Спасение, которое ищет интеллектуал, всегда является спасением «от внутренних бед», поэтому оно носит, с одной стороны, более далекий от жизни, с другой – более принципиальный и систематически продуманный характер, чем спасение от внешней нужды, характерное для непривилегированных слоев. Интеллектуал ищет возможность придать своей жизни пронизывающий ее «смысл» на путях, казуистика которых уходит в бесконечность, ищет «единства» с самим собой, с людьми, с космосом. Именно он превращает концепцию «мира» в концепцию «смысла». Чем больше интеллектуализм оттесняет веру в магию, и тем самым «расколдовываются», теряют свое магическое содержание события в мире, – они только «суть», происходят, но уже ничего не «означают», – тем настойчивее становится требование, чтобы мир и жизнь в целом были подчинены значимому и «осмысленному» порядку. Противоречие этого постулата реальности мира и его институтам, жизненному поведению в существующем мире служит причиной типичного для интеллектуалов бегства от мира, бегства в полное одиночество или – более обычно для современности – в нетронутую человеческими порядками «природу» (Руссо), либо в далекую от мира романтику, к не испорченному социальными условиями «народу» (русские народники), бегства более созерцательного или более активно аскетического, ищущего прежде всего индивидуального спасения или коллективного этического революционного преобразования мира. Все эти тенденции, в равной мере свойственные интеллектуалам, могут принимать характер религиозных учений спасения, что действительно и случилось. Специфика религии интеллектуалов с ее бегством от мира отчасти коренится и в этом.

Однако этот вид философского интеллектуализма, обычно возникающий в социально и экономически благоденствующих классах – в среде аполитичных аристократов, рантье, чиновников, обладателей церковных приходов, монастырских доходов, университетских должностей или любых других источников существования, – является не единственным и даже не наиболее значимым его видом в развитии религии. Ибо наряду с ним существует интеллектуализм близких к пролетариату кругов, связанный скользящими переходами с аристократическим интеллектуализмом и отличающийся от него только типичной направленностью мыслей. Носителями этого второго типа интеллектуализма являются: имеющие минимальные средства существования мелкие чиновники и владельцы небольших доходов, обладающие обычно лишь случайным образованием, грамотные люди, не входящие в привилегированные слои во времена, когда умение писать означало определенную профессию; учителя низших школ разного рода, странствующие певцы, чтецы, сказители, декламаторы, представители других свободных профессий. Но прежде всего – это интеллигенты–самоучки из низших слоев, классическим типом которых является в Восточной Европе русская крестьянская интеллигенция, близкая к пролетариату, на Западе – социалистическая и анархическая пролетарская интеллигенция. В качестве примера, правда, совсем иного по своему содержанию, можно назвать известных своим знанием Библии голландских крестьян еще в первой половине XIX в., а в XVII в. – пуритан Англии из среды мелких бюргеров, затем религиозно настроенных подмастерьев всех времен и народов и, прежде всего, набожных евреев (фарисеев, хасидов[275] и вообще массу религиозных, ежедневно читающих Библию людей). Интеллектуализм «париев» (к ним относятся владельцы небольшого дохода, русские крестьяне, в той или другой мере «странствующие люди») основан на том, что большей частью слои, стоящие вне социальной иерархии или на нижней ее ступени, занимают как бы архимедову точку опоры по отношению к общественным условностям – как в том, что касается внешнего порядка, так и в том, что касается общепринятых мнений. Поэтому они способны к непосредственному, не связанному условностями восприятию «смысла» мироздания и сильному, не сдерживаемому материальными соображениями этическому и религиозному пафосу. Религиозные потребности представителей средних классов–самоучек из мелкобуржуазных слоев принимают этически ригористический или оккультный оттенок. Интеллектуализм ремесленников–подмастерьев занимает среднюю позицию, поскольку они способны служить миссионерами в своих странствиях.

