Да он вообще — социалист ли?!.

А Ленин еще доканчивал молча удары головой. Добивал кого-то. Договаривал что-то — со всею ярост­ной мимикой, но — беззвучно.

Нич-чего Парвус понять не мог. Всё-таки, ехал — такого не ждал. Великий неутомимый и самый край­ний революционер при самой лучшей ситуации, при всех выстланных ему услугах — и не хотел делать революцию??.

Уже теряя надежду, уже так просто:

— Но для чего же тогда двадцать лет этих теоре­тических сражений, разграничений? Где же ваша по­следовательность? Вы готовили подполье? Вот ему луч­шее применение, другого такого не наступит во всю вашу жизнь! Что же вы, роль играли?

А у того — не замкнутся губы, аргументы всегда в десятках:      '

— Будем ли упрекаться в непоследовательности? Вы тоже говорили: кучка не может принести револю­цию массе. А сейчас?

Свесился, свесился Парвус, подбородком с головы, головою — с шеи, шеей — с туловища, руки между колен.

— Да-а-а-а...

Отказом Ленина Великий План казался почти раз­рушенным.

— Ну что ж... Хорошо... Плохо... Времени оста­лось мало... Значит, буду создавать собственную орга­низацию.

Просчитался Ленин! Пожалеет когда-нибудь.,

— Хоть уступите мне кого-нибудь? Нашего обще­го друга?

(Рвать мостов не надо, ссориться не надо, Парвус еще ого как пригодится.)

— Кого это?

—^: Ганецкого.

— Берите.

— Чудновский, Урицкий — у меня уже там. Бу­харина?..

— Не-ет, Бухарин не для этого.

— Так. А — сами в Скандинавию? Быстро пере­везу.

Шилыда-глаза:

— Нет. Нет, нет!

Тяжело-тяжело мешку себя таскать. Тяжело вздох­нул, от души:

— Да-а-а... А еще была, всей жизни моей мечта, и вот теперь по средствам доступно: выпускать свой собственный социалистический журнал. — Силился гордо закинуть одутловатую голову, повторить отваж­ного, горячего, с кого пошло: — „Колокол"!

Yx-хнула, бух-хнула кровать их четырьмя ножка­ми, опустясь на сапожников пол.

50

Удачливый подпольщик — не тот, кто прячется под полом, как мышь, избегает света и общественного движения. Удачливый находчивый подпольщик — са­мый деятельный участник всеобщей естественной жиз­ни с её слабостями и страстями, он — на виду, в жизненном кипении, и занят чем-то понятным для всех, и допустимо ему тратить на эту повседневную деятельность большую часть времени и сил, — а глав­ная тайная деятельность его течёт рядом и тем успеш­ней, чем она органичнее связана с открытой повсед­невной. В этом высшая простота: тайное дело делать в простой связи с открытым.

Так это понимая (у Парвуса невелик был опыт подполья — несколько месяцев 1905 года, после раз­грома Совета и до ареста, потом после ухода из ссылки и до ухода заграницу), а еще более понимая, что есте­ственно заниматься человеку именно тем, к чему его влечёт, в чём его призвание и дарование, — Парвус после разрушительного отказа Ленина в мае 1915-го делать революцию совместно и берясь теперь за всё то один, придумал, да даже не придумал, а как дыха­ние это к нему пришло: что он и его сотрудники будут заниматься в первую очередь и главным обра­зом коммерцией — а революция будет к ней при­стёгнута.

И тем же летом он создал в нейтральной Дании, сохранившей первую привилегию свободного западно­го государства свободно торговать, — Импортно-Экс­портное бюро, которому и естественно было теперь начать торговлю с фирмами любого другого государ­ства — Германии, России, Англии, Швеции или Нидер­ландов, брать где что выгодно и продавать, куда вы­годно. Коммерческим директором этого предприятия Парвуса тотчас и стал, с согласия Ленина, Ганецкий. Соединение двух таких огненных коммерсантов, есть не удвоение коммерческой мощи, но умножение её. А затем к ним примкнул и третий, мало чем уступаю­щий двум первым — Георг Скларц (нельзя сказать, чтобы нанесла его судьба-случайность, но был он дру­жественно прислан на сотрудничество от разведки гер­манского генерального штаба). Этот Скларц (после войны много погремевший в Германии, даже и в су­дебных процесах, где еще и артистом выдающимся выявил себя), оказался самый наинужный третий к ним двоим — тоже гений коммерции, находчивый, со­образительный, молча и быстро готовый к любому поручению и любому обороту дела, изо всякого выйти успешливым. (А за собою он вёл и еще двух братьев Скларцев: Вольдемара, который стал работать непо­средственно в их торгово-революционной конторе, и Генриха, — тот под псевдонимом Пундик уже вёл в Копенгагене с Романовичем и Догопольским тайное бюро, ловя для германского генштаба незаконный экс­порт из Германии.) Задуманное соединение хозяй­ственной и политической деятельности быстро оправ­дывало себя: гешефт работал на политику, а политика создавала льготы для гешефта. Поддержкой герман­ских военных властей деятельность парвусовской кон­торы облегчалась и делалась еще более доходной.

Едва возникнув, Импортно-Экспортное бюро за несколько месяцев расцвело, и покупало, продавало и перевозило, не ища себе скрупулёзной специализации — медь, хром, никель, резину, из России в Германию особенно — зерно и продукты, из Германии в Россию особенно — технические приборы, химикалии, лекар­ства, а были в ассортименте и чулки, и противозача­точные средства, и сальварсан, икра и коньяк, и по­держанные автомобили (в России удалось договорить­ся, чтоб они не подлежали далее у покупщиков воен­ной мобилизации). В западной торговле много и дру­гих подобных контор толкалось рядом локтями, но в торговле с Россией, на главном для себя направле­нии, контора Парвуса заняла монопольное положе­ние. Часть товаров везлась открыто, по легальным экспортным лицензиям, другая — по фальшивым де­кларациям или даже контрабандой, это требовало изобретательности в упаковке и погрузке, кому-то при­ходилось попадаться и отвечать, — но во всём этом и вертелись Ганецкий со Скларцем, позволяя Парвусу покойно оставаться в излюбленной им тени и вести большую политику.

Гениальность соединения торговли и революции в том и состояла, что революционные агенты под видом торговых, во главе с петербургским адвокатом Козловским, ездили от Парвуса совершенно легально и в Россию, и по России, и назад. Но высшая гени­альность была в отправке денег: кажется, неосуществи­мая задача — беспрепятственно и быстро переливать деньги германского правительства в русские револю­ционные руки, осуществлялась торговой конторой с лёгкостью: она везла в Россию лишь товары, только товары, но — с избытком против закупленного в ней, — а выручка сотрудничающих фирм, вроде Фа­биан Клингслянд, по общепринятому порядку посту­пала в банк (Сибирский банк в Петербурге), а там дальше было внутреннее дело конторы — забирать её из России или нет, даже для России выгоднее, чтобы деньги оставались в ней. Петербуржанка Женя

Суменсон, посредница Ганецкого, в любое время лю­бую сумму вынимала и передавала в революционные руки.

Вот был гений Парвуса: импорт товаров, таких нужных для России, чтоб вести войну, давал деньги выбить её из этой войны!

Тем же своим настойчивым методом соединения тайного и явного Парвус набирал и революционных сотрудников конторы. Для этого он создал в Копен­гагене еще одно подсобное учреждение — Институт по изучению последствий войны, и для набора сотру­дников его открыто и много встречался, знакомился, беседовал с социалистами. И всякий раз, когда канди­дат проявлял желание и способность нырнуть в глу- оину — он нырял и становился тайным. А если ока­зывался неспособным или неподатливым — ничто ему не разъяснялось, и разговор был натурален, и можно было оставить его легальным сотрудником легального Института: Институт тоже не был фикцией, он тоже отвечал прилегающей страсти Парвуса к теоретичес­ким экономическим исследованиям, как и издаваемый в Германии, хорошо оплаченный „Колокол" удовлет­ворял его социалистической страсти. (Очень рвался в этот Институт — Бухарин, и, действительно, не было для него лучшего места, а для такого института — лучшего сотрудника, но разборчивый и чистоплотный Ленин запретил своему молодому однопартийцу свя­зываться с этим тёмным Парвусом, как и Шляпникову — прикасаться к этому двусмысленному Ганецкому.)