Ищенко меня поняла:

— Трудно было с ним?

— Я, Серафима Каргювна, присочинять не умею. Да и не подобает, как в-ы сами знаете…

Она улыбнулась:

— Придумка придумке рознь. Но в отношении Ильина у нас с вами действительно пока ничего существенного нет.

— Будем искать, — сказал я.

Итак, Ильин скрыл, что встречался с Залесской в районе. Впрочем, я у него об этом не спрашивал. Но он вообще отрицал дружеское, приятельское общение с обоими супругами…

Серафима Карповна приняла мою задумчивость за желание остаться одному. И собралась уходить.

— Ну, отлёживайтесь, Игорь Андреевич. С такими болячками не шутят. Вон в журнале «Здоровье» пишут, какие пошли осложнения от всех заболеваний. Жена небось далеко, приказать некому…

— Приказчиков хватает. Жены — нет. И между прочим, не было…

— Как же так? — Она непроизвольно снова опустилась на стул.

— Да так. Не пришлось.

— Нехорошо, — сказала Ищенко. Я ждал обязательной в таком случае народной мудрости, пословицы или поговорки, но Серафима Карповна повторила: — Нехорошо одному.

Тоскливо.

— Зато работе не мешает, — отшутился я.

— Семья работе не помеха. Наоборот. Уж сколько я мотаюсь. Иной раз детей и мужа по месяцам не вижу. Все равно знаю, в Барнауле они, и душа спокойна. Что они есть. Не представляю, как так можно…

— Много у вас детей?

— Четверо. — В её словах прозвучала нескрываемая гордость. И нежность.

— Большие, наверное?

— Старший уже семью имеет. Младшенькой-тринадцатый пошёл. Правда, трое не мои, мужа. Разве в —этом дело? Я считаю, кто воспитал, тот и родитель.

— Это так родители считают. А дети?

— Вырастут, ответят.

Я подумал о Кешке. Интересно, сможем ли мы стать родными друг другу?..

Ещё я подумал, как Ищенко удаётся сочетать службу с воспитанием детей. И не родных. Дело, по-моему, очень и очень деликатное. И я спросил об этом у неё. Осторожно.

К моему удивлению, Серафима Карповна отнеслась к этому с юмором.

— Решил посадить на чужую шею троих, а ему вместо этого ещё и четвёртую подкинули. Я почти все время на колёсах… Вот так-то получается иной раз в жизни, Игорь Андреевич. Но Гриша мой не в обиде. Он и сам детей любит. А мать нужна обязательно. Ой как нужна. Пусть даже такая приходящая, как я, — закончила со смехом Ищенко. — Я видел, Ищенко было приятно говорить о семье. И то, что я заговорил об этом, тронуло её.

Наверное, муж её теперешний из вдовцов. Конечно, трудно найти хозяйку на троих ребятишек. Как она сказала: «приходящая мать»… По инерции Серафима Карповна распространила свою опеку и на меня. Тоска по детям… И я сказал ей фразу, которую, видимо, говорят многие:

— Как это вы такую специальность выбрали? Неподходящую многосемейному человеку…

— Не я её выбирала, она сама меня нашла. А как же иначе, Игорь Андреевич?

— Конечно, что по душе, то самое лучшее. В одном американском институте открыли, все болезни человека идут от работы, которая ему не нравится. И сердечно-сосудистые, и алкоголизм, и наркомания, и ранняя старость…

— Мне моя работа нравится. Но я о другом. Из благодарности я пошла в милицию. Как матери, ей благодарна.

Э-эх, — она вздохнула. — Коли б не милиция, не знаю, кем бы сейчас была Сима Ищенко. Война, Игорь Андреевич, она сколько сирот да душевных калек оставила? Большинство людей, конечно, нашли свою дорогу в жизни. А я, глупенькая, напуганная девчонка, в пятнадцать лет осталась одна в чужом городе, без копейки, без хлебной карточки.

Поверите, единственное платьишко, кофтёнка да мужицкие драные сандалеты… Дело теперь прошлое, а я ведь чуть не сбилась, едва под откос не полетела. Заманили в одну компанию. Накормили. Помню, за сколько дней хоть раз досыта поела. И меня сразу на дело потащили. Видят, глупенькая, доверчивая. А должна я была «в дурку сыграть».

