- Помню, - улыбнулся Николушка, и стало ему хорошо и чуть тоскливо. - А ты не знаешь, Терентьич, где она?

- То барыне одной ведомо. У нее спроси, - ответил Терентьич, поглядывая на мальчика быстрыми, молодыми глазами. Был старик не по возрасту энергичен, с сильным голосом. - А сказки ее помнишь?

- Помню. - И мальчик опять грустно улыбнулся.

- Желаешь, я расскажу?

- Расскажи, Терентьич, - обрадовался Николушка.

- Так вот слушай… В некотором царстве, в некотором государстве жил-был богатый-пребогатый купец. Был у него большой дом. А на крыльце стояло корытце для подкидышей. Сиротский дом купец тот содержал…

- Как мой покойный батюшка, - сказал Николушка.

- Верно. Совсем как твой покойный батюшка. Но этого купца бог детушками не наградил. Вдвоем с женой век коротали. Вот как-то раз подкинули барину ребеночка. Мальчик большой был. Прикрутили его ремешком к перильцам крыльца. Купцу мальчонка приглянулся. Взял он его в сыновья. Отписал на него все свои капиталы. А конюху своему приказал город изъездить вдоль и поперек, найти родителей мальчика да изгнать их за тридевять земель, в тридесятое царство, а то и совсем загубить. Но конюх тот давно уже все знал. Отец-то мальчонки кузнец Василь помер, когда сын еще не родился. Мать с ребенком на руках никто на работу не брал. Вот тогда-то и пораскинул конюх умом, присоветовал ей сына купцу подбросить, обнадежил, что потом, дескать, пристроит ее в услужение в тот сиротский дом, где сынок жить будет. Хитрый этот конюх барину сказал, что изъездил город вдоль и поперек и никаких следов родителей мальчика не обнаружил. И присоветовал в няньки взять вдову кузнеца, молодую да работящую. Вот так и рос сын на руках родной матери, и никто про это ничего не знал. Мальчик няньку как мать почитал, она же в нем души не чаяла…

Слушал Николушка странную сказку Терентьича, и как-то беспокойно, не по себе ему становилось.

- Но шила в мешке не утаишь, - продолжал Терентьич. - Узнала барыня, что нянька подкидышу матерью доводится, и отправила ее за тридевять земель…

Они не заметили, как в дверях, хмурая, словно грозовая туча, появилась Анастасия Никитична.

- Ну, отоврался, старый хрыч?! - зашипела она, задыхаясь. - Расселся и врет ребенку! Чтобы ноги твоей больше в доме не было! За расчетом к управляющему зайдешь! Сёдни же!

- Уйду, барыня, теперича уже наверняка уйду. Раньше не мог - совесть не дозволяла, дожидался, когда сыночек твой подрастет. А теперича божье дело сделано.

Он надел шапку. В дверях обернулся, сказал:

- А ты, Николай Михайлыч, над сказкой-то поразмысли. Не маленький.

И ушел.

С того дня беспокойство овладело Николушкой.

Как-то утром, причесываясь перед зеркалом, он представил себе нянюшку Феклушу. Была она в белой кофте, в пестрой юбке. На босу ногу - маленькие смешные чирки. Сползающий голубой платок еле прикрывает пушистые светлые волосы. Стояла Феклуша, как обычно, сложив на животе большие рабочие руки, обернутые в закатанный передник. Приветливая, грустная улыбка на миловидном румяном лице. На лбу и над верхней губой выступили бисеринки пота.

Николушка улыбнулся и вдруг заметил в зеркале, что улыбается точно так же, как нянюшка Феклуша.

Ему вспомнилась фраза из сказки Терентьича: «Вот так и рос сын на руках у родной матери, и никто про это ничего не знал». Вспомнились и последние слова Терентьича: «А ты, Николай Михайлыч, над сказкой-то поразмысли».

Догадка мелькнула в голове мальчика: что, если сказка эта о нем, Николушке Саратовкине, и нянюшке Феклуше. Но сейчас же родилось сомнение: он-то родной сын Саратовкиных. Он-то не подкидыш! И опять подумал: а может быть, его подкинули в сиротский дом? И ему начинало казаться, что он смутно припоминает, как стоял привязанный к перилам крыльца, а возле дома собирались люди.

Николушка совсем извелся, похудел, по ночам просыпался, кричал. «Надо узнать. Надо непременно узнать все», - думал он.

Спросить мать он боялся, да и был уверен, что она не скажет правды. Но кого же тогда спросить?

