Прийти на смотрины ребенка — давний обычай. Для каждого дверь открыта, скатерть постлана, котел на огне. Смотрят не просто — кто смотрит, тот платит за смотрины. Переступая порог, желают лучшего дому, благословляют. Приходят веселые, жизнерадостные, — говорят, если хмуришься, из дома уйдет счастье, повредишь счастью новорожденного… Когда рождается ребенок — радуется весь аил, пирует весь аил. Радуются старики и старухи, радуются молодки и парни, закалывают скот, несут угощения, затевают игры, дети седлают жеребенка; кому не достался жеребенок, тот седлает бычка; кому не досталось и этого, тот пешком участвует в козлодрании, — у юрты, где спит новый ребенок, шум, гвалт, толпится весь аил. С песней начинают резать скот в честь ребенка, с песней кончают.
пробубнит какой-нибудь старик, а то и старуха. Лай собак, блеяние овец, ржание лошадей, мычание коров — все это звучит точно песня. На пиру в честь ребенка, на пиру в честь новой жизни не остается невысказанных слов, неспетых песен, каждый чувствует себя ханом. Рекой разливается кумыс. Начинается сармерден[15], все пьют. По кругу ходит чаша; и кто не сможет спеть, или сыграть на комузе, или рассмешить народ, тот остается опозоренным, — еще долго будут говорить о нем в народе, усмехаясь. Поют и на девичьих играх, в ночь, когда провожают девушку. Там состязаются джигиты. Победивший выбирает — целует девушку, любую молодку. Когда провожают девушку, мать поет прощальную песню:
Поет, желая оказать почет гостю. С песней молотят зерно; есть песня «Шырылдан» — ее поют табунщики, охраняя лошадей; есть песня «Бекбей» — ее поют девушки и молодки, ночью сторожа овец; если у кого заболят зубы, и тогда что-то бубнит, напевает лечащий знахарь; даже если умирает человек, и тогда приходят к нему с плачем:
Завидя молодой месяц, люди останавливаются и поют:
Весной, когда гремит гром, видишь бегающих вокруг дома, громыхающих тазиками и напевающих:
Поют, провожая в дорогу:
Разве это все? Перед сном, положив голову на подушку, еле слышно поют:
И благословляя друга, и проклиная врага, начинают песней и кончают песней. И рождение, и смерть встречают с песней, провожают с песней. Таков киргизский народ, все у него песня: радость и плач, явь и сон, жизнь и воспоминание. Киргизы утоляют свою страсть песней, выплакивают свою тоску песней. И потому мать Бурмакан Калыча причитает, оплакивая мужа. О, презренная смерть, ты не можешь удовлетворить любовь женщины, ты забираешь у нее ее дом, забираешь очаг, забираешь надежду, убиваешь ее любовь, делаешь рабой своей мечты…
Вот таков Сон-Куль: в одной юрте многие дни, не уставая, поет Сагымбай, из другой беспрерывно тянется плач…
Бурмакан поднялась — утренние заботы торопили ее. Ни одна душа не услыхала, как она вынырнула из постели, — услышал один Серкебай; припав к юрте, полз черной тенью. Платье на голом теле; безмолвная, словно облачко, Бурмакан выскочила во двор. Чья-то холодная жесткая рука, точно когти беркута, вцепилась в ее плечо, другая прилипла ко рту…
— Если крикнешь — умрешь, — прохрипел чей-то голос.
Девушка приняла черную тень за джинна, за пери, за смерть, — их встретишь на рассвете или в сумерках, так рассказывают муллы… Испуг унес речь; если б и не был зажат ее рот, все равно бы не крикнула… Была точно тесто — куда потяни, туда и пойдет.
Что весит девушка — легка, как пучок травы. Подхватил ее Серкебай; отдалившись от юрты, убрал руку, зажимавшую рот девушки, — Бурмакан молчала, голова поникла, руки висели без жизни — она потеряла сознание. Серкебай остановился, прислушался — еле бьется сердце девушки. Бурмакан вздыхает, она приходит в себя. Она не знает, куда ее несут… темно, кругом темно. Небо еще не тронуто рассветом. Девушка боится, Она что есть силы кричит: «Мама!» Голос ее чуть слышен лишь ей одной…
Озеро бушует в ярости. С грохотом вздымаются к небу волны, на берег летит пена, корни, камни… Что это — грохочет в юрте голос поющего «Манас» Сагымбая? Или волнуются горы? Или озеро выходит из берегов? Что это гудит? Содрогается земля? Тучи поползли по небу, вывернулись наизнанку, небо внизу, перевернулось небо…
Тучи рождают новые тучи, чернота завладела небом. Это тучи или же мысли девушки? А вон и звезда в разрыве мелькнула — сверкнула и тут же погасла. Это звезда мелькнула или же Бурмакан открыла и закрыла глаза? В юрте у черной скалы заплакала женщина, не ребенок, а женщина. Неужели рассвело? Может быть, мать Бурмакан принялась оплакивать мужа? Нет, она плачет во сне, она вздрогнула от испуга… И почему не лают собаки? Или Бурмакан перестала слышать? Озеро замолкло или иссякло?
Девушка приоткрыла глаза, на мгновение прояснилась мысль. Она не понимала, что происходит. Жива ли, мертва ли, стоит ли на месте, идет — неизвестно. «Темно… куда я иду? Волк унес? Для чего? Чтобы съесть? Но ведь волк носит в зубах, ведь у него нет рук? А-а, так этот волк с руками…» — она не могла продолжить свою мысль, у нее не хватило сил думать, ее уносили бессильную… Ее уши не слышали ни грохота озера, ни шума ветра, ни плача матери, ни поэмы, которую рассказывал Сагымбай. Она поняла, что покорилась. Хотя тело ее казалось мертвым, сердце чувствовало все.
Вдруг она скользнула в воду — Серкебай выпустил ее из рук. Волна подхватила девушку точно ребенка, запеленала, как своего новорожденного, обняла. За то небольшое время, что она побывала в объятиях волны, девушка очнулась, ожила, пробудилась. Озеро вдохнуло в девушку жизнь. Оказывается, жизнь девушки — в озере, потому прибегала так часто на берег, гуляла, иногда напевала, — видно, знает язык озера…
Серкебай подхватил из воды невесомую, точно шелковое платье, легкую, точно прутик, Бурмакан, выскользнувшую из его рук, и отправился дальше. Чуть успокоившаяся ее душа, чуть приоткрывшиеся глаза опять померкли, опять ее продолжали нести… Несли на руках или это ей кажется? Кто ее нес: человек или джинн, жива она или нет, — все для нее тонет в тумане, в черноте…
Залаяла собака. Полаяла и замолчала. Откинутый полог юрты… Как будто бы засветился и снова погас фитилек. Негромкий разговор. Кто-то кого-то хвалил… или проклинал? Чья-то холодная рука, чьи-то холодные губы коснулись лица девушки. Поцеловал мертвец? Разве мертвецы целуют? Кто этот мертвец? Откуда он пришел? Почему он поцеловал девушку? Если он действительно мертв, то почему он воскрес, как он воскрес? Или он пришел, чтобы поцеловать девушку? Поцеловал, чтобы убить ее?