вдруг громко, почти в один голос запел народ. Это навстречу ему, откинув на затылок заячью шапку, пританцовывая, шагал с работы Колька Киреев. Ударив два раза в ладоши, он тут же пропел в ответ:

Вдруг Пред в удивлении почесал лоб.

— Ба, что это такое? — прошептал он своим почтальонам. — Кажется, поп к нам бежит…

Толпа, заприметив скатывающегося к ним с церковной горки смеющегося попика, заиграла и запела:

И все закричали:

— Батюшка, батюшка, где ж ты раньше был… Мы тут без тебя чуть-чуть было твою церковь не проколядовали.

Ну а на самом повороте, там, где нам уже надо было выходить к главной улице, Виолетта, опустив свечи, вдруг крикнула:

— Люди, смотрите, смотрите, лебеди!..

Мы все, подняв кверху головы, так и замерли. Вначале из далека-далека, а потом все ближе и ближе к нам стали доноситься крики птиц. Но, увы, как мы ни смотрели во все глаза, так ничего и не увидели. И тогда Никифоров вдруг ляпнул:

— Небось набрехала все это Ветка, привидение это…

И, сказав, он присел. А мы же, наоборот, от необыкновенной радости захлопали в ладоши. Над нашими головами, ну буквально в метре или в двух, пролетела огромная стая белоснежных птиц.

— Лебеди, лебеди! Да здравствуют лебеди! — закричали мы все.

Да, это были настоящие белые лебеди. Только не такие, каких порой видишь в фильмах, а раз в пять, в шесть больше. Я даже увидел их перламутрово-розовые клювы и желтенькую перепоночку на лапках. Я отчетливо слышал свист их крыльев по воздуху. Кто-то из нас, кажется Корнюха, подпрыгнул, и вот уже в его руке засияло перышко. Сказочные, белоснежные птицы подарили всем нам по перышку. Мы долго махали птицам вослед и просили их вновь прилететь.

Вечерело. Звезды вспыхивали, подрагивая. Ветерок был, видать, крепкой породы. Он все кружил и кружил, заметая в поселке все неровности. И лишь только улица Мира, к нашему удивлению, в этот день оказалась расчищенной. Мы впервые за столько зим стояли на крепком земляном грунте. Ох как быстро наполнилась она народом. Из домов повыходили старые и малые. Совхозные мужички, подойдя ко мне, поздравили с праздником. А потом спросили:

— Доктор, а ты помнишь, как нас лечил?

— Помню… помню… — отвечал я им.

— Да не беспокойтесь вы, доктор от нас не уедет, он с нами жить останется! — звонко прокричала Нинка. Она была в белом платке и в белом пальто, точно белая курочка. Ну а потом, чтобы лишь только я слышал, она добавила: — Извините, но если вы уедете, то уеду и я. — И опустила глаза.

Нет, она не казалась мне теперь, как раньше, загадочной. Наоборот, она была мне так понятна и близка. Мало того, я полюбил ее и был несказанно счастлив, когда заметил, что она понравилась и моей маме.

Председатель коммунхоза, прохаживаясь с Веркой по расчищенной дороге, с пониманием дела отвечал на вопросы жителей примерно так: «Нет, товарищи, сегодняшняя расчистка улицы не случайность… С этого дня я обещаю вам, что случай этот станет определенной закономерностью…»

И Верка, подбежав к Никифорову, которого привезли из больницы, чтобы и он смог посмотреть на такое событие, страстно прошептала:

— А я ведь вам и раньше говорила, и сейчас говорю, что мой котик, если захочет, то и на уровне областного масштаба все сможет…

На что Никифоров чесал затылок:

— С первого раза иногда замысел удается. Но вот посмотрим, как со второго захода сработает случайность.

— Доктор, доктор! — радовался грузчик расчищенной дороге. — Вот что значит взаимодействие общих сил… Да здравствует Рождество!

Передергивая плечами и вытягивая вперед руки, пробежала Виолетта. Поравнявшись со мной, она, закрыв глаза, прошептала:

— Доктор, ну как, я сегодня красивая?

