Встал я нынче в 7.30 утра: в 9 — мои лекции по мастерству актера в студии. Я пришел на сей раз вовремя, но занятия проводил вяло (еще бы! лег-то я вчера часа в три). Студенты стали исполнять отрывок, а я заснул. Проснулся от того, что они — по ходу отрывка — стали все ссориться и кричать. Я зевнул, захлопал в ладоши. Студенты остановились. Я сказал: «Так Шекспира играть нельзя!» А они — мне: «Иван Терентьевич, мы ведь играем „Юбилей“ Чехова». Я пробормотал: «Разве?» — и стал возвышенно говорить о сходстве между творчеством Шекспира и Чехова. Кажется, выкрутился…

К 11 побежал к нам в театр: репетиция «Кому улыбались привидения». Я играю роль завкладбищем. Но поскольку я только неделю как приехал из Ленинграда (гастроли театра), то репетировал мой дублер— молодой актер Самосвалов. И прилично репетировал. Еще бы! У него небось есть время, когда подумать над ролью, а у меня…

С разрешения режиссера с середины репетиции ушел в театр им. Варламова, где я ставлю «Кровавую свадьбу». Поглядел, как прогоняли второй акт, и расстроился: пока меня не было, артисты всё позабыли. Штампуют, кричат, играют результат… Да, здесь еще месяца два работы… А как я вырву эти месяцы? Кошмар!..

В три с половиной (с опозданием) пришел в Дом актера на заседание правления. Обсуждали вопрос о юбилейном вечере известного баритона Тонкоштучного. Прели до пяти с половиной.

Из-за этого я чуть не сорвал запись на «Мультфильме». Я там озвучиваю реплики Волка в сказочке «Лиса и колбаса». Но голос у меня за последние дни так сел, что меня перевели на роль Медведя. Что ж — Медведь так Медведь!.. Записывал Медведя до семи часов, потом побежал на спектакль.

Как я играл, сам не помню. Помню только, что, когда я в третьем акте лег на диван — такая есть мизансцена, — еле-еле удержался, чтобы не уснуть на самом деле.

Так мало того: разгримировываюсь я после спектакля, вдруг мне говорят: «Вас спрашивают». Выхожу. Оказывается, из какого-то института: я им три недели тому назад обещал выступить в концерте. Я надеялся, что в половине двенадцатого ночи концерт уже кончился, — не тут-то было: повезли меня в институт… Читал в концерте стихи. Кажется, сбился, но зрители не заметили. А может, сделали вид, что не заметили… Аплодировали прилично. И заплатили вполне прилично.

И теперь вот я еле нашел в себе силы все это записать. Ну, спать, спать, спать! Благо — завтра могу подольше поваляться: в студии занятий нет, репетиция только в 12 часов… Ура!

По дороге в театр придумал кое-что для роли. Но репетировал я плохо: боялся опоздать на радио. И опоздал-таки! Правда, моя партнерша по записи радиоинсценировки «Наш общий живой труп» пришла спустя полчаса после меня. Так что моего опоздания не заметили, но сперва стали записывать другую сцену, а посему я освободился только в девять вечера. Проклятые эти «дубли»: уже запишешь все, так нет, радиорежиссер просит еще раз исполнить — дескать, вкрался брачок в первую запись…

Из радиостудии думал двинуть домой — отдохнуть. Не тут-то было: за мной приехали из жюри конкурса на лучшее чтение стихов Матусовского. И как они пронюхали, что я в радиостудии?!..

Пришлось поехать на заседание жюри. Прослушали восемь участников конкурса. Потом стали совещаться, а я сплю. Но разбудили не члены жюри, а представители кинофабрики: оказывается, я забыл, что сегодня у меня ночная съемка по фильму «Розовые жилы». Интересный такой научно-приключенческий сценарий. Я играю роль заместителя руководителя геологической партии, который срывается в пропасть, на дне этой пропасти обнаруживает жилу розового мрамора и, сидя там на дне, руководит как своим подъемом оттуда, так и эксплуатацией жилы…

До четырех утра я ползал по дну пропасти, построенному в павильоне. Особенно мучили меня горные ботинки на шипах. Каждый ботинок — четыре кило весу.

