– Давай без «у нас на Востоке», объясняй сама, без ссылок на авторитеты.

– О Намерении и подобных материях вообще нельзя ничего объяснить. Слова сами по себе содержат корень зла и потому усугубляют путаницу.

– Выходит, весь этот разговор бессмыслен?

– По большому счёту – да. Во всяком случае, смысл не в словах, а в ощущении, возникающем, если не сбиться с пути и миновать языковые западни. Он – в отблеске, искре истинного Намерения, которые иногда удаётся высечь из столкновения слов… Или не удаётся.

 

Майя звонко рассмеялась.

 

– А что за ловушки слов, к чему ты клонишь?

– Слова, сам язык – это результат толкования мира, попытка рассечь неделимое целое. Они изначально содержат двойственность… дуализм и сопутствующие ему ложь, боль и тоску.

– Это опять слова, а конкретно? В чём ловушка?

– Хорошо, если совсем по-простому… есть старая байка о том, как буддийский монах спрашивает каждого встречного: «Кто ты есть?», и ему отвечают: «Я бизнесмен», «Я фотограф». – «Нет, но кто ты есть?» – «Я русский». – «Нет, но кто же ты всё-таки?» В итоге человек останавливается и понимает, что он не знает. Кто же он на самом деле? Ответа нет. И он затыкает дыру словесным суррогатом – бизнесмен, журналист, фотограф…

– О’кей…

– А где вода? – спохватилась она. – Воду-то мы взяли?

– Да, есть сок, – я потянулся за сумкой. – Красненький такой, из этой… как её… клюквы. Кстати, давай заодно покурим.

 

Я принялся скручивать, что несколько осложнялось порывами ночного бриза. Прикрываясь полами куртки, я свернул два косяка. Шорох пахучего ветра уходящей осени сливался с шуршанием прибоя в завораживающем, переливающемся и в то же время неизменном звуке.

 

– На самом деле, кошмар в том, что настоящего тебя вообще нет. Настоящий ты появляешься на единственный миг перед сном. Ты ложишься, закрываешь глаза, погружаешься, и мгновение перед тем, как наступает сам сон, когда ложные эго уже уснули, остаёшься истинный ты, в ужасе озираешься и едва успеваешь подумать «что же со мной творится?», как сознание отключается. А в остальное время на сцене сознания отплясывают демоны-самозванцы. И это происходит с тех пор, как ты себя помнишь, и оттого выглядит правдоподобно. Настолько правдоподобно, что ты привык считать этот вертеп своим внутренним миром. Ты весь такой тонкий и сложный, у тебя эдакая насыщенная внутренняя жизнь. И прорва проблем во взаимоотношениях этих сущностей, ты пытаешься установить между ними некое подобие гармонии… А на самом деле проблема одна, и гораздо более насущная. Проблема в том, что тебя не существует.

 

Прежде чем я сформулировал контраргумент, в просвете, образовавшемся в цепочке мыслей, эта картина предстала с неимоверной чёткостью, и я успел уловить и прочувствовать её. Майя посмотрела на меня долгим взглядом, и в тёмных глазах, еле различимых в сумрачном сиянии полумесяца, мерцало что-то до боли близкое, родное и в то же время чуждое и загадочное.

 

– Так вот, возвращаясь к нашему монаху, задача – узнать самого себя.

– Главный путь – это путь внутрь себя, – процитировал я завалявшуюся в памяти фразу.

– Да, путь внутрь одеяла… Загвоздка в том, что никто не знает. У всех шоры. У каждого свои. Кто-то думает, что он инженер, кто-то – что у него лапка болит, а кому-то кажется, что у него депрессия, но в действительности никто не понимает, кто он такой.

– И… кто ж я такой? – я потянулся, расправляя затёкшие конечности.

– О, с этого и начинается. Задавая вопрос, ты уже сделал сто тысяч шагов. Но не стоит пытаться найти ответ. Это тоже западня, и люди, «ищущие себя», в неё влипли. Всё уже и так есть внутри, надо лишь научиться не быть инженером, тем-сем, пятым-десятым, и даже когда приходится исполнять роль инженера, осознавать, что это не ты, а роль.

– Стало быть, вместо того чтобы отвечать на вопрос «Кто ты есть?», нужно разобраться с тем «Кто ты НЕ есть?»

– Да, и понять, что ты не инженер, не еврей, не русский.

– И что отвечать некому.

– Нет, отвечать есть кому.

– Так ведь меня нет! – возмутился я.

– Как это нет? К кому ж я в гости приехала? Ты есть! Есть ты, есть камень, и дерево тоже есть. Всё оно есть.

– Только что ты сказала…

– Я сказала, что тебя не существует, но это не философская идея для умственного обсасывания. Возня вокруг этого вопроса лишь загонит нас в очередной тупик. Я хотела, чтобы ты ощутил, и в тот момент ты…

– Ощутил.

– Вот и отлично. Нечего переворачивать вверх тормашками… Тебя не нет! Ты очень даже есть, – проговорила она, акцентируя каждое слово, – это суперважный фактор.

