— Что?

— Я не знала, что его уволили из-за меня.

— О чем ты говоришь? — снова спрашиваю я.

— Я не должна была получить сердце Элли, Хантер.

— Разве ты не говорила, что она сама хотела, чтобы его пересадили тебе? — кислород все труднее и сложнее поступает в мои легкие. — Скажи мне, о чем ты говоришь.

— Она хотела, но я думаю, что живой донор не может обещать свое сердце конкретному человеку. Это против медицинской этики или что-то в этом роде.

Я пытаюсь продумать свои слова, прежде чем они сорвутся с кончика моего языка, загнав Ари в угол и ранив ее беспричинно и эмоционально.

— Тогда как ты в итоге получила ее сердце? — этот вопрос звучит намного лучше, чем многие другие мысли, беспорядочно крутящиеся в моей голове.

— У доктора Дрейка были чувства ко мне...

Я чувствую, как мое лицо начинает гореть изнутри. Знаю, что уже красный, как рак. Я представляю, что из моих ушей, наверно, уже пар валит. И не уверен, что смогу справиться с тем, что вылетит из моего рта дальше:

— Ты же говоришь это несерьезно...

— Я никогда не давала повода, Хантер, но он озвучил свои чувства предельно ясно, — говорит она, отводя свой взгляд.

— Ты никому не сказала? — спрашиваю я, стараясь сохранять спокойствие независимо от того, насколько зол сейчас.

— Он хотел спасти меня больше, чем любой другой врач. Я…

— Я понимаю, — перебиваю я ее.

— Когда мы с Элли узнали, что у нас одинаковые группа и резус-фактор крови, она пошла со мной, чтобы встретиться с ним и сказать ему, что станет донором только в том случае, если ее сердце пересадят именно мне. Она играла с ним, зная, что может легко шантажировать его тем, что я рассказала ей о докторе Дрейке — тех вещах, в которых он признался мне, моментах, когда он пытался… — она вздыхает и с трудом сглатывает. — В любом случае, это сработало. Не было никаких документов. Только соглашение в устной форме.

Я сжимаю рукой свой подбородок, чувствуя, будто в мою голову забивают гвозди. Такое ощущение, что меня просто ударили по голове сковородкой.

— Иисус…

— Не было никаких других доноров, мой шанс на выживание составлял меньше двух процентов. Он даже не сопротивлялся. Я могу только представить, о чем ты думаешь прямо сейчас, но если бы ты был мной, ты бы не пошел на этот риск, чтобы спасти свою собственную жизнь?

Вина. Это то, с чем живет Ари. Владея сердцем моей покойной жены, будучи причиной, по которой врач, проводивший незаконно операцию по трансплантации, впоследствии потерял свою медицинскую лицензию. Он должен был потерять ее в любом случае. Кусок дерьма. Интересно, разве можно выбирать между ответами на ее последний вопрос — жить или умереть? Я думаю, что большинство людей выбрали бы жить, независимо от того, какие могут быть последствия.

— Я понимаю, — говорю я ей. Я до сих пор не понимаю, почему Элли не сказала мне об этом. Я бы сказал ей не вмешиваться.

— Я не жду, что ты поймешь. Элли держала все это в секрете от тебя, и ты имеешь полное право злиться и убиваться, но клянусь тебе, что она скрывала это, потому что очень любила тебя.

Неважно, сколько раз она повторит это. Сам факт того, что между нами встал такой большой секрет, причиняет мне сильную боль.

— Мне нужна пауза. Иначе моя голова может взорваться в любую секунду, пытаясь переварить эту информацию.

Элли была сильной духом женщиной. Если она хотела чего-нибудь добиться, то добивалась этого, и никто не мог остановить ее. Поэтому я совсем не удивлен, что она пошла к заведующему отделением кардиохирургии и поставила свои условия. Только моя жена могла контролировать то, что произойдет с ее органами после того, как она умрет. Эта мысль вызывает гордую улыбку на моем лице. Я узнал так много неизвестных подробностей из жизни Элли за последние месяцы. Я знаю, что она хотела подарить Ари возможность жить. И она подарила.

— Мы должны присоединиться к столу. Иначе ужин остынет, — говорит Ари.

Я обнимаю ее и веду в столовую, отодвигая для нее стул.

— Я хочу сидеть рядом с Ари, — говорит Олив с придыханием, забегая в комнату. — А ты, папа, можешь сесть с другой стороны от Ари.