— Красивая… — крикнул я. — Очень и очень красивая…

Ванькин трактор стоял у поликлиники. Ванька сидел в кабине и, посматривая на всех нас, улыбался. Он сегодня расчистил дорогу, не взяв и копейки. Вдруг трактор его замолк. А сам Ванька, ловко вскарабкавшись на кабину и привстав на ней, торопливо окинув всех нас счастливым взглядом, прокричал:

— Братцы-ы-ы! С очищением вас… с очищением!

— Да здравствует наше очищение! — гаркнул охотник Сенька и, радостно подпрыгнув, стал палить из ружья в небо.

Баба Клара, то и дело поправляя свой хорьковый воротник, почти каждый Сенькин выстрел сопровождала словами: «Порох сейчас шибко худой стали делать, добавляют туда всякой всячины. Раньше, бывало, я от одного выстрела глохла, а сейчас после пяти».

— Братцы-ы-ы!.. С очищением вас… с очищением!.. — разгоряченно кричал Ванька, переполненный весь каким-то необыкновенным счастьем. И руки его, разметнувшиеся по сторонам, казались крыльями.

А у самой поликлиники, там, где калиточка, к удивлению всех, искорками ярче яркого блеснули знакомые всем пуговицы… Да-да… Это был Васька-чирик, весь какой-то новый, аккуратно подстриженный и гладко выбрит. Нет-нет, и без всякой там прежней задиристости. Наоборот, он был застенчив и даже молчалив. Его щеки ярко пылали. В левой руке он держал жезл, в правой свисток. Ну а валенки, если бы вы только видели, на нем были до того новые, что были они не только еще не подшиты, но даже еще не утоптаны.

Мы все поначалу подумали, что это Виолеттин манекен. Но когда Васька-чирик, поднеся к губам свисток, присвистнул, а потом прокричал:

— Ну, теперь держитесь у меня! Васька-чирик в обиде вас не оставит. — Все стало на свои места…

Однако Никита-грузчик, все еще находясь в каком-то полуиспуге, раза два торопливо вытер с губы слюну и обеими руками ощупал свою голову, точно проверяя, на месте она или не на месте.

А Ванька все кричал и кричал:

— Братцы-ы-ы!.. С очищением вас… с очищением!..

— Если он сегодня первого не ел, то он долго так не простоит. Свалится… — заключил Никифоров, стряхивая с плеч снежок.

— Опомнись… Че болтаешь-то? Че болтаешь-то? Неужели не понимаешь, что без очищения нам кранты? — весело прокричали доярки и, взяв его под руки, стали любовно кружиться с ним в хороводе. Корнюха-лесник, держа в руках гладиолус, выделывал с женой в танце такие виражи, что лошади, пятясь назад, залезали в снег.

Ероха, откинув назад голову, играл, по-солдатски притопывая, «Прощание славянки».

— Сынок, ты всю свою жизнь будешь с этим народом? — вдруг спросила меня молчавшая до этого мать.

— Да, мама… наверное, всю жизнь…

Снег, дивный снег, такой даже во сне не приснится, тихо, бесшумно падал. И мы, кроме Витьки Лукашова, который, смеясь, подставлял ему голову, не замечали уже его, потому что привыкли к нему. Я осмотрелся. Совхозные мужички катали детишек на санках, а снег, похожий на светящиеся искорки, сказочно кружил над ними, осыпая их земной радостью.

Старушка с мальчиком идут к храму, который сияет всеми огнями и из которого слышны церковные песнопения. Увидев памятник Сергию Радонежскому, мальчик восклицает:

— Бабушка, бабушка, посмотри, как красиво.

Снег под ногами искрится, и скатертью кажется он. Старушка несколько раз крестится, не вытирая с глаз радостных слез.

— Здесь Сергий порешил стать монахом, — сказала она и тут же спросила мальчонку: — А ты, сынок, крещеный?

— Крещеный, — тихо ответил он.

ВЫЗОВ

Повесть-фантасмагория