Собственно, все, что он сочинял, шло от самого сердца. Работая над ариями графини, Вольфганг чувствовал, как волнение переполняет его. Он разделял ее горе: она любит мужа, а тот увивается за каждой хорошенькой женщиной, которая попадется ему на пути. По пьесе роль графини была довольно поверхностной, но Вольфганг углубил и облагородил ее характер, создав для нее арии, полные неподдельного пафоса и острых переживаний. В ее партию он вложил страсть, испытанную им самим, но на чью-либо сторону не становился. Он сильно драматизировал ее роль своей музыкой, не скрывая при этом, что его сострадание и симпатии принадлежат ей, но стремясь своих чувств никому насильно не навязывать.

В образ Фигаро Моцарт вложил еще большую частицу себя, но эта музыка писалась легче. Он испытывал истинное наслаждение каждый раз, когда Фигаро удавалось перехитрить графа, – разве сам он не сумел так же перехитрить Колоредо? Партию Фигаро Вольфганг писал с огромным подъемом.

Однажды, когда он разучивал с Анной Готлиб маленькую роль Барбарины, работая так же увлеченно, как со всеми остальными певцами, актриса преподнесла ему букет цветов.

– По какому случаю? – растерянно спросил Вольфганг.

Анна Готлиб вся зарделась и прошептала:

– Вы так добры, маэстро, дали мне роль в вашей опере. Мне еще очень мало лет, как вы знаете, маэстро.

Мало лет? Действительно! Анне всего двенадцать. Но она очень подходила к этой роли. Анна Готлиб принадлежала к артистической семье, и у нее был прелестный девичий голосок, как и требовалось для роли Барбарины.

– Если вы поставите цветы в воду, маэстро, они долго простоят, – сказала Анна.

И тут Вольфганга осенило: да девочка просто влюблена в него! Однако это абсурд, она совсем еще ребенок! Но пошутить над девочкой, как это сделал бы на его месте любой другой мужчина, он не мог. В чувстве Анны было что-то удивительно чистое и трогательное.

– Надеюсь, ваши цветы долго не увянут.

– О, конечно, сэр. Я нарочно купила стойкие и выбрала самые свежие. – Анна Готлиб, единственная во всей труппе, была ниже его ростом, и Вольфгангу пришлось нагнуться, чтобы поцеловать девочку в лоб.

На глазах у нее выступили слезы, и она спросила:

– Вы не сердитесь на то, как я пою, маэстро?

– Нисколько. Вы очень хороши в этой роли. Именно то, что нужно.

Вольфганг еще раз вернулся к песенке Барбарины в последнем акте, где она появляется на сцене в поисках утерянной булавки, и постарался придать этой ариетте нежность и задушевность, хотя да Понте и винил его, зачем он отдает столь изящную мелодию второстепенному персонажу, это неразумно. Но когда Анна пропела свою песенку «Уронила, потеряла» искренне и с большим вкусом, Вольфганг почувствовал себя полностью вознагражденным, хотя по-прежнему смотрел на Анну Готлиб как на ребенка и держался с ней по-отечески покровительственно.

За несколько дней до назначенной премьеры состоялась первая генеральная репетиция «Свадьбы Фигаро» в ее окончательном, как надеялись Вольфганг и да Понте, варианте. Либретто и партитура оперы были много раз переписаны с начала до конца, и теперь, казалось, все было в порядке, за исключением увертюры, но Вольфганг уверил да Понте: на этот счет беспокоиться нечего.

– Она вся у меня в голове, с первой до последней поты.

– Орсини-Розенберг пришел посмотреть репетицию, – сказал да Понте, указывая на фигуру, едва различимую в темноте, царившей в задних рядах партера.

– Он должен радоваться. Господину директору не придется откладывать нашу оперу, как он делал со многими другими.

– А вы удовлетворены, Моцарт?

– Музыкой– да.

– А либретто?

– Посмотрим, как справится с оперой вся труппа, тогда и будем судить.

Репетиция началась, и да Понте, не обращая внимания на директора, сел поближе к Вольфгангу, который ради такого случая надел малиновый плащ и отделанную золотым шнуром высокую шляпу. Дирижируя оркестром, Вольфганг, казалось, сохранял полное спокойствие, но, когда Бенуччи очень живо, с огромным воодушевлением запел арию «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный», да Понте услышал, как Вольфганг sotto voce[22] крикнул:

– Браво, браво, Бенуччи!

А когда Бенуччи дошел до последнего зажигательного пассажа: «Cherubino, alia vittoria, alia gloria militar» («Keрубппо, побеждай, Керубино, побеждай!»), который оп пропел во всю силу своего могучего голоса, проникновенно и с огромным подъемом, воздействие было подобно электрическому удару. Бенуччи закончил, все певцы и статисты, находившиеся па сцене, и весь оркестр в едином восторженном порыве закричали:

– Браво, браво, маэстро! Viva, viva grande[23] Моцарт! – Да Понте подумал, что оркестр вообще не прекратит овацию, музыканты изо всех сил стучали смычками по пюпитрам. После финала первого акта повторились такие же восторженные овации, как и после исполнения других номеров, но теперь Вольфганг не прерывал действия оперы. Спектакль кончился, весь оркестр встал и бурно приветствовал композитора. Тогда Вольфганг взял да Понте за руку, вывел его на сцену и настоял, чтобы синьор поэт разделил с ним триумф.

Они уже собирались покинуть театр, когда их позвали к директору. Это прозвучало как приказ; Моцарт и да Понте, вошли в кабинет Орсиии-Розенберга, и тот не предложил им сесть, а, сурово взглянув на обоих, объявил:

– Да Понте, вы вставили в «Фигаро» балет.

– Он играет существенную роль в развитии сюжета, ваше сиятельство.

– Вы ведь видели, какой восторг это вызвало у труппы и оркестра, – добавил Вольфганг.

– Они – лица заинтересованные. Вам, без сомнения, известно, что император запретил балет в своих театрах.

– Я не знал, что это относится и к опере, – сказал да Понте.

– Это относится ко всем спектаклям, которые идут в театрах его величества. Вам придется выбросить балет.

Вольфганг запротестовал:

– По это погубит «Фигаро», ваше сиятельство!

– Меня это мало трогает. Да Понте, я желаю видеть либретто.

Да Понте с большой неохотой вручил директору текст либретто. Орсини-Розенберг решительным жестом вырвал оттуда две страницы, содержащие балетную сцену.

– Мы не сможем поставить оперу без балета! – воскликнул Вольфганг.

– С балетом поставить ее вы тем более не сможете, – усмехнулся Орсини-Розенберг.

– Это несправедливо. У нас нет времени менять сюжет.

– Ну что ж, Моцарт, мы подыщем другую оперу, – заключил директор, – и поставим ее взамен «Фигаро». – Оп встал, давая понять, что аудиенция окончена.

Бешенство охватило Вольфганга. Он стоял у подъезда Бургтеатра, не замечая ничего: ни проезжающих мимо экипажей, ни пешеходов, – и говорил да Понте, что такой произвол допустить невозможно, они должны обратиться за поддержкой к императору. Но да Понте не согласился.

– У меня другой план. Что касается интриг, то плести их умеет не один директор.

Да Понте говорил столь уверенным тоном, что Вольфганг немного успокоился, хотя никак не мог взять в толк, зачем Орсини-Розенбергу понадобилось так поступить.

– Все очень просто. Последнее слово, в конце концов, за Иосифом. Сальери, должно быть, предупредил директора, что «Фигаро» может иметь огромный успех и вытеснить с подмостков театров его собственную оперу, а когда Розенберг воочию убедился, что это так, то воспользовался балетом как предлогом, чтобы сорвать наш спектакль. Но император может с ним не согласиться.

– Ведь именно Орсини-Розенберг просил меня написать оперу-буффа.

– На случай, если не найдется другой. Или если мы ему заплатим, как делает Сальери. Хотите испробовать такой способ?

Вольфганг отказался, самая мысль об этом была ему противна.

– В таком случае нам придется дать «Фигаро» в присутствии императора.

– Без балетной сцены?

– Разумеется.

– Но это же неразумно!