Все молча рассаживаются за столом, кроме ЭйДжея, неприлично громко жующего хлеб и неторопливо разглядывающего каждого из нас в течение нескольких секунд.

— Итак, — говорит он, указывая ножом для масла. — Вы двое знаете друг друга? — он указывает попеременно на Шарлотту и Ари. — Мир тесен, да?

Наступает идеальная тишина. О, Боже, ЭЙДЖЕЙ. Заткнись! Я мысленно кричу, пытаясь поймать его взгляд.

— Я бы не сказала, что мы знаем друг друга, — отвечает Ари. — Шарлотта просто прекрасный человек, который приносил мне цветы по праздникам.

— Ты знала, что Ари получила сердце Элли? — ЭйДжей задает вопрос Шарлотте, вопрос, который хотел задать я, но отложил на тот момент, когда все уже разойдутся.

— Вы дружили с Элли, верно? — Шарлотта спрашивает Ари, уходя от вопроса ЭйДжея.

— Мы просто работали вместе, но да, вы могли бы назвать нас друзьями.

Напряги свои мозги. Напряги свои мозги. Я знал всех друзей Элли. Всех, кроме Ари. Почему ты скрывала это от меня, Элли?

— И Элли обещала тебе свое сердце, когда умрет? — продолжает Шарлотта.

— Ну… — запинается Ари.

— Ах, — говорит Шарлотта. — Все понятно, Дон просто не хотел потерять тебя. Я полагала, что в этой халатности с документами было нечто большее, но не была уверена наверняка, — в ее словах нет ни капли грубости. Вместо этого, на ее губах небольшая ухмылка. — Этот человек был полным кретином по отношению ко мне и никогда ни во что меня не ставил, но что касается его пациентов — некоторых из его пациентов — он никогда не пропускал ни одной красивой девушки.

— Мне жаль, что тебе пришлось так узнать об этом, — осторожно произносит Ари.

— Это действительно уже не имеет значения, — говорит Шарлотта. — На самом деле я рада, что наконец-то узнала, что же произошло тогда.

— Ничего не произошло… — Ари уже на грани слез.

Шарлотта позволяет себе легкую улыбку, как будто благодарна ей за ответы:

— Спасибо.

Тишина накрывает весь стол, и дискомфорт возрастает в десять раз. Лана и Олив смотрят друг на друга с недоумением, а ЭйДжей с Лэнсом, вероятно, пытаются выяснить, какого черта все говорят о каком-то чуваке. Да уж, я не думал, что этот ужин приобретет такой оборот. Очевидно, мы забыли повод, по которому здесь все собрались, — день рождения Ланы.

— У нас есть именинница сегодня вечером, — говорю я. — Вот почему мы все здесь, так что давайте отложим все остальное в сторону, чтобы начать прекрасный праздник Ланы.

— Ты это начал, — говорит Олив, нахмурив нос и выпятив нижнюю губу.

Шарлотта фыркает и бормочет что-то себе под нос, наверно, опять с сарказмом.

— Итак, — говорит Ари, следуя моему примеру, — сколько тебе исполнилось сегодня, Лана?

Лана поднимает руку, вытянув все пять пальцев, затем еще одну с поднятыми только двумя пальцами, но ничего не говорит. Она расстроена. Лана всегда говорит, если что-то беспокоит ее.

— Милая, что случилось? — спрашивает ее Шарлотта.

— Папа плохой? — спрашивает она, ковыряя дырку в куске хлеба, который держит в руке.

И снова оглушающая тишина. Как правило, мы обычно осторожны относительно того, что говорим вслух, но некоторые вещи тяжело удержать в себе в гневе.

— Нет, Лана, твой папа не плохой, — Шарлотта закрывает глаза и сжимает пальцы вместе. Мое внимание привлекают ее руки, заметив красный лак на ногтях. Я никогда не видел, чтобы она делала маникюр до сегодняшнего дня. Она та девушка, кто всегда ходит только в джинсах и футболках. Я смотрю внимательно на ее лицо и замечаю, что она нанесла больше косметики, чем обычно. Она пытается произвести впечатление на этого засранца?

— Ты врешь? — спрашивает Лана.

— Вру ли я тебе? — задает тот же вопрос Шарлотта.

— Нет, — отвечает Лана.

— Я хочу, чтобы ты напомнила мне, что ты хотела на свой день рождения. Что ты просишь у меня с сентября? — спрашивает ее Шарлотта.