К тете Поле Толик пришел весь взмокший. Место, горевшее от крапивы, пока он бежал, утихло, а теперь, в тишине и покое, заныло снова. Единственным утешением были цветы.

Они трепетали, издавали благоухание и были еще получше, чем те, на открытке.

Толик попросил тетю Полю поставить их в воду до утра, а сам трясся, подпрыгивал, отдувался.

- Да что с тобой? - хмурясь, спросила она.

Пришлось, краснея, рассказать, и тетя Поля расхохоталась до слез.

- Вон как без денег-то, чем рассчитываться приходится!

Потом она вышла на кухню и вернулась с мокрым полотенцем.

- Вот что, парень! - сказала тетя Поля, все еще смеясь. - Снимай штаны, да посиди на этом с полчасика. А я пока на кухне побуду.

Тетя Поля ушла, и Толик сделал все, как она велела.

Огненный жар спал, сразу стало хорошо, и, посидев немного в таком срамотном виде, глядя на цветы, подаренные дедом, Толик вдруг расхохотался.

Ну не смешно ли, если бы в магазине вывеска была: «Цена букета - один зад!»

5

Когда в понедельник мама ушла на работу, Толик выставил свой букет. В цветы затолкал открытку.

Если мама спросит, он скажет, что велел передать отец. Вот и все.

Посвистывая, Толик пошел на улицу. От вчерашнего не осталось и следа, ничего уже не болело, солнце купалось, будто мальчишка, в белых облаках и брызгало лучами. Деревья, серебрясь листьями, походили на богатырей в стальных чешуйчатых кольчугах и помахивали ветвями, будто руками. Только грозных мечей им недоставало.

Эх, всем хороши каникулы, одно плохо: скучно в городе. В лагерь Толик нынче не поехал. Ведь он раньше в лагерь от завода ездил, где отец работал, а нынче, что ж, без этого пришлось. Ну да не беда, там тоже веселого мало. Ходи по команде, завтракай по горну. Раз - хорошо, два - ничего, а в третий - надоест.

Плохо, что город летом пустеет. Двор будто вымер. Кто уехал, а тот, кто остался, в тенечке дома сидит.

Нет, без дела сидеть тоскливо. Не согласен Толик без дела быть и идет гулять по городу. Бредет не спеша по горячим улицам и все, что увидит, будто губка в себя впитывает.

Вот вроде пустое занятие - асфальт разглядывать, а ведь интересно. Мелкими дырочками он истыкан. Это следы от каблуков. Туфли с острыми каблуками молодые женщины носят - значит, вон сколько молодых женщин тут прошло! И каждая отметилась. А еще спички. Закурит человек, спичку бросит, и кто-нибудь на нее наступит. Утонула спичка в асфальте. Приглядишься, спички словно бревнышки по черной реке плывут.

На остановке две бабушки стоят. Одна аж трясется, такая уж старая, но глаза ясные. Другой говорит:

- Видела привидение в образе младенца. Он и сказал мне: «Раба ты божья!» Это ведь к добру, к хорошему.

Толик вспомнил вчерашние привидения, удивился, что ж тут хорошего, а про старушку подумал с уважением: вот ведь, одной ногой в могиле стоит, а еще хорошего ждет. Молодец, бабушка!

На вокзале, у будки чистильщика, Толик замер как загипнотизированный. Усатый дядька в тюбетейке, мокрый от пота, сапоги военному надраивал. Мохнатые щетки у него в руках так и плясали, шуршали, смеялись. Иногда он вдруг отдергивался от сапог, подбрасывал свои щетки, они быстро крутились в воздухе, как маленькие пропеллеры, и снова мелькали в руках чистильщика. Лицо его при этом оставалось строгим, даже сердитым.

Толик полюбовался, как крутятся щетки, как пыльные сапоги начинают блестеть, словно лакированные, и повернул домой, придумывая, как сказать маме, что цветы от отца, и вдруг столкнулся с ним носом к носу.

Толик засмеялся обрадованно и схватил отца за руку. Вот удача! Сейчас он расскажет ему про цветы, а потом непременно уговорит пойти домой. Хоть на полчаса! Хоть на десять минут. Сказать что-нибудь хорошее маме - и все! Пожелать ей чего-нибудь…

Толик открыл уже рот, но при постороннем говорить не решился. Рядом с отцом стоял нахмуренный мальчишка класса так из седьмого. Волосы у него были ежиком, под боксера, из синей футболки выпирали широкие плечи, а простроченные крупным швом техасы завершали спортивный вид. Увидев Толика, «боксер» поморгал черными глазами, а потом стал пристально смотреть на отца.

