Бледная, сдержанная, бесстрашная и чуждая, она перестала видеть перед собой детей, с их живым взглядом. Она видела и сознавала только ту задачу, которую надо было выполнять. И в таком настроении она была настолько безразлична к детям, что могла наказывать там, где она прежде сочувствовала, понимала и снисходила, чтобы настоять на своем в том, что раньше было ей безразлично. Она не проявляла больше к ним ни интереса, ни участия.

Для живой, непосредственной семнадцатилетней девушки было жестокой мукой стать с детьми сухой и официальной, не проявляя к ним никакого участия. После тягостного понедельника ей удалось в течение нескольких дней добиться известного успеха в классе. Но в силу неестественности положения, она быстро начала ослабевать в своем напряжении.

Одно испытание не замедлило смениться другим. При раздаче перьев на класс некоторым ученикам не хватило. Она послала попросить у мистера Гарби. В ответ он явился собственной персоной.

— Не хватает перьев, мисс Бренгуэн? — спросил он со спокойной улыбкой, предвещавшей взрыв бешенства.

— Да, нам не хватило шести штук, — ответила она неуверенным голосом.

— Как же это могло случиться? — грозно спросил он. Оглядев класс, он обратился снова.

— Сколько сегодня учеников?

— Пятьдесят два, — ответила Урсула.

Не обращая внимания на ее слова, он пересчитал сам.

— Пятьдесят два, — повторил он. — А сколько тут перьев, Степльс?

Урсула не пыталась отвечать. Достаточно было того, что он обратился не к ней, а к ее старшему ученику.

— Странная вещь, — продолжал мистер Гарби, — сорок восемь. Сколько будет сорок восемь из шестидесяти, Вилльямс?

В вопросе звучало мрачное подозрение. Худой мальчик, с хищным выражением лица, одетый в матросскую куртку, приподнялся преувеличенно почтительно.

— Слушаю, сэр, — сказал он и запнулся.

Он не знал, в чем дело. Мгновение спустя его лицо осветилось хитрой, лукавой гримасой. Тряхнув головой, он с торжествующим взглядом заявил:

— Двенадцать.

— Я советовал бы тебе слушать повнимательнее, — зловещим голосом произнес старший учитель. Мальчик сел.

— Сорок восемь из шестидесяти составляет двенадцать, следовательно не хватает двенадцати. Вы искали их, Степльс?

— Да, сэр.

— Посмотрите-ка еще.

Немного погодя, два пера были отысканы, десяти продолжало не хватать. Разразилась целая буря.

— Вы еще воровать будете, помимо того, что отвратительно ведете себя, и скверно и грязно выполняете свои работы! — начал старший учитель. — Мало того, что вы худший по поведению и сквернейший по работе класс, вы еще вдобавок хотите быть ворами? Это настоящее мошенничество. Перья не улетают в воздух, они не имеют обыкновения таять и растворяться. Куда они делись? Они должны быть где-нибудь. Что с ними сталось? Они должны быть найдены, и найдены пятым отделением. Пятое отделение их потеряло, пятое отделение должно их и найти.

Урсула стояла и слушала, с холодным, ожесточенным сердцем. Она была расстроена до глубины души и чувствовала, что теряет разум. Что-то толкало ее повернуться к учителю и предложить ему покончить дело с этими несчастными перьями. Но она промолчала, у нее не хватило сил.

Утром, вечером, в обеденный перерыв, она стала пересчитывать перья. Это не помогало, они исчезали по-прежнему. Стали пропадать карандаши и резинки. Она оставила весь класс после уроков до тех пор, пока не отыщутся пропавшие вещи. Но как только мистер Гарби вышел из комнаты, мальчики принялись скакать и шуметь, а затем выбежали толпою из школы.

Назревал кризис. Обратиться к мистеру Гарби она не могла, потому что он наказал бы класс, выставив ее причиной наказания, а класс отплатил бы за это насмешкой и непослушанием. Между нею и детьми усиливалась холодная враждебность отношений. Как-то задержавшись в школе после уроков, она на обратном пути вечером услышала позади себя голоса дразнивших ее мальчишек, насмешливо выкрикивавших:

— Бренгуэн! Бренгуэн — гордячка!

