Шел с ними и Труба, белея в темноте поварским колпаком. Этот колпак он надел тотчас по возвращении в Припекино и ни за что не хотел с ним расставаться. И хоть Труба по-прежнему варил борщ с салом и кашу из «шрапнели», но прозвище «генерал» так за ним и осталось. Шел он рядом с Артемкой и упорно не глядел в сторону Пепса. Его он считал главным виновником своей разлуки с Артемкой.

Шли и командир и товарищ Дукачев. Не было только Тани. Все догадывались о переживаниях девушки и делали вид, что ничего не замечают.

Но, когда стали подходить к террикону и под ногами захрустела измельченная порода, в темноте вырисовалась одиноко стоящая фигура. Торопливым шагом Таня приблизилась к Артемке и взяла его за руку:

- Там, в Москве, не забывай про нас, Артемка. - Она помолчала и, справившись с волнением, тихо добавила: - А если встретишь там Лясю…

- Таня… - сказал Артемка и умолк.

Все поочередно обняли его и Пепса.

Ванюшка, вырываясь вперед, дернул повод, из-под копыт полетели в нас мелкие камешки, и трое всадников потонули в темноте.

- Что ж, - сказал командир, - пойдемте. Завтра двинемся и мы.

Нерешительно оглядываясь, будто всадники могли еще вернуться, все пошли к поселку. И только Труба, Таня да я еще долго стояли на перекрестке и прислушивались к замиравшему вдали топоту.

1949

Никогда еще цирковая арена в Екатеринодаре не видела в ложах и партере столько зрителей в военной форме, как в эти дни. Куда ни глянешь, всюду золото и серебро офицерских погон, высокие, серого каракуля генеральские папахи, круглые, с голубым атласным верхом и поперечным серебряным крестом на нем шапки-кубанки, щегольские башлыки, отороченные золотой парчой, нарядные адъютантские аксельбанты, красные темляки на эфесах сабель. Можно было бы подумать, что люди эти собрались на какое-то военное совещание, если б с офицерами не сидели дамы в мехах и шляпах с вуалетками. Откуда они, эти офицеры всех возрастов и чинов? Почему здесь, в кубанской столице, где раньше военные были одеты главным образом в черкески и кубанки, теперь скопились люди в формах всех российских полков? И они все прибывают и прибывают, и скоро от них негде будет жителям повернуться.

Девушка лет шестнадцати, с большими синими глазами, с тонким носом и черными кудрями, стояла у портьеры, отделявшей внутренние помещения цирка от зрителей, и ждала условного знака, чтобы выбежать на залитую ярким светом арену.

Пока рабочие, одетые в пеструю униформу, натягивали на высокие подставки стальной трос, клоун Кубышка путался у них под ногами и смешил публику ужимками и острыми шуточками. Каждый раз, когда раздавались аплодисменты, он кокетливо опускал глаза и жеманно говорил: «Я не красивый, но очень симпатичный», чем вызывал еще более громкий смех.

Но вот униформисты парадно выстроились у портьеры. Ушел с арены и клоун. Пробегая мимо девушки, он бросил свое обычное: «Счастливого, доченька!» Так же обычно ответила ему девушка: «Спасибо, папка!» Оркестр заиграл «Осенний сон». От этих грустных звуков по телу девушки пробежала теплая волна, и юная артистка сразу же прониклась тем чувством внутреннего ритма, которое зорче глаза предостерегает от малейшего неверного движения.

- Мадемуазель, ваш выход! - сказал сзади с ласковой ноткой в голосе ведущий.

Портьера распахнулась. Девушка пробежала навстречу шумным рукоплесканиям к середине арены и там стала, нарядная, как пурпурная бабочка, переливчато сверкающая тысячами радужных блесток.

- Браво, Мари!.. Браво, Мари!.. - неслись со всех сторон приветствия.

По шелковой лесенке девушка поднялась на туго натянутый трос, проскользила до его середины и остановилась с грустно склоненной головой. Музыка умолкла, наступила небольшая пауза, и, пока она длилась, девушка все так же стояла неподвижно, в немой печали. Вдруг, в контраст с умолкнувшим минорным вальсом, зазвенели хрустальные звуки «Вальса цветов» из балета «Щелкунчик». Девушка подняла голову: с высоты, от самого купола, падала пунцовая роза. Девушка поймала ее и прижала к груди. А розы все падали и падали, и вот их уже целый ворох в руках у неё - красных, нежно-розовых, бледно-золотистых. Неожиданно, сделав поворот на одной ноге, она взвилась вверх, ударила в воздухе туфелькой о туфельку и заскользила, закружилась на проволоке, со щедростью весны разбрасывая розы по гудящим от восторга ложам и партеру.

Это был живой, радостный и грациозный номер, сочетавший в себе великолепное цирковое мастерство канатоходца с антраша-катр и пируэтами балета.

Когда юная танцовщица спрыгнула на арену и под туш помчалась к портьере, ее сопровождали такие бурные аплодисменты, такие неистовые крики «браво» и «бис», что ей пришлось еще много раз выбегать, чтобы послать неистовствующей публике традиционный воздушный поцелуй двумя руками.

- Лясенька, Ляся, - бормотал обмякший от радости старый Кубышка, ведя по коридору девушку, как маленькую, за руку в ее артистическую уборную, - вот она, победа!.. Я знал!.. Я был уверен!.. Фокусы, жонглеры, акробаты - и это весь цирк? Нет, цирк - это и драма, и комедия, и балет, и симфония! Да, да, и симфония!.. О, я дождусь, я дождусь, когда в цирке поэты начнут выступать!.. Этот твой новый номер теперь будет гвоздем программы. Жалко, публика не та. Эта публика больше в ресторациях толк понимает. Но и до нее дошло. Дошло-о!.. Ишь, как орали, лошади!

- Папка, сейчас твой выход, не опоздай, - сказала девушка, все еще порывисто дыша после трудного номера.

- Знаю, знаю! Сейчас я тоже с новым номером выступлю. Пока, доченька!..

К девушке подходили артисты и цирковые рабочие, поздравляли с успехом и называли ее при этом не «Мари», как значилась она на афишах, а ласково и просто: «Ляся», как с детства звал ее отец.

Пока Ляся переодевалась, Кубышка ходил с барабаном по арене и распевал частушки. Он пел весь куплет, останавливаясь лишь перед последним словом. Его должна была спеть сама публика. Если публика это слово угадывала верно, Кубышка победно ударял в барабан. Веселье усиливалось. Особенно публика хохотала, когда попадала впросак. Повязавшись пестрой косынкой и выпучив бессмысленно глаза, Кубышка пел:

- …вошь!.. - гаркнула галерка. Бум! - раздался вслед затем удар в барабан. Но тут же Кубышка спохватился и укоризненно сказал:

- Фи дон! Какой конфуз!.. Брошь!.. Салют беру обратно.

И с размаху ударил в барабан.

Частушки следовали одна за другой, и в их ловушки попадали то наехавшие в Екатеринодар добровольцы, то кубанцы, то партер с ложами, то галерка. Нарастало веселье, нарастала и настороженность: вот пожал плечом с переливчатым погоном тучный старик генерал; вот закусил свой ус полковник с багровым обветренным лицом; вот вскинул вверх брови щеголеватый адъютант с аксельбантами. Нет-нет, да вдруг в этих частушках и прозвучит нечто такое, что не совсем укладывается в понятие «святой миссии спасительницы гибнущей России - Добровольческой армии». Впрочем, может, это только кажется? Вот, например, как приятно для слуха звучит бойкая частушка: