Какое доброе новогоднее предзнаменованье, ликовал Леопольд. Он даже позабыл, во сколько им обходится жизнь и Версале, где каждое полено стоило пять су, а печи приходилось топить непрерывно. Пока их вели через парадные апартаменты, Леопольд заметил, что резиденция Людовика XV превосходит роскошью Шёнбрунн, однако многие комнаты находятся в запустении и не отапливаются. Но разно это имело значение в столь торжественный момент? Две дочери Людовика, увидев Вольферля и Наннерль, почтительно и молча стоявших в толпе придворных, тотчас к ним подбежали, протянули для поцелуя руки и в свою очередь поцеловали брата и сестру в щеку. Людовик распорядился пригласить детей к королевскому столу. Солдат в мундире швейцарской гвардии шествовал перед ними, расчищая дорогу.

Леопольд сиял от счастья. Шраттенбах непременно должен узнать об этом.

Королева Мария Лещинская, дочь свергнутого с престола польского короля, так заинтересовалась «чудом природы», что приказала Вольферлю во время обеда стоять у ее кресла и разговаривать с нею.

– Успокойся, – шепнул Леопольд взволнованной Анне Марии. – Она не хуже нас с тобой говорит по-немецки.

Высокую, худую и некрасивую королеву забавляла предупредительность ребенка. Она сказала королю, ни слова не понимавшему по-немецки:

– Он держится, как маленький придворный. Такого гостя приятно принимать.

Глаза всех были устремлены на Вольферля, который непринужденно отвечал на благосклонные расспросы королевы, переводившей его слова королю.

Все же королю и королеве далеко до господина Гримма или госпожи д'Эпинэ, вот те действительно умеют вести беседу, подумал Вольферль. Король либо просто не знал, какое вставить слово, либо не прислушивался к их с королевой разговору. Королевскую семью больше интересовала слава Вольферля, чем его игра, и это тоже огорчало мальчика. Никто еще не слышал, как он играет, а между тем до небес превозносят его талант.

После парадного обеда господин Гримм повел мальчика к мадам Помпадур; Вольферль надеялся, что она окажется умнее других. Это удивительная женщина, говорил барон, обладающая огромным вкусом.

Роскошнее ее личных покоев Вольферль ничего в жизни не видел. Изумительные канделябры из серебра и золота освещали их путь, но особое внимание Вольферля привлекли обнаженные женщины, изображенные на потолке.

Папа шепотом объяснил:

– Это богини любви, а рисовал их Буше, знаменитый художник и фаворит мадам Помпадур.

Вольферль не мог отвести от этих женщин взгляда. Какое тело! Какие прекрасные груди и бедра! Он и прежде видел на картинах обнаженные тела, только не такие красивые. В Брюсселе Папа показывал ему картины Рубенса, однако по сравнению с Буше женщины Рубенса казались толстыми и грузными. Рассмотреть бы эти картины поближе. Неужели женщины могут быть такими прекрасными? В них было что-то манящее и в то же время такое нежное, неужели ему когда-нибудь придется увидеть подобную женщину? От одной мысли Вольферль покраснел и отвел глаза в сторону. Было стыдно смотреть па Маму и Наннерль. И все же он продолжал бросать украдкой взгляды на потолок: так приятно разглядывать этих женщин, но может, быть, чтобы тут было что-то дурное.

Мадам Помпадур разочаровала Вольферля. Он думал, она красавица, а оказалось, что это женщина средних лет, как Мама, скорее миловидная, чем красивая. К тому же она приказала посадить его, словно ребенка, на позолоченный мраморный столик.

Вольферль решил показать, что не сердится, и наклонился ее поцеловать, но мадам Помпадур отвернулась. Огорченный Вольферль выпалил:

– Вы только подумайте, Папа, она не хочет меня поцеловать! Ведь меня целовала сама императрица!

Мадам Помпадур покраснела, потом сухо улыбнулась и нарекла:

– Господин Гримм, ребенок дурно воспитан. По-вашему, он действительно такое уж чудо?

– Вам нужно послушать его игру.

– А слушала ли его королева?

– Вы же знаете, королева предпочитает карты. – Голос барона стал вкрадчивым: – Вы первая в Париже услышите игру мальчика.

Она подумала, затем с холодным высокомерием сказала:

– Уступаю эту честь другим. Тем, кто больше ее оценит. Вольферль обратился к ней с той же холодностью, и Гримм не мог понять, передразнивает он мадам Помпадур или отвечает как равный равной:

– Прошу вас, мадам, снимите меня со стола.

Мадам Помпадур сняла Вольферля со стола, но не поцеловала и не попросила сыграть на подаренном ей королем клавесине, украшенном ее и его портретами.

Леопольд ожидал, что барон рассердится на Вольферля.

Однако Гримм, провожая их до портшезов, сказал без всякого раздражения:

– Мадам очень больна, но скрывает это от короля. Каждый день наряжается и вообще ведет себя так, будто совершенно здорова. Людовик не любит больных. Они его угнетают. Но это притворство ей дорого стоит.

– Что с ней? – спросил Леопольд.

– Чахотка Лекарь называет эту болезнь «закупоркой легких».

– Мне кажется, этим больна и графиня ван Эйк.

– По слухам, да. И все же ни та, ни другая не хотят записываться в больные. Боюсь, упрямство их погубит.

– Неужели дела обстоят так плохо? – спросил пораженный Леопольд.

Обе дамы были всегда одеты по последней моде и вели бурную светскую жизнь.

– Похоже на то. Но точно неизвестно, они никому в этом не признаются.

– Вы не считаете наш визит напрасным?

– Ни в коем случае. Приглашение к мадам Помпадур в глазах придворных большая честь. Не беда, что она не слышала игры детей. Теперь о них заговорят все. Любопытство возбуждено. А выступить они успеют. Вот увидите, скоро вы получите приглашение.

– Она не захотела поцеловать Вольферля. А ведь он, как вы сами говорили, такой милый ребенок.

– Во Франции это не принято. От поцелуя сошли бы румяна. Париж – не Германия, господин Моцарт. Франция – изысканная страна, и люди здесь более утонченны.

– По всей вероятности, мадам Помпадур была настоящая красавица, она и сейчас еще хороша.

– Раньше она слыла первой красавицей Франции, – ответил Гримм.

Леопольд улыбнулся в душе: когда нужно, он ни в чем не уступит любому французу.

К вечеру настроение Папы переменилось. Едкость и горечь его замечаний поразили Вольферля. Папа, помогая ему раздеваться, – Вольферль прекрасно справлялся сам, но это было проявление Папиной любви, – вдруг со злостью сказал:

– Никогда нельзя доверять шлюхам!

Вольферль, слышавший слова господина Гримма и проникшийся жалостью к госпоже Помпадур, удивленно спросил:

– А разве она не возлюбленная короля?

– Ну и что же?! Никому не говори, конечно, об этом, но она самая обыкновенная шлюха, и неизвестно, чего ради с ней так носятся. Заруби себе на носу: никогда нельзя доверять шлюхам.

– А госпожа д'Эпинэ? Ведь вы говорили, она возлюбленная господина Гримма.

– Это другое дело.

И Папа не стал ничего больше объяснять. А когда Вольферль спросил, что нашел король в госпоже Помпадур, Леопольд цинично ответил:

– Его величество без ума от собак, лошадей, охоты и табакерок и бранному полю предпочитает постель.

Спустя несколько дней Вольферль получил приглашение сыграть перед королевской четой на королевском органе в Версальской часовне. Озабоченный Папа сказал Гримму, что Вольферль лучше играет на клавесине, по тот ответил: со времен Людовика XIV орган считается королем инструментов и инструментом королей. К тому же это блестящая возможность показать себя; и нимало не озабоченный Вольферль с удовольствием наблюдал, как Себастьян тщательно завивает его парик, чистит жилет и шляпу. Он не испугался и не проникся благоговением, когда ему сказали, что орган, на котором он будет играть, любимый инструмент Франсуа Куперена, прозванного Великим и считавшегося непревзойденным французским органистом. Орган есть орган, важно, чтоб был хорошим.

Вольферлю понравился чистый тон органа, хотя, как ему казалось, тембр мог быть менее резким. Вольферлю долго аплодировали и осыпали комплиментами, но самая важная похвала исходила из уст короля. Обращаясь к Гримму, король сказал: