Маленький Людовик, будущий французский король — «король-Солнце», как он потом себя называл, — спал в королевском дворце на дырявых простынях, под разлезшимся от ветхости одеялом.

В великолепных дворцах дуло изо всех щелей. Слуги ходили оборванные, как нищие. Случалось, что на несколько человек была всего одна пара сапог. Кто выходил к господам, тот и надевал сапоги.

Зато снаружи для показу всё должно было блестеть, шуршать шелками искриться золотом. Пестрая, блестящая фарфоровая посуда как нельзя лучше подходила для украшения дворцов. А тут еще дворяне завели у себя восточный обычай пить чай и кофе. Сколько чашек, блюдечек, кофейников и чайников понадобилось им всем сразу!

Гончары выбивались из сил, чтобы разгадать китайский секрет. Их фаянсовая посуда становилась все красивее, фаянсовые тарелки Руана, Дельфта и других фабрик ценились очень дорого. Но еще дороже ценился китайский фарфор.

Саксонский король Август Сильный отдал в обмен за несколько китайских ваз полк здоровенных драгун, все молодец к молодцу, прусскому королю Фридриху. «Полк драгун, но без мундиров, без лошадей и без оружия», — так и написано в старинном документе об этой сделке.

Вот до чего доходили короли в своей жадности к фарфору.

Глава вторая

ХИТРЫЙ МОНАХ

Отец д’Антреколль

В те времена у монахов была большая власть. Каждый монах принадлежал к какому-нибудь ордену. В ордене были свои начальники — вроде генералов, и другие — вроде полковников. Простые монахи слушались их беспрекословно. Начальники умели натравить одного короля на другого и затеять войну, если это было им выгодно. Им всегда удавалось оттягать у крестьян лучшую землю для монахов своего ордена. Монастырские кладовые были наполнены золотом.

Орден иезуитов был самым богатым и могущественным из орденов. Орден иезуитов посылал своих монахов во все страны света. Лукавые монахи не только обращали язычников в свою веру, — они проникали всюду, выспрашивали, вынюхивали и доносили своим начальникам обо всем, что видели. Монахи давно пробрались в Китай.

Другие европейцы, приезжавшие на высоких кораблях, — грубоватые моряки и жадные купцы — отпугивали от себя китайцев. Они носили громадные пистолеты у пояса, громыхали высокими сапогами и неистово ругались на своем языке, закупая у китайцев шелка и фарфоровую посуду.

Тихие речи ласковых монахов нравились вежливым китайцам куда больше. Их бритые головы, широкие рукава ряс, сандалии на ногах и обычай перебирать четки — делали их похожими на самих китайцев. Они не только превосходно говорили на китайском языке, но читали даже китайские книги.

«Сыны неба» — богдыханы — вели с ними ученые беседы и советовались в разных делах, но зорко следили, чтобы ученые «отцы» не шатались по Китаю без дела и не совали носа, куда не просят. Поэтому иезуитам не удавалось ничего узнать о секрете фарфора, а им очень этого хотелось. Наконец один из них — отец д’Антреколль — добился позволения поехать в город Кин-те-чен, где были самые большие фарфоровые фабрики. Распростершись ниц перед богдыханом, он сделал «коу-тоу», то есть стукнулся лбом об пол, и благодарил богдыхана за милостивое позволение. Ему вручили большие пропускные грамоты с красными печатями на шелковых шнурках. Потом он сел на раскрашенный корабль с драконом на носу, шедший в Кин-те-чен за фарфором, и отправился вверх по широкой реке Ян-цзы, мимо рисовых полей, где сгибались китайцы в больших соломенных шляпах.

Это было в начале XVIII века, двести с лишком лет дому назад.

Город Кин-те-чен

Когда судно под вечер, после многодневного пути, обогнуло последний речной мыс, и в полукруге высоких гор глазам открылся город, отцу д’Антреколлю показалось, что он видит большой пожар или гигантскую печь с бесчисленными отдушинами, из которых вырывались огонь и дым.

Это пылали печи, где обжигался фарфор. Их было три тысячи. Город казался объятым пламенем.

«Вот почему, — писал потом иезуит в Париж, — китайцы везде ставят часовни в честь бога огня, но это не спасает город от частых пожаров».

Река была запружена судами, стоявшими в несколько рядов. Корабль, на котором ехал д’Антреколль, с трудом пробирался к пристани.

На берегу толпились люди. Китайцы-носильщики бегали по сходням, нагружая фарфор на большие суда и принимая какой-то груз с маленьких парусных джонок.

Д’Антреколль сошел на берег и нанял проводника, чтобы тот провел его к дому мандарина.

Над городом стоял дым от печей. Узкие улицы, прямые, как линейки, выходили в гавань. Каждая улица была длиной в тринадцать ли[1], поэтому Кин-те-чен назывался также Ши-кан-ли, что значит город тринадцати ли.

По улицам сновали люди.

Торговцы с грохотом катили свои тележки.

Продавцы апельсинов старались перекричать пекарей, жаривших рисовые лепешки тут же на улице на маленьких жаровнях.

Толстые купцы покрикивали на носильщиков с тюками товаров.

Китайские дамы под зонтиками мелко семенили крохотными ножками в башмачках на толстых белых подошвах. Их высокие прически, украшенные цветами и бабочками, задевали за бумажные вывески, висевшие поперек улицы.

Ребятишки запускали бумажного змея в виде дракона. У них были бритые головы, только над ушами и на макушке пушистились хохолки волос, как черные мышки.

Стоял такой шум и гам, что д’Антреколлю показалось, будто он попал на ярмарку.

Вдруг толпа расступилась, и стало тише. Прохожие отошли в стороны. Появился рабочий с двумя длинными досками на плечах. На узких досках лежали в ряд белые матовые чашки донышками кверху. Это токарь нес свой хрупкий товар в обжигательную печь. Все давали ему дорогу, зная, что если хоть одна чашка разобьется, ему придется платить за нее хозяину. Он шел, легко ступая ногами в соломенных сандалиях и чуть-чуть покачиваясь на ходу.

Д’Антреколль загляделся на него и думал: «Рабочий следит за каждым своим движением и каждым шагом, чтобы не уронить посуду. Пожалуй, и мне придется быть таким же осторожным, выведывая секрет фарфора. Один неверный шаг может меня погубить».

— Пойдемте, — сказал ему проводник-китаец, — пойдемте, уже темнеет! Нам надо поспеть к дому мандарина, пока улицы еще не закрыты.

В сумерках над лавками торговцев уже зажигались фонари из бумаги и шелка. Их стенки светились красными и зелеными надписями.

Ведя д’Антреколля по темнеющим улицам, проводник рассказал ему, что в Кин-те-чен не пускают никого из чужестранцев. Д’Антреколль первый получил пропуск. Когда темнеет, все улицы запираются загородками-заставами. Караульные пропускают лишь тех прохожих, кто знает условный знак или тайное слово.

Всю ночь по городу ходят отряды полицейских. Они следят за тем, хорошо ли работают печи и не подглядывает ли какой-нибудь чужеземец, как делается фарфор.

Так разговаривая, они взошли на холм, где стоял дом мандарина. Над резной дверью важно покачивался большой бумажный фонарь, белый с синими звездами.

Мандарин

Раскосые глаза мандарина хитро посматривали на гостя, пока сам мандарин низко кланялся, подгибая коленки. На нем была круглая шапочка с золотым шариком на макушке. Кисть красного шелка свисала ему на ухо. Синий халат, расшитый золотыми драконами, был перехвачен на животе серебряным поясом. На поясе болтались веер, фарфоровая табакерочка и маленький кинжал в ножнах.