Уже отъехав, женщина обернулась и крикнула Аруке:

— Собак возле дома нет, идите спокойно.

У юрты Буюркан она спешилась, привязала ягненка к колышку. Буюркан не было дома — поднялась к отаре. Керез вышла из юрты, привязала кобылу. Бедел, как обычно хмурый, появился из-за дома и присел на корточки.

— Этот ваш джигит, он какой-то прокисший сегодня. Бедная молодость, доставшаяся ему! Мы в такие годы хватали за хвост самых буйных жеребят и останавливали их на скаку. С утра до вечера бегали с хребта на хребет — и не уставали. А этот, оказывается, дремлет точно кот и не отходит от огня. Эй, не сиди так, оспаривая тень у собаки, наколи дров! Зарежь вот этого ягненка! Буюркан нарочно для меня купила, — громко говорила старушка, приближаясь к Беделу. — Этот мой сынок — он внешне как будто здоровый. Но какая-то печаль гложет его. Весь иссохся, только горе может так извести. Встань, сынок, наколи дров. Давайте сготовим и поедим, что суждено нам. Керез, вот там поднимается женщина — пожилая, спрашивала вас, иди встречать, если она ваша знакомая. Я везла ягненка, и поэтому не смогла поговорить с ней. Она не из этого аила, должно быть, судя по ее расспросам. Видно, устала от дальней дороги.

Керез взглянула и радостно закричала:

— Тетушка Аруке!

«Аруке» — это слово тотчас же отозвалось в душе у гостьи. Она быстро оглянулась, затем ушла в юрту.

Керез подбежала, осыпала тетушку Аруке поцелуями, взяла ее под руку и повела к дому.

— Хорошо тебе здесь, дочка?

— Хорошо, тетушка Аруке… Как хорошо, что вы приехали! А вчера из Кемина приехала моя бабушка.

— Это та, что привезла сейчас ягненка?

— Да.

— Как зовут твою бабушку?

— Джиргал.

— Джиргал? А маму твою зовут Буюркан, да?

— Да.

Эти два имени, сказанные вместе, поразили тетушку Аруке. В одно мгновение множество воспоминаний пронеслось в ее голове. Она вспомнила события давно минувших лет, бегство и голод шестнадцатого года, гибель сотен людей на перевалах, себя юную и свою маленькую дочку, оставленную прямо в люльке незнакомым людям, когда уже не было надежды на собственное спасение… Потом… Сколько искала ее, маленькую Буюркан, расспрашивала людей — но узнала лишь одно имя: Джиргал. Вроде бы эта Джиргал взяла на воспитание чьего-то брошенного ребенка. Страшное было время, многие погибли — где уж тут было найти. Но надежда, она всегда таилась в уголке сердца. И сейчас ворохнулось: «А вдруг?» Если это действительно они, то какой тяжелой будет встреча! «Но нет, верно, уж давно сгнили кости моей бедной дочери… Ведь с тех пор сколько воды утекло, разве возможно такое совпадение?» — мысленно успокаивала себя Аруке.

Когда тетушка Аруке вошла в юрту, Джиргал делала что-то за кухонной перегородкой. Заметив вошедшую, легко, точно молодка, обернулась, внимательно посмотрела на Аруке, как бы стараясь узнать, воскресить в памяти внешность человека, которого могла встречать почти полвека назад.

— Заходите. Здравствуйте.

— Здравствуйте. Ох, поясница моя… неужели из-за того лишь, что немного прошла пешком, у меня должна болеть поясница!.. — говорила тетушка Аруке, подавая руку Джиргал. Внимательно взглянула: она или другая? Если она, то выглядит очень молодо; но, судя по рассказам о той Джиргал, напоминает ее характером: сильная, решительная.

— Проходите, пожалуйста. Старость прежде всего хватается за поясницу да за колени. Один наш знакомый говорил, что сила приходит в ноги и уходит от них; когда уйдет, тогда и наступает старость. Все пожилые, подобно вам, жалуются — «ох, поясница, ох, колени». Если покоришься старости, то она заберет твою силу, если покоришься болезни, то она заберет твою душу. Вот я и бегаю, не обращая внимания на старость. Как-то спрашивает меня один из соседей по аилу: «Когда же ты постареешь, Джиргал?» А я ему отвечаю: «Ты разве помолодеешь, если я постарею?» — он и замолчал. С одной стороны, старость сама приходит к человеку, а с другой стороны, он сам ее призывает к себе. Садитесь вот туда, на меховую подстилку. Керез! Керезбай! Жемчужинка моя! Подложи подушку гостье. Подстели ей одеяло, пусть твои мучения падут на меня! О, да паду я жертвой от твоей походки, так и радует глаз! Подстели вот это. Пусть тетушка приляжет, отдохнет после дороги. Ну, золотая моя дочка, познакомь теперь меня со своей гостьей. Не будем сидеть подобно волку, который выслеживает добычу, познакомимся, — предложила Джиргал, когда гостья удобно расположилась на подушках и одеяле-курпаче.