Лег в 5, а встал в 7.30: ничего не поделаешь — мой урок в студии. Что я говорил и чему обучал студентов, не помню, хоть убейте. Помню только выпученные глаза одного юноши, которому я давал указания по поводу его исполнения роли… Какой роли и в каком отрывке — тоже уже не могу сказать!.. Верно, отмочил я что-нибудь уж особенно выдающееся, если этот юноша так разинул рот и выкатил бельма…

После занятий побежал домой и лег спать. Звонили из театра, спрашивали, почему я не на репетиции. Жена сказала, что у меня плохо с сердцем. И — как в воду смотрела. Приходил врач — районный. Прописал покой и капли Зеленина.

Недолго вкушал я предписанный мне покой. Сегодня позвонили из телевидения, что срывается передача, если я не явлюсь на репетицию к ним в студию. Ну поехал. Со всеми предосторожностями, как серьезный больной. А в студии стал под прожектора и жарился перед ними два с половиной часа. Приехал домой — жена говорит, что я вроде загорел от этих прожекторов.

Пришла телеграмма из «Ленфильма». Согласно договору, требуют моего выезда к ним для съемки в фильме «Вот мы идем, веселые подруги детства».

Воспользовался тем, что у меня бюллетень, и уехал в Ленинград «стрелою». Дома наказал говорить, что я лежу и к телефону подойти не могу.

В Ленинграде снимался двое суток. Вечерами сидел в «Европейской гостинице» в компании московских и ленинградских друзей. Ну, уговорили меня еще на два концерта — в Доме работников искусств и во Дворце культуры Выборгского района.

Обратно пришлось лететь на самолете, так как жена позвонила ночью и сказала, что меня к часу ждут в Москве в Доме звукозаписи: я совсем позабыл, что назначил запись граммпластинок на 4-е число…

Прямо с аэродрома — в Дом звукозаписи, а оттуда — в «Мультфильм». Оказывается, пленку, на которой я озвучивал Медведя, лаборатория запорола, и надо переписывать. Переписывал я уже Волка, ибо голос у меня поправился и для Медведя недостаточно хриплый…

Из «Мультфильма» пошел в поликлинику, продлил бюллетень еще на два дня. Авось отдохну…

Да, отдохнешь у нас, черта с два!.. В тот же день позвонил старый дружок Петька Горлышкин и сказал, что если я не приду на банкет по поводу его пятидесятипятилетия, то он со мной рассорится на весь остаток жизни. Пришлось пойти. Бушевали в ресторане Дома актера до трех часов. Я почти не пил, а только чокался. Но все-таки и путем чоканья влил в себя с пол-литра вина.

Почему это я себя так плохо чувствую? Нервы, нервы…

Утром поплелся в студию. Я смотрел на то, как играли студенты, и все время хотелось делать замечания: все не то и не так. Начал было критиковать, потом вспомнил, что это — моя постановка, и замолчал.

Днем приходил администратор киногруппы Алма-Атинской кинофабрики: привез договор на август месяц. В это время наш театр будет в отпуске. Что ж, тут-то и можно сняться у них: интересная высокогорная экспедиция, кумыс, легкое вино, плов из молодых барашков… Министерство меня утвердило в роли. Подписал договор и поехал на «Мультфильм»…

По дороге думал вот о чем: почему меня вчера на спектакле так плохо принимала публика? Бывало, во втором акте я уходил со сцены под аплодисменты, а тут — ни одного хлопка. Наверное, усталость все-таки дает себя знать: играю хуже… Да, надо будет подтянуться, поднажать…

Поднажать! Сегодня пришла телеграмма из Ташкента: приглашают сниматься сейчас. Думаю махнуть туда. Бюллетень мне, безусловно, дадут… Хоть этакая маленькая польза от моего дурного сердца!..

А с другой стороны, чего я так себя нагружаю? Человек я — не жадный, зарабатываю вполне прилично… А вот такой уж характер: как увижу договор — рука сама его подписывает. Условный рефлекс, что ли?

…Меня привезли из студии телевидения прямо домой. Но я этого не помню. Только что уехала неотложка, немного полегчало, вот я и взялся за дневник… Но писать, собственно, нечего.

Вчера приходили из студии, из нашего театра и из театра им. Варламова: выражали мне соболезнование по поводу болезни. Старый дружок мой Васька Окулицкий сказал, глядя на то, как я тяжело дышу: «Все мы, самоеды, этим кончаем…» «Кто, кто?» — переспросил я. «А самоеды — артисты, которые сами себя съедают в непосильной работе…»