— Гнилолесье это тебе не Долина, — возразил дварф, покручивая в руках секиру. — В нем немногие выживают… даже из нас. А мы уж точно не какие-то там изнеженные людишки или правители долин и империй, — не сдержался он. — Ладно, мне пора убивать своих мёртвых братьев и сестёр, — горько покачал он головой, — а вам я желаю побыстрее унести отсюда ноги. И то, что на них крепится сверху.

Лаитан попрощалась с дварфом и первой шагнула вперёд. Её окружили служанки и охранницы, приготовив оружие и резервные запасы силы на случай врага поблизости. Позади Лаитан затянутое кроваво-чернильными тучами небо раскололось на две половины, когда из рухнувшей башни дворца в него ударила кривая молния. Всполохи огня, выплеснувшиеся из резных окон и воздушных каменных балконов, выбросили вниз тела. Они градом попадали вниз, ломаясь и разлетаясь частями, если проходили через выступающие террасы дворца, соединяющие соседние постройки. От пышных садов, фонтанов и полотен мозаики из прозрачных разноцветных самоцветов не осталось почти ничего. Земля дрожала под ногами Медноликой, и она понимала, что война идёт не только здесь, но и во владениях дварфов. Каменные феи, те, кому удалось спастись, стайками мохнатых комочков прыскали по кустарникам, молча, и неизменно слаженно, убегая прочь. Это была не их война, и не их забота, как они решили. Лаитан знала, что больше в этом мире нет чужих бед и забот. Посмертник не пощадит никого живого. Заключив союзы, он лишь использует тех глупцов, вроде Лорда Эрлана, чтобы их руками разобраться с другими противниками и проблемами. А после он спляшет танцы смерти на костях своих же союзников, поднимая их из мёртвых для вечной посмертной службы ему. Армия, какой не видывал этот мир никогда. Армия, способная пройти по головам родных и близких, в панике бросающих оружие и не в силах поднять его на своих детей и матерей.

Лаитан чувствовала боль мира. Боль, скорбь и стоны умирающих. Крики и отчаянные молитвы богам тех, кто уже ушёл, но не сумел покинуть пределов мира живых, навечно заключённых в своей клетке мёртвых костей и облезающей плоти.

Души плакали, трогали Лаитан за полы одежды, цеплялись к ней, будто малые дети, завидевшие свою мать. Мать матерей — Лаитан.

Внутри неё невыносимые, физически ощутимые скорбь и боль боролись с неистовством ярости и злости.

Коэн выслушал своих разведчиков и поспешил вперёд, к Лаитан. Киоми, следовавшая бок-о-бок со своей сестрой, мрачно посмотрела на него, но не стала вынимать клинка.

— Владетельница, мои воины обнаружили впереди нечто странное, — сказал он, коротко кивнув. На вежливые раскланивания и славословия времени и сил уже не оставалось. — Там огонь и человек подле него. Один.

Безымянные, памятуя об опасности Гнилолесья, не стали подходить ближе, но вождь смотрел их глазами, и видел то же самое — костёр, бросающий отсветы на сидящую возле него фигуру с мечом у пояса. Совершенно обыденное зрелище воина на привале, если бы не выбранное для этого место и время.

— Один человек? Вам мерещатся ужасы даже от одного путника? — фыркнула Киоми. Лаитан посмотрела на нее долгим взглядом, под которым служанка съёжилась и сдавленно пискнула. Ярость Медноликой редко сдерживалась до нужного уровня, и она могла убить в гневе даже самую близкую служанку.

— Гнилолесье не самое лучшее место для отдыха, — кивнула она варвару. — Но я думаю, если путник выжил там один, мы тоже не пропадём.

— Владетельница, это странно. Один человек, пусть и при оружии, в таком месте, — снова попытался урезонить женщину варвар. Лаитан видела, как сильно она его раздражает своей заносчивостью, и потому не собиралась сдаваться.

— Он может кого-то ждать, — сказала Киоми осторожно.

— Да. Он ждет нас, — прошипела сквозь зубы Лаитан. Она уже уловила потоки силы, исходящие от путника за много минут от нее. И то, что она увидела, заставило её потерять человеческий облик. Лаитан скользнула в тень так быстро, что поток схлопнувшегося воздуха на месте исчезновения сбил с ног служанок.

