Они встретятся посреди двора, грязного, раскисшего под повеявшим на долину южным ветром.

— Что с тобой? Расхворался?

Одежда Нено пропахла ракией. Неясные, односложные объяснения не могли бы сказать о нем больше того, что увидит бай Тишо: человек пьян… Только через час Нено выйдет из этого ненормального состояния и произнесет каким-то неузнаваемо изменившимся голосом:

— Говоришь, расхворался? Да я всю ночь пил, а меня не берет!

— Иди спать. Поговорим завтра, на свежую голову.

— Нет, когда бы мы ни говорили, будь то завтра, послезавтра, после-послезавтра, ты меня не поймешь.

И Нено шепчет таинственно ему на ухо, что все их неурядицы с Главным были только ради него, ради бай Тишо, что, защищая его, Нено хотел сохранить его доброе имя и авторитет председателя, первого человека в районе. Однако бай Тишо предал его, всадил нож в спину. А теперь ему все равно. Но ничего, он станет чиновником, поедет в Д. и будет там работать, везде люди живут… Еще не успеет рассеяться предрассветная мгла, когда бай Тишо (с новой заботой на душе), еле волоча промерзшие ноги, притащится наконец домой.

Да, все произойдет именно так — но не сейчас, а позже, через долгих два месяца.

Перевод Михаила Федотова.

Книга вторая

СОЛЬ ЖИЗНИ

I

— Нет, это невозможно.

Он перешел на другую сторону улицы; официант, увидев его в окно, услужливо распахнул дверь:

— Прошу, товарищ Сивриев.

Он сел на свое привычное место, и тут же подали суп — единственное блюдо в такую рань, зато горячее и сытное.

Склонившись над тарелкой мутно-серого варева, он стал хлебать быстро и шумно. На белую скатерть упала тень; он поднял голову и увидел своего хозяина, деда Драгана.

— Что еще?

— Да все то же. Лучше бы дал разрешение-то…

Вот пристал как банный лист! Полчаса на улице голову морочил — убеждал, что Илия, его сын, скоро станет главой семьи и потому имеет право на отдельный участок. Сюда пришел — опять за свое.

Дед уселся напротив, показав официанту: «Одну маленькую». Принесли рюмку ментовки[10], и старик, удерживая официанта за рукав, зашептал:

— Мне в счет запиши. Денег у моего квартиранта хватает, да только что люди скажут… лебезит, мол, председатель перед своим хозяином, подпаивает его. Ты думаешь, председателю нашего хозяйства приятно будет, если такие слухи пойдут?

И зло на старика, и смешно. Крикнул буфетчику:

— Еще одну большую!

Выложил деньги за обе и поднялся.

— А решение? — подскочил старик. — Что я дома-то скажу?

— Не надо считать других глупее себя. Вы с Илией одна семья? Одна. Питаетесь вместе? Вместе. Участок на семью полагается один. Он у вас есть. Что еще?

— Я бай Тишо пожалуюсь, так и знай.

— Кому угодно! — еле сдерживаясь, ответил Сивриев и решительно направился к двери.

— Да нельзя же так, — простонал старик, — пойми ты, пойми…

Это «пойми» стояло в ушах до самого правления.

Только сел, вошла секретарша: звонили из округа, его ходатайство об ушавском мраморе не удовлетворено. Добытый, но не проданный до первого числа, мрамор становится собственностью дирекции карьера. Ладно, нет худа без добра. Он задумался, а подняв глаза, увидел, что Таска еще в кабинете. Взглядом спросил, в чем дело, а она так же безмолвно показала глазами на пухлую папку: ждут подписи.

С досадой просмотрел несколько бумаг. Сколько же времени пройдет, пока он искоренит привычки помощников, годами насаждавшиеся бывшим председателем? Одну накладную брезгливо отложил. Таска, уловив неприязнь на его лице, начала оправдываться:

— Хозяин сказал, что приезжали от товарища Гергова, а все, что для руководства, всегда проводили по нашей смете…

Он знал, что Таска говорит правду, что хозяин ничего не приписал, но, бог свидетель, он больше этого не допустит! И начнет именно с вина товарищу Гергову. Каждый садящийся в кресло руководителя заводит свои порядки, утверждает свои принципы жизни и работы, моделирует людей, хотя бы наиболее приближенных, по своему образу и подобию. Он не хочет быть исключением из этого правила, тем более что убежден в необходимости перемен.