Он вспомнил, как Анастасия Никитична говорила, что стряпуха Агафья живет в услужении у них с молодых лет, и решил поговорить с ней.

Несколько дней подряд он приходил то в людскую, то на кухню в надежде застать Агафью одну. Но на кухне около нее всегда суетилась девчонка Парашка, чистила картошку, резала лук, мыла посуду, а в людской было слишком много народу.

Сметливая Агафья поняла, что Николушка хочет поговорить с ней. Да и о чем, догадывалась.

Как-то вечером из окна кухни увидела она на улице Николушку, тот собрался кататься с горы, шел через двор в меховой борчатке, подвязанной красным кушаком, в шапке-ушанке, тащил за веревку санки.

Набросила Агафья на голову шаль, вышла в сени, поманила мальчика.

- Гляжу, чего-то узнать от меня желаешь? - спросила она.

Тот растерялся от неожиданности, покраснел, помотал головой.

- Нет… Я ничего…

- То-то же, - улыбнулась Агафья. - А то ведь я все знаю.

Тогда он осмелился, чуть слышно спросил:

- Тетя Агаша, а было так, что в сиротский дом мальчика подбросили и к перильцам прикрутили?

- Было, Николай Михайлович, было. Грех скрывать, - поспешно ответила Агафья и размашисто перекрестилась…

Мальчик побледнел. Только одно еще нужно было ему спросить у Агафьи: «Это был я?» Но для этого сил у него не нашлось. Он повернулся и пошел, волоча за собой санки, перевернутые вверх полозьями. Пошел со двора на улицу, к реке, наверное и сам не понимая, куда он идет и зачем.

Теперь для Николушки стало главным - узнать, куда отправили нянюшку Феклушу. Нужно найти ее, увидеть. А что будет потом, Николушка не представлял себе.

Он вдруг возненавидел Анастасию Никитичну, к которой никогда не испытывал сыновней привязанности. Перестал называть ее матерью.

Однажды еще раз попытался спросить ее о нянюшке Феклуше.

Было это в христово воскресенье - первый день пасхи. Погода стояла праздничная. Солнце улыбалось. Небо голубело. Ветерок ласково гладил лица. Казалось, всем было хорошо в этот день.

Анастасия Никитична с сыном только что возвратилась из церкви. Они пришли пешком. В белой накрахмаленной салфетке Николушка нес освященный в церкви кулич.

К хозяйке подошел новый дворник Никифор.

- Христос воскресе! - сказал он.

- Воистине воскресе! - ответила Анастасия Никитична, и они трижды поцеловались.

Похристосовалась барыня и с Агашей, а затем вместе с Николушкой поднялась на высокое крыльцо и, оглянувшись, увидела, как во двор вошла старуха нищенка и Агаша вынесла ей пирожок. Кланяясь и крестясь, старуха вышла за ворота.

- Агаша! - позвала стряпуху барыня. - Ты нищей подала пирог господский или людской?

- Господский, барыня.

- Поменяй! Возьми людской пирог, догони ее и поменяй. И впредь господских пирогов не раздавай.

- Слушаюсь, барыня. - Агаша поклонилась.

Но Николушка заметил злой блеск ее глаз да насмешливую улыбку. Ему стало стыдно за Анастасию Никитичну перед нищей, перед тетей Агашей, перед всей прислугой. Раздражение придало мальчику смелость.

- А где живет теперь нянюшка Феклуша? - неожиданно спросил он Анастасию Никитичну.

- Ты кого спрашиваешь? - Она резко повернулась к сыну.

- Я вас спрашиваю.

- А я тебе кто? Кто тебе я?

Николушка не ответил и настойчиво повторил:

- Где живет теперь нянюшка Феклуша?

- Не знаю, где. Не занимает меня, где бабы живут, которые у меня расчет получили. И тебе интересоваться не след. Ты барин.

В тот же день она пожаловалась брату:

- Кровь-то не подменишь: так и тянет его в людскую. Говорила я Михайлу Иванычу - не резон неизвестное дитя усыновлять. Да разве его можно было сговорить? О Фекле Ннколка страсть как печется. Мне сдается: все он знает. Услужили, поди, в людской - рассказали ребенку. Что делать-то, Митрофанушка, ума не приложу.

Митрофан Никитич спокойно слушал сестру, сидя в глубоком кресле, даже казалось, что и не слушал ее вовсе, а думал о чем-то своем. Изредка только отвлекался от своих мыслей, схватывая, о чем говорит сестра.