— Тетушка Аруке — учительница, воспитавшая нас. Мы все в школе так ее и звали — тетушка Аруке. Вы устали, наверное, да? Известили бы нас — мы бы встретили. — Керез подошла к Аруке, прильнула к ней, смотрела ласково.

— Какая может быть усталость, прошла-то всего ничего… Жаль, что доставляю вам лишние хлопоты.

Матушка Джиргал приосанилась.

— А я не позволяю себе уставать, говорю себе: неужели та Джиргал, что не уставала в давнее страшное бегство, устанет сейчас! И дочь моя такая же. Я приучила ее не терять лица ни в достатке, ни в нужде. Слава аллаху, она не забывает об этом до сих пор, знает меру и цену всему. В прошлом году здесь случилось наводнение — так она, оказывается, не пожалела имущества, собрала все, сделала запруду и отвела воду. Как я тогда была довольна ею! Раз я приезжала, когда дочка стала Героиней Труда, теперь приезжаю второй раз. Если пожелаю, приеду и без приглашения, а если не пожелаю, то не приеду, сколько бы ни звали, сколько бы ни умоляли. Я не люблю тех матерей, которые попрошайничают у своих дочерей. В наших киргизских обычаях есть и хорошее и плохое. Не люблю, когда приезжают в аил и тащат за собой детей. Некоторые привозят детей, просто чтобы показать их, познакомить с родней, но есть и такие, что желают на этом чем-нибудь разжиться. Ведь если привозят детей, то стараются получить для них подарок… Не делали бы так, не продавали бы имя ребенка! — заключила Джиргал.

— Буюркан — ваша старшая? — спросила тетушка Аруке.

— И старшая и младшая — единственная. Другие скрывают, а я говорю откровенно. Мне аллахом не суждено было родить детей. Советовали мне поклониться огню, воде, советовали пойти на могилы предков, советовали показаться ишану, но я никуда не ходила. Если аллах мне не дал, ишан даст, что ли? То, что я просила у неба, нашла я на земле, горе мне подарило мою Буюркан. Не иначе как горе, ведь я нашла ее во время бегства. Я слышала о ее матери, она твоя тезка, говорили, что она была совсем молоденькая. Видать, не выжила тогда, многие тогда погибли, в бегство шестнадцатого года… Да, хоть я и не родила мою Буюркан, но зато выходила, слава аллаху, неплохо. И теперь прямо, не скрываясь, говорю, что нашла ее. Думаешь, не было таких, которые советовали: мол, аллах тебя сохрани, не признавайся, что не родная дочь. Расскажешь ей, она подрастет, отыщет свою мать — и останешься ты сидеть пригорюнившись. Пусть, мол, лучше ребенок не знает, что у него есть родная мать. Я отвечала таким, что если сама не скажу, то ты скажешь или другой скажет, все равно рано или поздно услышит Буюркан правду — так уж лучше от меня. Вот такая у меня дочь. Если бы она нашла свою мать, которая потеряла ее на горном хребте, и оставила меня, ушла к ней, то я не заплакала бы, нет, — я сказала бы ей: иди, дочка. Эх, наоборот, это я никак не могла отыскать ее, несчастную родную мать моей Буюркан. Она ведь не виновата. Где тогда была наша свобода?! Женщины были полностью во власти своих мужей: если муж говорил, сядь подальше, она садилась дальше, если говорил, сядь ближе, то она садилась ближе, если он говорил — умри, умирала, если он говорил — воскресни, то она воскресала… Муж распоряжался, голод распоряжался, смерть распоряжалась. Бедная! Как я жалела ее, потерявшую ребенка! Конечно, не по желанию собственному лишилась родного дитяти — но кто ее заставил, муж ли, голод ли…

Сердце у тетушки Аруке чуть не разорвалось. Она поняла, она уже не сомневалась, что Буюркан ее дочь, та самая, отданная в голод другим людям, а потом потерянная, ее единственная дочь, с которой она была разлучена бедой! Она слушала Джиргал — и ее бросало то в жар, то в холод.