Вечером, в день бракосочетания, в честь молодоженов давали оперу Гассе. Это явилось выдающимся музыкальным событием, но Леопольду опера показалась скучной, а Вольфганг поглощен был мыслями о своей серенаде.

Серенада была поставлена на следующий день и заслужила больше аплодисментов, чем опера Гассе, немало порадовав Леопольда. Эрцгерцогская чета пришла в восторг от арий Манцуоли и так громко аплодировала, что Манцуоли вынужден был их повторять. А в финале эрцгерцог и его супруга, перегнувшись через перила королевской ложи, крикнули Вольфгангу, который дирижировал, сидя за клавесином:

– Брависсимо, маэстро! Весь зал подхватил эти слова.

Эрцгерцог Фердинанд приказал повторить «Асканио в Альбо», а через несколько дней попросил сделать две копии партитуры: одну для себя, а другую для своего брата – императора Иосифа II. На улице к Леопольду и Вольфгангу непрестанно подходили с поздравлениями самые разные люди.

– Как это ни печально, но приходится признать, что твоя серенада затмила оперу Гассе, – сказал довольный Леопольд Вольфгангу. – Все изумляются, что написал ее пятнадцатилетний мальчик. Это может иметь для нас чрезвычайно важные последствия.

Поэтому, когда их с Вольфгангом пригласили на большой прием, который граф Фирмиан давал в честь новобрачных, Леопольд решил: пришло время действовать. Среди гостей было множество знакомых: фельдмаршал Паллавичини, его двоюродный брат – кардинал, Гассе, Саммартини, но Леопольда интересовал только эрцгерцог. Он выждал, когда граф Фирмиан, показывавший эрцгерцогу и эрцгерцогине свое палаццо, провел их в музыкальный зал. Более благоприятного момента для аудиенции не придумаешь, решил Леопольд. Он шагнул вперед, чтобы оказаться в поле зрения эрцгерцога, и его надежды оправдались: тот выразил желание побеседовать с Моцартами.

Эрцгерцогиня сняла перчатку и протянула Вольфгангу руку для поцелуя, Вольфганг почтительно приложился к ней. Она благосклонно улыбнулась и сказала:

– Надеюсь, мы скоро вновь будем иметь удовольствие услышать вашу музыку.

– Когда бы вы ни пожелали, ваше высочество. Хоть сейчас, – учтиво ответил Вольфганг.

– Это было бы чудесно, но сегодня мы слишком заняты.

– Ваше высочество, – сказал граф Фирмиан, – а какое удовольствие доставил бы вам столь даровитый музыкант, как господин Амадео, будь он в числе ваших придворных.

Внезапно наступило молчание. Эрцгерцогиня взглянула на мужа, и тот неуверенно ответил:

– Это не так просто решить.

– Но подумать об этом стоит – вам не кажется, ваше высочество?

– Господин Амадео – необыкновенный музыкант. Я слышал, как он играл перед моей матерью в Шёнбрунне, еще совсем мальчиком. Кажется, ему тогда было восемь.

– Шесть, шесть с половиной, ваше высочество, – поправил Леопольд. – Прошу прощения, всего шесть.

– Но теперь Амадео уже не мальчик, – нетерпеливо перебил его граф Фирмиан, – ему почти шестнадцать. Как вы считаете, господин Моцарт, способен ли ваш сын исполнять обязанности капельмейстера?

Леопольд ответил так, как ожидал граф:

– Он уже капельмейстер, ваше сиятельство, в Болонье и Вероне и, кроме того, концертмейстер в Зальцбурге.

– Ваше высочество, – сказал граф Фирмиан, обращаясь к эрцгерцогу, – господин Амадео пользуется в Италии огромной любовью. Назначение его вашим капельмейстером лишь усилит теплые чувства, которые питают к вам ваши подданные.

– Неплохая мысль, – сказал эрцгерцог, но не успел Леопольд возликовать, как он добавил: – Только вот разрешат ли вам покинуть Зальцбург? Архиепископ Шраттенбах наш хороший друг. – И он вопросительно взглянул на Леопольда.

Леопольда охватила злость, перед которой померк даже страх. В гневе смотрел он на ребяческое прыщеватое лицо эрцгерцога Фердинанда с несоразмерно крупным носом, отчего мелкие черты его казались еще мельче. Трудно представить себе большее унижение, чем служить этому желторотому юнцу. Как смеет какой-то мальчишка судить о его сыне! Они ждали его ответа, но попробуй он сказать, что думает, и карьере Вольфганга конец.

