Утром и днем Николая задержали дела, и в «заколдованный домик» он поехал только вечером. Так же, как вчера, ставни окон в доме были закрыты, а стража разгоняла любопытных.

Стражник сказал, что старуху и девочку вместе с вещами недавно куда-то увезли.

От этих слов Николая охватило отчаяние, но он сейчас же утешил себя тем, что все равно разыщет ее.

Он вошел в дом. В избе было совершенно пусто. Вдруг на полу среди мусора шевельнулась и двинулась скомканная бумажка. Но Николай совершенно спокойно взглянул на нее. Он был убежден, что теперь здесь не могло быть чудес. И действительно, бумажонку погнал ветерок.

Николай заглянул в горницу - маленькую, темную оттого, что ее крошечное окно упиралось в забор. Он подумал о том, что ОНА выросла в этой нищете, в этой темноте… Но, вероятно, были у нее и радости, если она умела так ослепительно улыбаться.

Он заметил на полу маленький мяч, сшитый из тряпок, и с благоговением подобрал его.

«Как же ее зовут?» - подумал Николай.

- Наверное, Любовь… Любава, - ответил он вслух сам себе и улыбнулся своему неожиданному предположению.

Он вышел из дома. Постоял у ворот. На вопросы любопытных - ползают ли вещи? - ответил, что вещей в доме нет.

«С чего же начать поиски?» - подумал он и решил зайти к соседям.

Он поднялся на крыльцо такого же ветхого маленького домика и постучал в дверь. В сени вышла молодая женщина с красными, в мыльной пене, по локоть открытыми руками. Увидев барина, она принялась вытирать руки о фартук и пригласила Николая в дом. Но он отказался.

- Я только хочу спросить, - смущаясь, сказал он, - куда переехали ваши соседи - старуха и внучка?

Женщина уточнила:

- Панкратиха с Любавой?

- С Любавой? - бледнея, повторил Николай, и ему вдруг стало не по себе.

- Не знаю, барин. И не хочу знать. Что Панкратиха, что Любава - обе с нечистой силой знаются.

Николай ничего не ответил, спустился с крыльца, пересек двор и вышел на улицу.

- Быстрее. К городскому голове, - бросил он кучеру, вскочив в коляску.

- В присутствие или к дому? - спросил мордастый кучер в высокой шапке, в тулупе, перетянутом ремнем с теми же украшениями, что и на лошадиной упряжи.

- В присутствие.

Когда коляска выехала на главную улицу, Николай увидел возле сквера городского голову и директора гимназии.

- Стой! - крикнул Николай.

- А! Господин Саратовкин, Николай Михайлович! - приветливо встретил его городской голова, снимая шляпу и раскланиваясь.

Слегка приподнял форменную фуражку и директор гимназии.

- А мы вот все насчет вчерашнего толкуем… - продолжал городской голова.

- И я насчет вчерашнего… - сказал Николай. - Не знаете ли вы, куда старуху с внучкой переселили? Я вчера портсигар у них забыл.

- Вот-вот, - заторопился городской голова. - Девица эта мне сегодня сказала: «Господин, говорит, вещицу ценную у нас забыл, так вы скажите ему, где мы теперь, может, пошлет кого».

Николай растерялся. Ему опять стало не по себе, так же, как тогда, когда соседка назвала имя девушки.

Теперь он знал ее адрес. Знал ее имя. Весь следующий день мысли о ней не покидали Николая, но что-то удерживало его идти к ней.

Ночью он увидел сон.

Потрескивая и рассыпая искры, горели в камине дрова. И вдруг из пламени взглянули на Николая глаза - черные, блестящие. Светом своим они убили свет пламени. Огонь потух. Из камина вышла Любава, стряхнула с распущенных волос, с мятого платья пепел. Сквозь нее просвечивали цветы шелка, которым были обиты стены комнаты.

- Ты боишься меня, потому не пришел, да? - шепотом спросила она. - Ты приходи, не бойся. Я завтра целый день никуда не уйду. Буду ждать тебя…

Она вдруг превратилась в кукушку и улетела через окно.

Николай проснулся. Была глубокая ночь. На часах в столовой куковала кукушка. Во дворе хриплым лаем заливался старый пес. С улицы доносился стук колотушки ночного сторожа. А из соседней комнаты, заглушая все звуки старого дома, слышался мощный храп матери.