Отец молча переминался с ноги на ногу, потом вытащил папироску и закурил. Он казался растерянным, на лбу выступили крупные капельки пота. Отец все молчал, глубоко затягивался, глаза его замерли, остановившись, будто он мучительно о чем-то думал.

Наконец он сказал севшим голосом:

- Ну, знакомьтесь!

Толик, удивляясь, что у отца есть знакомые ребята, подошел к парню и подал ему руку. Тот взял Толикину ладошку, встряхнул ее легонько, здороваясь, и вдруг сжал так, что у Толика перед глазами пошли цветные круги.

- Ар-ртем! - раскатисто, баском сказал парень.

- Видишь ли, Толик, - проговорил отец, ничего не замечая. - Теперь у меня новая семья…

«Как это новая семья? - подумал про себя Толик и улыбнулся. - Что-то путает отец. Надо ему сказать скорей, про цветы».

- У мамы сегодня день рождения, - напомнил Толик. - Ты не забыл?

Отец вскинул на него пристальный взгляд, отрешенно пошевелил губами.

- Да, да, - сказал он медленно. - Передай ей поздравления. Ну так вот…

«Что - так вот? - раздраженно передразнил его Толик. - Что - так вот, если я принес цветы будто бы от отца!»

- Ну так вот, - продолжал, затягиваясь, отец. - Как бы это тебе объяснить?.. Словом, у меня новая семья… А вот Тема - как бы мой новый сын…

Толик оглох на мгновенье. Что-то говорил отец, безмолвно шевеля губами, беззвучно проехал рядом трамвай, неслышно, словно вату, пнул камень Артем.

Улица с трамвайными рельсами, тополями, похожими на богатырей, и черным асфальтом вдруг покосилась и стала тихо кружиться. Толик заметил испуганного отца, удивленного Артема, шагнул назад и уперся спиной в стенку. Он раскинул руки, почувствовал шероховатые кирпичи и крикнул:

- Дура-ак!

Своего голоса он не услышал, зато увидел, как стали оборачиваться прохожие.

Неожиданно все звуки снова вернулись к нему.

- Толик! Толик! - говорил, волнуясь, отец.

Артем все пинал камень, на мостовой прозвенел трамвай.

- Толик, Толик! - говорил отец и гладил его по плечу.

Что было сил Толик стукнул по отцовской руке кулаком.

Значит, Артем - его новый сын. А раз есть сын, значит, есть и жена. Попросту говоря, у отца новая семья, как он выразился. А еще проще - он ушел от них навсегда. Навечно. И никаких дней рождения. Никаких цветов.

Толик хотел заплакать, но не получилось. Плачут ведь от обиды, а тут какая обида? Толик чувствовал лишь противную горечь во рту и тяжесть, неимоверную тяжесть. Словно он тащил на плечах бочку со свинцом. От этой тяжести хотелось сесть прямо на землю, привалиться к стене, закрыть устало глаза, зажать руками уши - и ничего не слышать, ничего не знать, пропади оно пропадом!

«Подлость! - думал Толик. - Какую же подлость сделал отец!»

Он всегда считал отца невиноватым в том, что случилось. Он всегда ругал маму. Это она не восстала против бабки, древняя рабыня. Она молчала, будто немая. Она не защитила отца. Во всем была виновата мамина слабость. Это ее проклятое безволие! Он всегда был за отца. Он всегда считал отца правым.

Толик подумал неожиданно: мог ли он ждать от отца такого?

Руку на отсечение! Он мог поручиться за отца, как за себя самого. Даже больше, чем за себя. И вот…

Значит, все это время между воскресеньями, когда они ходили на пляж, ели мороженое в стеклянном кубике, катались на трамваях, у отца была другая жизнь? Другие заботы? Другие мысли?

И только в воскресенье он менялся. Говорил с Толиком о разных вещах. Плавать учил. Даже по морде дал - учил справедливости.

Справедливость… Что такое справедливость тогда? Где она, если отец бьет по лицу, а потом знакомит с новым сыном?

Новый сын! Э, нет, вы послушайте, как это звучит: новый сын, будто бывают старые сыновья.