– Насколько я понимаю, – Фирмиан начал очень мягко, словно желая подчеркнуть свое дружеское отношение, – князь архиепископ Шраттенбах именно потому и финансировал вашу поездку в Италию, чтобы ваш сын, Вольфганг Моцарт, мог подыскать место, соответствующее его таланту?

– Именно так, ваше сиятельство! – воскликнул Леопольд. Как это умно со стороны графа. – Зальцбург не может похвалиться своей музыкальной жизнью, ваше высочество, – грустно вздохнул он, поклонившись эрцгерцогу, который внимательно следил за разговором. – Но Милан – это подлинно великий город, и мы были бы счастливы потрудиться во славу вашего высочества.

– Что же вы предлагаете, господин Моцарт? – спросил эрцгерцог Фердинанд.

– Мой сын исполнит любое ваше желание, ваше высочество. Он может играть на клавесине, на скрипке, на органе, по вашему выбору, он может сочинить любую оперу, дивертисмент, симфонию…

– Знаю. Но чтобы стать капельмейстером, этого недостаточно.

– Ваше высочество, вы же видели, сколь мастерски он дирижировал.

– Прелестно, – подтвердила эрцгерцогиня. – И он так чудесно выглядел!

– Амадео, вы хотели бы стать здесь капельмейстером? – спросил эрцгерцог.

Вольфганг не был в этом уверен, но Папа всем своим видом выражал нетерпение, и он ответил:

– Я готов служить вашему высочеству на любой должности. – И улыбнулся эрцгерцогу милой и в то же время почтительной улыбкой, а тот невольно улыбнулся в ответ.

Только вот, что скажет его мать– императрица? Недаром она учила его, что правитель никогда не должен давать прямого ответа. К ним подходил Гассе с кардиналом Паллавичини, и эрцгерцог воспользовался этим и сменил тему разговора. Он похвалил Гассе за хорошую оперу, но старик ответил грустно:

– Она недостаточно хороша для Милана, публика предпочла ей серенаду.

– Серенада – прекрасное музыкальное произведение, – заметил граф Фирмиан.

– Согласен с вами, – ответил Гассе, – ее красота примиряет меня с мыслью, что самому мне больше писать опер не следует.

– Не следует писать опер! – воскликнул Леопольд. – Для искусства это явится большой потерей, маэстро.

– Сомневаюсь. Как бы там ни было – я уступаю поле боя вашему сыну.

Леопольд подозрительно спросил:

– А как же Пиччинни? И Глюк?

– Амадео затмит всех нас.

– Вы действительно так считаете? – спросил эрцгерцог.

– Ваше высочество, я слишком стар, чтобы лгать. – Чем больше раздувался от гордости Леопольд, тем безразличнее делалось выражение лица Вольфганга, и Гассе это забавляло. – «Асканио в Альбе» – это только начало, – сказал старик.

– Ваше высочество, позвольте мне подать вам прошение от имени моего сына! – воскликнул Леопольд.

– Если хотите, пожалуйста.

– И вы отнесетесь к нему благосклонно, ваше высочество?

Эрцгерцог Фердинанд хотел было утвердительно кивнуть. Всеобщие похвалы и восторги убедили его. Но он знал, что сначала втайне от всех, даже от жены, должен посоветоваться с матерью. Желая дать понять, что последнее слово принадлежит ему, он принял высокомерный вид и сказал:

– Я подумаю.

Подарок за серенаду, полученный Вольфгангом от Марии Терезии – золотые часы, украшенные ее портретом на эмали, – несколько скрасил Леопольду ожидание. Он еще больше воспрянул духом, узнав, что за свою оперу Гассе удостоился от нее лишь простой золотой табакерки.

К немалому удивлению Леопольда, ответ па прошение передал ему дон Фернандо. Он ожидал, что его примет сам эрцгерцог.

– Его высочество отбыл по делу, – сказал управляющий.

– А граф Фирмиан? – спросил Леопольд, сразу почуяв недоброе.

– Его сиятельство сопровождает эрцгерцога.

– Значит, это отказ?

– Дорогой друг, ведь Амадео зарабатывает музыкой очень много денег.

– Это вас и просили мне сообщить? Дон Фернандо пожал плечами.

– Меня просили сообщить, что имперская казна не предусматривает расходов на новые музыкантские должности.