Боль порой достигала такой силы, что, кроме нее, ничего не существовало. За что палачи пытают его? Боль в ноге вдруг стала мучительнее, чем в голове. Словно вспыхивали огненные искры. Боль терзает все тело, поднимается к горлу, исходит утробным воплем, пронизывает сломанные ребра. Надо всем колышется огромная тень. Глаза открыты, но видят только это колыханье мрака. Где же я? Жив ли я? А в голове — расплавленный черный свинец, свинцовое море, уровень его все время колеблется, и порою, когда лодка слишком накреняется вправо или влево, поднимается на гребень волны или переваливает через нее, в мозгу, как в калейдоскопе, вдруг вспыхивает зловещий свет, и тогда открывается некий мир — неизвестно только, что это: действительность или сновидение… Мама, мама… все горит внутри, все разрывается… Мир такой хмурый, туманный, темный, и в нем ветер полосами гонит дождь… Где же я? Должно быть, тут совсем близко вода: пропитаны водой и вся земля, и воздух — вот почему так темно среди бела дня, а в том калейдоскопе, что вертится перед глазами, на черном фоне — огненные солнца, и под ними, между лиловыми султанами, красные полосы, и плывут куда-то тусклые зеленые звезды… А дальше — светлое, пока еще светлое пространство, и там чье-то склонившееся лицо. Кто же это? Где-то я видел этого человека… Знакомый взгляд. Реют вокруг мысли, а я не могу их поймать, собрать вместе, слово к слову…

Постой! Кто это встряхнул калейдоскоп? Завертелись колеса, извивается серпантин… Ой, больно! О-оо! Нестерпимые муки. Не могу больше, нет сил! Боль терзает, терзает… Проклятая боль!.. Мама, больно… Мне больно, мама…

Ничего не вижу… Тьма кругом. Мне больно, значит, я жив. А что значит — жив? Это значит — иметь ноги, держаться на ногах. А у меня еще есть ноги? Одна нога, во всяком случае, есть, и ее как будто натерли крапивой, жжет ее, жжет. Куда меня понесли? Зачем? Зачем понесли? Сволочи! Положите меня, положите, сволочи!.. Они не понимают, ведь я могу лишь кричать, выть. Из всего, что я думаю, рождается только крик, только дикие вопли. Разве можно понять, что говорит огонь? Нога горит, она как пылающее полено. А голова! Бедная моя, несчастная голова. Мама!..

Должно быть, мне все это снится — и эти назойливые запахи, и два этих человека, один в головах, другой в ногах, а дождь льет на меня, дождь. Бедная моя голова перекатывается, и расплавленный свинец колышется. Лодка, тьма… Все это сон, а настоящая действительность — это то, что снится; все эти меняющиеся картины, фигуры людей, детство, большой сад, поля, леса, мой пес Медор — какой он был черный, — ясный весенний день, кругом все светлое, а он черный, как этот мрак, когда с закрытыми глазами видишь только тусклое солнце цвета горохового пюре.

О чем они говорят? Так хочется расслышать слова, чтобы слова были для меня словами и нанизывались, как кольца, на веревочку… О-ох! веревочкой закручивают мне ногу, ох, больно! Веревка сдирает кожу, врезалась в живое мясо… Да нет… нет никакой веревки, нет ноги, и слов нет, просто гудит чей-то голос… мужской голос. Что этому человеку надо от меня? Не трогай меня, мерзавец! Не трогай! Не смей трогать! Я не позволю!

Как жестко лежать! Спину больно. Я сидел в седле. На лошади. Зачем меня положили? Зачем держат, не дают встать? Возмутительно! Я сейчас встану, то есть хочу встать. А тело не слушается, не может пошевелиться, только боль нестерпимая и крик, такой тонкий, хриплый, будто фальшивая флейта. Больно, каждая косточка болит, все кости перебиты, переломаны, душа ушла, одни только раздробленные кости и этот крик.

Я сидел в седле. На лошади. Где же это было? Кругом широкие просторы. Весна-то какая! Как радостно мчаться! Ветер прямо в лицо, я его чувствую всей грудью, плечами. А сколько во мне силы, как я уверен в себе, все мои мышцы покорны мне, а в голове множество разных историй, всяких мыслей — и о том, что было вчера, и что будет завтра, и что мне предстоит сделать, а на губах все еще вкус выпитого вина, и все еще я чувствую, как я обнимал ту женщину… Кто же она, эта женщина? Я ведь только что расстался с нею, а не знаю — кто. Незнакомка! Нежная, ласковая, застонала от счастья, обвила обнаженными руками мою шею… О-ох! Уйди, проклятая! Ты мне делаешь больно. Ой, больно! Шлюха, мерзкая шлюха! Осторожнее, не касайся моей ноги, поганая шлюха!