Сивриев подал папку сконфуженной секретарше и поручил вызвать главного бухгалтера. Минуту спустя тот уже стоял у стола.

— Дай мне все материалы по ушавскому мрамору. И выпиши фактуру на продажу — задним числом.

— А какому предприятию? И как: по весу, по объему?

— Как хочешь. Главное — мрамор продан.

Лицо бухгалтера скривилось: фиктивный документ, не имеющий силы. Да, фиктивный… Что тут непонятно? Бумажка не в суд — в вышестоящую контору, там не проверяют, точнее, верят бумагам и подписям. Сивриев оценивающе глядел на своего помощника: человек средних лет, полысевшая, чуть сплюснутая голова, нос крючком. Во взгляде сомнение. Неужели настолько туп, что не понимает: не предъяви документа о продаже, пусть фиктивного, никто не утвердит трудовые затраты и зарплату, выплаченную за добычу мрамора. Нет, не тупица его министр финансов, скорее осторожен и труслив.

Через четверть часа Сивриев увидел в окно: шагает взад-вперед по асфальтированной площадке перед правлением, будто судьба всей жизни решается. Это развеселило его. Уж очень смешно выглядела отрешенность этого ограниченного, мелкого человечка. Букашка, в сущности, а туда же… Вдруг «на сцене» внизу появилась дородная фигура. Перебросившись с бухгалтером несколькими фразами, пришедший вытащил уже знакомый бланк, и бухгалтер тут же его подписал.

— Ишь ты! — Сивриев присвистнул и, встав из-за стола, прошелся по кабинету. В его черных, слегка навыкате глазах сверкнули грозные молнии. Снова сел за стол, мысленно приказав себе не вызывать бухгалтера, дождаться, пока не явится сам.

Тот пришел с полностью подготовленными материалами по ушавскому мрамору. Фактура — фиктивная, не фиктивная — выглядела вполне достоверно.

— Могу идти? — хмуро осведомился финансист, выражая, вероятно, сухостью тона свое возмущение тем, что его принудили участвовать в нечистом деле, а он-де принципиальный противник очковтирательства.

Когда бухгалтер уже взялся за ручку двери, Тодор окликнул его:

— Извини, забыл спросить про десять литров для Гергова. Все в порядке?

— А, мелочевка. Все оформлено.

— Уплатил полностью?

— Кто?

— Гергов.

— Да что вы такое говорите, товарищ председатель? Будто в первый раз… При бай Тишо…

— Оставь в покое бай Тишо. Что было, то было. Мне, собственно говоря, не важно, кто будет платить, он ли, другой ли, например тот, кто разрешил или кто подписал… Главное — не за счет хозяйства. Ведь так?

Углубившись в документы по мрамору, он не обращал больше никакою внимания на бухгалтера.

Вошел шофер Ангел, оперся исполинскими кулаками о край стола для заседаний и уставился на председателя, не мигая. Тот поднял глаза: в чем дело? И тогда гигант дал волю смеху: на лестнице встретился главбух Ванчев… это надо слышать… как с раскаленной сковороды…

— Ругается, говоришь? Отборным?

— Экстра! Прима!

Тодор улыбнулся, сам не поняв — чему: невоздержанности ли всегда сдержанного бухгалтера или искренней радости шофера.

Сивриев остановил машину, не доезжая до села, шофера отправил домой, а сам, перейдя черную ленту шоссе, пошел пешком через луг. Оставшись один, сделал несколько махов руками, присел, снова несколько махов, снова приседание. Он давно уже приметил: добьется того, что долго вынашивал в душе, — охватывают необъяснимые внутренние порывы, так бы и выкинул глупость. И выкинул бы, да всегда кто-то да есть рядом.

Пятница, все-таки пятница! Ему всегда везет в этот день, а если она к тому же приходится на тринадцатое, как сегодня… Эти знатоки в окружном управлении как миленькие клюнули на фиктивную фактуру, и теперь в его руках весь добытый в Ушаве мрамор. Хорошо продвигается и вопрос об отказе от дойки овец — разрешено опробовать на половине стада.