Николай до рассвета лежал не закрывая глаз. Беспокойное ощущение, вызванное сном, постепенно улеглось.

Он встал, по обычаю, заведенному еще при жизни отца, похлебал кислых щей, выпил крепкого, обжигающе горячего чаю и поехал на окраину города, где за монастырской усадьбой доживало свой век старое кладбище, затененное столетними соснами и елями, заросшее буйным молодым подлеском.

Здесь все было знакомо. Николай часто приезжал на могилу отца. Он вошел в открытую калитку кладбища, мельком взглянул на окна сторожки, затянутые занавесками, прошел по дороге мимо, свернул на тропинку, петляющую между могилами и стволами сосен.

Михайло Иванович Саратовкин был погребен в фамильном склепе из черного мрамора, с позолоченным крестом наверху. На склепе такими же позолоченными буквами было написано: «Да будет воля твоя!»

Николая с детства волновали эти слова своей страшной покорностью богу, непостижимой уму и сердцу.

Николай снял шляпу и склонил голову перед склепом. Сразу же он услышал шорох позади себя и обернулся, уверенный в том, что сейчас увидит Любаву.

Действительно, прислонившись к стволу сосны, стояла она. Ее черные вьющиеся волосы были тщательно причесаны и ничем не покрыты. Она завернулась в старый бабкин салоп, стараясь скрыть, что он велик ей.

Девушка улыбнулась смущенно и чуть слышно сказала:

- Я увидела вас в окно, барин. У вас тут батюшка схоронен?

Николай отметил, что она сообразительна и смела - сразу же нашла тему для разговора, а он растерялся.

- Да, батюшка, - сказал он. - Видите, вот в этом склепе…

- Красивый склеп. И слова какие написаны!..

- Это из Евангелия, - сказал Николай.

- Я знаю, что из Евангелия…

И они замолчали.

- Вы что же, теперь здесь всегда будете жить? - поинтересовался Николай.

- Всегда. Бабушка сторожить кладбище нанялась, а я ей подсобляю. Я вчерась все кладбище обошла. Здесь красиво.

И опять они помолчали.

- А вам не страшно тут? - спросил Николай.

- Мы с бабушкой смелые. Живых людей нам больше боязно. А мертвые спят. Они не обидят. За жизнь-то наобижали друг дружку вдосталь, теперь отдыхают. - Она недобро усмехнулась.

- Где же вы грамоте обучались, Любава?

Она заметно обрадовалась тому, что он назвал ее по имени, покраснела и, смущенно улыбаясь, сказала:

- Сначала бабушка учила. А теперь я в воскресную школу хожу. Я страсть как люблю книги читать. Только вот где их брать? Если у вас есть книжки - может, дадите?

- У меня много книг, - горячо заговорил Николай. - Я буду приносить их вам. Хотите, Любава, я буду учить вас?

Она ничего не ответила на эти его слова, а только спросила:

- А вы начальнику сказали, что забыли у нас что-нибудь?

«Откуда она знает про это?» - тревожно подумал Николай.

- Откуда я знаю? - вдруг ответила Любава на его мысль. - Я не могу объяснить. Я иногда могу делать то, что другие не могут. Это ведь я вещи в избушке двигала… Откуда я знаю, почему? Такая уж я родилась. Со мной никто знаться не хочет… Ведьмой меня кличут… Вот и вы не пожелаете книжки мне давать, не пожелаете. И учить меня не пожелаете.

Она закрыла лицо руками и по-детски безудержно заплакала.

- Любава! - Николай шагнул к ней.

Но она отскочила, вытерла слезы кулачками.

- А я могу заставить! - вдруг крикнула она, и глаза ее загорелись, слезы мгновенно высохли. - Даже вас, барин, заставить могу, если захочу. Только я не хочу захотеть. Я хочу, чтобы вы сами…

И она исчезла так же неожиданно, как появилась. Если бы не слышался шорох сухих листьев под ее ногами и не мелькал старый салоп между стволов деревьев, крестов и памятников, можно было бы подумать, что это исчез призрак.

Следующие дни Николай был занят делами, связанными с поступлением на учительские курсы. Новый мир, в котором он оказался, так увлек его, что он забыл о Любаве.

В первый же день занятий Николай был поражен и обрадован, увидев на кафедре того самого учителя гимназии, который когда-то заступился за него перед классом.