Опять звездопад, звездопад, огненные спирали… И все поглотила тьма. Слышу слова того человека:

— Боже мой! Ведь он не умрет? Как вы думаете?

Смешно было бы слушать, если было бы понятно. Голова у меня разбита, и где-то там внутри вращаются глаза. Слов не понимаю, потому что они не попадают в поле зрения… Ну какое дело этому человеку, этому врагу, что кто-то там умрет или не умрет? Жить — это я еще понимаю: жить — это страдать! А умереть? Что это значит — умереть? Да этого и быть не может. Никто и не умирает. Нельзя умереть, даже если боль так сильна, что ты воешь, как собака… Помнишь, как Медор выл? Я ему наступил на лапу. Черная собака. Сетчатка сохраняет изображение. А какая странная штука — вдруг исчезнуть: тебя нет и никогда не будет. Падаю. Лежу неподвижно, а падаю. Простерт, недвижим, а падаю. И нельзя остановить это падение, потому что я не могу пошевелиться. Я. А что такое я? Вот тот человек, который сказал: «Ведь он не умрет?» Или вот эта рука, которая касается меня. О-ох! Уберите эту руку, руку этого человека, пусть он не трогает меня! Как трудно очнуться от кошмарного сна! А я хочу очнуться. Во что бы то ни стало. Хочу, чтобы все это исчезло. Вязкая смола. Боль. Дождь! Этот человек. Жесткая земля. Страх, что до меня дотронутся. И то, что спишь связанный, а кто-то входит в комнату. Ужасно. Ужасно. И все это снится мне с самого детства, и все время я хочу проснуться. А это невозможно. Потому что я не сплю. Перестаньте, лодка сейчас опрокинется, расплавленный свинец, тьма…

Мне что-то положили на лоб. Что-то прохладное. Не очень прохладное. Скоро стало непрохладным. Кто это так бесцеремонно касается моего лба? Опять. Может быть, это пот на лбу выступил? О-ох, больно! Да неужели это никогда не кончится? Тени переговариваются, качают головами. Мне бы стало страшно, если бы это было возможно. Если бы что-нибудь было возможно. Страшно? А что такое страх? Это какие-то лучи, которые все внутри пронизывают и делают больно, разрезают своим черным светом мозг, а может быть, разрывают внутренности… Вот сейчас мне было страшно. То есть ему было страшно. У него осталось только слово, пустое слово, ну вот как воздушный шарик, детский воздушный шар — улетел в воздух, рука выпустила его, и не стало никакого смысла… только пустое слово — «страх»… как пар. А вот этому недвижимому больно. В ноге у него боль. И во всем теле. Всё — только боль. Откуда-то издалека надвигается боль — сильнее, сильнее, и вдруг все разрывает. Мама, больно! А-ах! Гнусно! Мерзость! Мама!..

Одна тень называет другую: «Доктор». Как странно. Разве коня называют доктором? Где же конь? А доктор где? Я тут уже сколько часов лежу неподвижно. То есть он лежит. Или она. Вещь лежит. «Доктор, вы думаете, он выживает?» Он не так сейчас сказал, последнее слово было другое. Но вот никак нельзя его найти — верно, упало на пол, закатилось куда-то под кровать, наверно закатилось, а тут такая темень, не увидишь его. Что-то темное говорит другому темному: «Доктор!» А может быть, «доктор» — это и значат вот эти длинные фразы, вроде поговорки, — слова цепляются, цепляются одно за другое. Он сказал, вот этот человек, который слева, сказал «доктор» вон тому призраку, который стоит, одетый во все черное. А впрочем, тут все черное. В этом жестком, сыром, неудобном месте даже запах черный.

Если б я мог протянуть к ним руки, если б у меня были руки — это все равно что заговорить, сказать, возразить, — руками можно потрогать, грубо оттолкнуть, можно бить. Ах, как же это? Я, значит, больше уже не могу бить? Руками я заставил бы их понять. Как вам не совестно! Перестаньте, пожалуйста. Да оставьте вы мою ногу, оставьте в покое мою ногу, мерзкую эту ногу, оставьте…