Медноликая знала, что тени не спасут её от леса. На границе с ним теряла силу любая магия. Кроме одной — силы черного властелина севера. И потому спокойно сидеть у огонька в одиночестве мог себе позволить только этот гнусный, замшелый властелинишка, который был убит её матерью, и воскрес снова. В памяти Лаитан встал образ того, кем был властелин тогда, в прошлом, и она засомневалась. Да, правительницы Империи тоже менялись, и в этом был их секрет. Но что тогда мешало измениться властелину? Тот ли это человек или уже нет? Подумать над этим она не успела, Гнилолесье встретило её стеной невидимых стражей, сорвавших с Лаитан покровы силы и разорвавших одежду. На границе леса мелькнул гибкий силуэт женщины. Солнце, словно опасавшееся заглядывать в лес, стеной света отсекало его от прочих земель, погружая в полумрак навечно. Огненные волосы Лаитан, заплетённые в косы, скреплённые медными и золотыми зажимами, блеснули в лучах и пропали. Как и её тело, украшенное десятками широких и узких браслетов, расписанных гравировками силы и мудрости Мастера Мастеров. Лаитан вела ненависть, скопившись за время долгого пути в вынужденной компании варвара и его людей. Остальные быстро её догонят, но время ещё было.

Морстен сидел у костра, флегматично помешивая ложкой варево в небольшом котелке, чтобы оно не пригорело и испарялось равномерно. То, что на небольшой полянке, вдоль окружавших её невысоких кустов, были набросаны трупы местных обитателей, походивших на помесь змей и оленей, его не смущало. Наоборот, ему было приятно размяться с противниками, которых можно было рубить, не сдерживаясь.

Испарения из котелка преследовали только одну цель — лишить силы любого из Мастеров, подошедшего слишком близко. На время, за которое нужно было донести до того, кто будет первым, что владыка Севера — не враг ему. Гравейн размышлял, кто это будет, варвар или Мать Матерей. И склонялся к тому, что придёт именно Мать. Варвар, несмотря на свою наглость, сквозившую в умах его людей, иногда проявлял осторожность. А значит, придётся готовиться к визиту Змеи. Той самой, что отправила на смерть одного наёмника…

За спиной шелестнул раздвигающийся воздух, и из кустов донеслось позвякивание браслетов, сопровождаемое почти неслышными проклятьями. Кажется, кто-то запутался своими длинными волосами в колючих ветвях.

— Подходи к огню, путница, — не оборачиваясь, произнёс Морстен, продолжая глядеть в пламя. В отличие от обычных людей, он мог это делать невозбранно, зрение не теряло время на приспособление к резкому переходу от света к темноте и обратно. — Садись. Я ждал тебя.

Лаитан высказала то, что думала про этого человека. Она узнала голос, пусть и полустёршийся в памяти. Слишком много прошло времени, слишком много было войн с тех пор, как и рождённых в тайне ото всех матерей Империи. Но знать об этом врагу не стоило. Язык имперцев, исполненный достоинства, мог при желании превращаться в гортанную брань. Лаитан выпуталась из кустов, шагнула к властелину и уперлась в него взглядом горящих зеленью глаз. Медные браслеты блестели в огненных всполохах, как и её чешуя на бронзовой коже. Она оставалась почти нагой, не считая нескольких кусков ткани шелка на теле.

— Стоило бы догадаться, что ты заявишься сюда и встанешь на моем пути, — прошипела она в лицо спокойно сидящему мужчине. Тот медленно и с какой-то незаинтересованной ленцой ощупывал её взглядом, не задерживаясь ни на чем, кроме одного места. Он долго смотрел на ключицы Лаитан, будто пытаясь на них что-то отыскать. Мерно мешавшая варево ложка замерла, и от котелка почти сразу потянуло едким дымом подгорающего зелья.

В голове властелина промелькнуло воспоминание о том, как он умер. Рука, принёсшая смерть, и крошечное родимое пятнышко на левой ключице Медноликой. Пятна на месте не оказалось. Но властелин не понимал, подвела ли его память или что-то ещё.