Сейчас поясню. Один из пацанов, какой пацан, дылда здоровая, Жиганом прозвали, по кинофильму, помните? Так этот Жиган выхватывает у кого-нибудь сумку, у женщины, конечно, — и тягу. Я, будто бы посторонняя, погоню на ложный след должна направить. «Сыграла я в дурку», да, видно, не так, как надо. Сцапали Жигана, а женщина, пострадавшая, показала милиционерам какую-то книжечку, взяла меня за руку и повела. А я реву, слезы по щекам размазываю. Смотрю, привела в дом. К себе… Оказалось, она сама старшина милиции. Короче, успокоила, расспросила обо всем. Конечно, у ней глаз намётан, наверное, был… Жизнь мне спас этот человек. На первое время она поселила меня у себя. Семья большая, да ещё эвакуированные… Ох, времечко было. Можно сказать, она мне вторая мать. Во всем хотелось походить на неё. Я выросла уже, стала самостоятельной, специальность рабочую получила. Говорю ей:

«Пойду в милицию, хочется очень». Она мне: «Сима, милая, работа наша трудная. Ты девушка симпатичная…» Это я не для красного словца, Игорь Андреевич, так она и сказала. Конечно, какие теперь мои годы, для женщины — солидные. Так вот: «…Милиция требует всего человека. Справишься ли?» Говорю: «Конечно». Молодость, все мне нипочём. «Тогда иди», — говорит. Пошла… А с ней мы переписываемся. Она на пенсии уже. В Перми живёт. Всю жизнь отдала милиции. Вот и я по её стопам пошла.

— Не жалеете?

— Сейчас посмотришь, как будто и нет другой работы, что пришлась бы мне по душе. И муж мой первый — тоже в органах внутренних дел работал. Погиб… При исполнении служебных обязанностей. Награждён посмертно.

— А второй? — не удержался я.

— Совсем из другого теста. — На её лице мелькнула весёлая усмешка. — Краснодеревщик. Вообще, золотые руки.

С художественной, говорят, жилкой. В комбинате работает.

Хорошо, на дому. А то как бы с такой оравой справлялся?

Да ещё — мой подкидыш. Вот так, Игорь Андреевич, — заключила Ищенко. — Могла поломаться моя жизнь, да не поломалась. Все есть. И работа, и дети, и семья. — Она поднялась. — Заговорила я вас. Пойду.

— Нет, что вы, мне было очень интересно…

— Вы все-таки прилягте. Надо поспать. А то я со своими разговорами… Отдых голове требуется…

Да, отдых мне требовался. Но ничего из этого не получилось.

Едва я снова прилёг на постель, пожаловал директор совхоза. Емельян Захарович, видимо, считал себя обязанным справиться о моем здоровье. Вообще, во всех моих делах (то, о чем он мог знать и что входило в его сферу влияния) Мурзин старался максимально поддержать меня.

В кабинете главного зоотехника появились новые шторы и журнальный столик с парой кресел. Последнее, очевидно, для милых, конфиденциальных бесед. Я ничего не сказал директору. Все разговоры мои здесь конфиденциальные и, увы, мало приятные для собеседников. И меня. Но обижать заботливого хозяина не принято нигде. Правда, на приглашение отобедать у него дома я вежливо отказался.

Пойдут разговоры, пересуды. Хватит неприятных (и совершенно необоснованных) слухов о следователе, что вёл дело до меня. Может быть, Мурзин обиделся. Но что поделаешь, такая моя работа…

Директор выразил мне сочувствие. Порекомендовал несколько сугубо научных и несколько народных (на выбор) средств быстрого и безболезненного освобождения от недуга.

Я поблагодарил и сказал:

— У моего лечащего врача такой взгляд: нелеченая ангина проходит аж за семь дней, леченая — всего за неделю.

Емельян Захарович скромно, но басовито посмеялся.

И, чтобы все-таки выдержать официальный тон наших отношений, попросил:

— Я понимаю, Игорь Андреевич, вам надо со многими людьми видеться, но нельзя ли так, чтобы не в ущерб производству?

— Помилуйте, Емельян Захарович, не упомню, чтобы навредил чем-нибудь… Да и уборочная у вас, судя по сообщениям радиоузла, — я показал на тихо звучащий приёмник, — идёт хорошо.

— Слава богу, не жалуемся. Собственно, уже заканчиваем. Но что уборочная? Соберём этот урожай, думать о следующем надо. Зябь. А там картофель пойдёт. Потом снего— и влагозадержатсльные мероприятия… Крутится машина круглый год. Такая жизнь у пахаря.