В Передней Азии и Индии, насколько нам известно, почти полностью отсутствует как интеллектуализм пария, так и интеллектуализм средних городских слоев, потому что во втором случае у жителей города нет чувства общности и в обоих случаях не совершилось освобождение от магических верований, необходимое для возникновения интеллектуализма любого вида. Их Гаты придают религии, возникшей среди низших каст, формы, преимущественно заимствованные у брахманов. В Китае также отсутствует независимый от конфуцианства неофициальный интеллектуализм. Конфуцианство – этика «благородного» человека, «джентльмена» (как с достаточным основанием перевел этот термин уже Дворжак). Оно в полном смысле этого слова является сословной этикой, вернее, системой правил, этикетом, соблюдение которого обязательно для представителей знатного, литературно образованного слоя общества. Подобным же образом обстоит дело, насколько нам известно, на Древнем Востоке, в частности в Египте; интеллектуализм египетских писцов, в той мере, в какой он вел к этическим и религиозным рефлексиям, полностью принадлежит к типу при определенных обстоятельствах аполитичного, но всегда аристократического, далекого от обывательских представлений интеллектуализма. Иначе было в Израиле. Автор Книги Иова также исходит из того, что носителями религиозного интеллектуализма были знатные роды. Мудрость притчей и близких к ним высказываний уже самой своей формой свидетельствует о большом значении интернационализации и соприкосновении образованных представителей различных высших, аполитичных по своему характеру слоев, что стало возможным на Востоке в результате завоеваний Александра Македонского. Дело в том, что притчи в ряде случаев приводятся не как изречения иудейского царя и вообще на всей литературе, связанной с именем Соломона, лежит известный отпечаток интернациональной культуры. Именно то, что Иисус сын Сирахов[276] всячески подчеркивает мудрость отцов, противопоставляя ее эллинизации, свидетельствует о наличии названной тенденции. И, как справедливо указывает Буссе[277], «книжник» того времени выступает у Иисуса сына Сирахова как много путешествовавший «джентльмен», человек большой культуры; вся книга, на это указывает и Мейнхольд, антиплебейски окрашена, совершенно в духе греческой литературы: как может крестьянин, кузнец, гончар обладать «мудростью», которую дает только досуг, заполняемый размышлением и занятиями? Ездру[278], правда, называют «первым книжником», но, во–первых, толпящиеся вокруг пророков монахи, идеологи с их чисто религиозными интересами, без которых было бы невозможно введение Второзакония, занимали влиятельное положение значительно раньше; во–вторых, высокое, почти равное положению муфтия[279] в исламе, положение «книжников», т. е. умеющих читать по–древнееврейски и излагать божественные заветы, относится к значительно более позднему периоду, чем время жизни этого официального создателя теократии, получившего свои полномочия отлерсидского царя. Между тем социальный ранг книжников претерпел изменения. Во времена Маккавеев[280] благочестие – по существу достаточно трезвая жизненная мудрость (нечто подобное ксенофилии[281]) – идентично «образованию», а оно (musar, paideia) считалось путем к добродетели, которой можно научиться, как полагали и греки Правда, благочестивый интеллектуал, как и большинство авторов псалмов[282], уже в то время ощущал себя в оппозиции к высокомерным богачам, среди которых редко можно встретить верность закону; но при этом сами они принадлежали к тому же социальному классу. Напротив, из школ книжников времени Ирода[283], когда очевидная неотвратимость чужеземного владычества способствовала возникновению приниженности и внутреннего напряжения, вышел слой близких к пролетарским кругам толкователей закона; они служили советниками по. вопросам спасения души, проповедниками и учителями в синагогах (их представители заседали и в синедрионе) и придавали определенный характер народному благочестию тех членов иудейской общины (Chaberim)[284], которые строго следовали закону в узком понимании его фарисеями. В дальнейшем эта деятельность осуществляется раввинами и должностными лицами общины времени Талмуда[285]. Они способствовали широкому распространению интеллектуализма мелкого бюргерства и интеллектуализма пария, не известному ни одному народу. Уже Филон Александрийский[286] считал, что распространение грамотности и систематическое обучение казуистическому мышлению в своего рода «всеобщих народных школах» является специфической чертой иудеев. Влияние раввинов среди городского населения привело к замене деятельности пророков культом верности закону и изучением священных книг.