Отправившись в субботу днем в город с Гудрун, она услышала позади себя пронзительные голоса:

— Бренгуэн! Бренгуэн!

Она делала вид, что не обращает на это внимания, но вся покраснела от стыда, что подвергается публичной насмешке на улице. Она, Урсула Бренгуэн из Кёссей, не могла избавиться от того, что она — учительница пятого отделения. Напрасно укрылась она в магазин, чтобы купить ленту для шляпы. Они продолжали ее дразнить по выходе, — мальчишки, которых она учила!

Раз вечером, когда она проходила краем города, чтобы выйти в поле, несколько камней полетели в нее. Стыд и горечь наполнили ее душу. Не пытаясь защищаться или спрятаться, она шла дальше. В темноте она не могла разглядеть, кто швырял в нее, да в этом она и не нуждалась.

После этого случая в душе ее произошли большие перемены. Никогда, о, никогда больше не будет отдавать себя классу! Никогда она, как Урсула Бренгуэн, не будет добиваться взаимного понимания у этих мальчиков. Она будет только учительницей пятого отделения и забудет их всех как детей, видя в них только школьников.

И она замкнулась в себе еще резче, а в ее истерзанной обнаженной душе, вместо искренности и тепла, которые она несла в своем сердце, возникла жестокость и нечувствительность, дававшие возможность работать в механическом согласии с требуемой системой.

В ближайшие дни после этого она плохо различала отдельных детей в своем классе. Она сознавала только свою волю и то, чего она хотела добиться от класса, который должна была заставить повиноваться.

Как учительница, она должна была заставить их, как школьников, слушаться. К этому она теперь стремилась, отбрасывая все остальное в сторону. С тех пор, как в нее швыряли камнями, она стала к детям суровой и бесчувственной, временами испытывая желание отомстить им за это. После такого унижения она не желала проявлять себя по отношению к ним, как личность, быть с ними естественной и доступной. Ей нужно было только одно — утвердить свое господство, закрепить за собой положение учительницы. И за это она принялась с упорством. Она решила сражаться и покорить.

Теперь она знала всех своих врагов в классе. Самым ненавистным для нее был Вилльямс. Это был ребенок, близкий к умственно отсталым детям, но недостаточно дурной, чтобы оказаться окончательно среди них. Он читал очень бегло и обладал быстрой сообразительностью. Но тихо сидеть он не мог, на впечатлительную девушку он производил болезненное и почти отталкивающее впечатление, как хитрый, лишенный красок выродок. Раз в припадке бешенства он кинул в нее чернильницей, несколько раз убегал из класса домой. Он хорошо был известен своими проделками.

Когда-то она отняла у одного из ребят гибкую палку и решила употребить ее при случае. Несколько дней спустя, за уроком сочинения она спросила Вилльямса:

— Зачем ты посадил эту кляксу?

— Извините, мисс, она упала с моего пера, — прохныкал он дразнящим голосом, который великолепно ему удавался.

Мальчики давились со смеху. Вилльямс был великолепным актером и мог очень тонко воздействовать на слушателей. Особенно умел он увлекать за собою детей, когда дело шло о насмешке над учителем или вообще какой-нибудь властью, которой он не боялся. У него было своеобразное чутье на этот счет.

— Тебе придется остаться и докончить другую страницу сочинения, — сказала учительница.

Это противоречило ее обычным понятиям о справедливости, и мальчик отнесся к этому заявлению насмешливо. В двенадцать часов она поймала его, когда он собирался выскользнуть.

— Сядь, Вилльямс, — сказала она.

Они оба сели. Он против нее, на задней скамье, посматривая на нее ежеминутно беглым взглядом.

— Разрешите, мисс, мне уйти, у меня есть поручение, — попросил он наглым голосом.

— Принеси свою тетрадку, — сказала Урсула.

Мальчик пошел за тетрадью и, возвращаясь, беспечно трепал ее по столам. К прежним страницам не прибавилось ни одной строчки.

— Ступай назад и напиши то, что следует, — сказала ему Урсула, и сев у своего стола, пыталась заняться проверкой тетрадей.