– Но как это соотносится с тем монахом? – не уступал я, невольно улыбаясь.

– Илья, ау-у! Вопросы «КТО ты есть?» и «ЕСТЬ ли ты?» различны по своей сути.

 

Я не выдержал и расхохотался.

 

– Это чрезвычайно важный момент, и нечего хихикать, – она тоже засмеялась. – Аксиома, understand?

– Yes, ma'am. I understand.^[1]

– Есть ты, есть Намерение, и когда разгоняешь ложных «я», истинный ты наконец получает возможность выйти на сцену. И ему всё понятно, как камню и дереву. Хочешь – не хочешь, спрашиваешь себя «Кто ты есть?» или не спрашиваешь, так или иначе – ты есть, и чтобы видеть, достаточно смахнуть пыль. Желаешь увидеть камень – надо смахнуть с него пыль, желаешь себя – смахнуть пыль с себя. А не мучиться вопросом «Ой, где же я?».

– Да, но внутри столько голосов всяческих…

– Во-о-от… и когда на Востоке это засекли, они пригорюнились и сказали: «Блин, что ж такое, эти голоса так мешают»…

– То есть ты предлагаешь хотя бы дисциплину навести в этом ансамбле песни и пляски имени товарища Ильи Диковского?

– Это они предлагают, а я предлагаю ещё покурить.

 

Мы закурили. Я откинулся назад, подставляя лицо ветру. От ударного расширения сознания голова порядком опухла. Мысли были уже не совсем мысли, а какие-то тени обрывков.

 

– Кстати, ничего нового я ведь не рассказываю. Та же Библия о том же говорит.

– Библия? Да ладно, ты уже вовсе что попало мне заливаешь.

– Конечно, просто там это описывается на том пределе искренности, который граничит с пафосом – «Возлюби ближнего своего».

– А каким боком «Возлюби ближнего»…

– Речь не о техниках его достижения, а о самом Намерении. Именно о нём, без культурно-социальных наслоений.

– Погоди, но чудеса, которые Иисус начудил, – это же манипуляция.

– Да, чудеса – довольно пошлая штука. В сущности, всё чудо. Небо, воздух, земля. Ты дышишь – это чудо, дым выдохнул – чудо.

 

Я проследил за клубящимися завитушками, влекомыми воздушным потоком.

 

– Между прочим, одна из двух нерешённых проблем физики.

– Что, дым?

– Турбулентное течение. Самолёты летают, а мы до сих пор толком не знаем как и почему.

– Вот видишь – чудеса повсюду, а никто не замечает.

– Ну да, но ты же понимаешь почему…

– Потому что привыкли?

– Да, потому что когда сто раз видишь нечто, пусть даже самое расчудесное, оно уже не чудо.

– Поэтому привычка – одна из самых ужасных вещей.

– Ужасно, прям-таки ужасно! Майя, так устроен наш организм: почти во всём, кроме некоторых видов боли, мы замечаем не сами ощущения, а их изменения – градиент. Вот ты легла и почувствовала соприкосновения с подушкой, с простынями, одеялом… замерла – ощущение контакта растаяло, заворочалась – снова почувствовала. Из общего потока информации вычленяются критичные сегменты. Сознание в каждый конкретный момент фокусируется лишь на одной точке. И даже когда ты думаешь о нескольких вещах сразу – на микроуровне сосредотачиваешься то на одном, то на другом – поочерёдно.

– Да, именно. Это и ограничивает бескрайний мир до единственной точки.

– Если бы ты всё воспринимала, все тактильные контакты, звуки, запахи, не говоря уж о зрительных впечатлениях, сознание не справлялось бы. Его бы затопило. Мы и шагу не могли бы ступить – беспрерывно падали.

– Ничего, научились бы ходить заново. Это как, прекратив быть инженером, евреем, русским, ты не исчезаешь, а становишься всем. Есть моменты… эм… назовём их прозрением, когда впитываешь мир целиком. У тебя ж они тоже были.

– Да, были. Были моменты, когда я видел звёзды. Но вот миг прозрения, а вот зачесалась жопа, – идиллия перекосилась, и звёзд уже не видно. Хотя они, естественно, никуда не делись.

– Вот и отлично. А если уметь видеть звёзды не только урывками, то не окажешься в ситуации, где придётся погибать за «три ну». Погибнуть за «три ну» можно лишь чрезмерно сосредоточив на них внимание. Стоит научиться этого не делать, и тот факт, что чешется жопа, звёздам уже не помешает.

– Допустим… вероятно, действительно можно насобачиться продлевать эти состояния и со временем произойдёт качественное изменение, но это долгий путь.

– На то он и есть путь. А ты предпочитаешь регулярно погибать за «три ну», и только у разбитого корыта, когда выдохся и не способен метаться, – урывками видеть звёзды? Или научиться осознанно открывать глаза? Дорога в сказочный сад начинается прямо перед тобой, а ты тупишь, зажмурившись от ужаса. Но иногда, даже сквозь закрытые веки, каким-то чудом пробивается луч истины…

 

Темнота сгустилась, небо заволокло пеленой низких туч. Ветер усилился, окружающие звуки и запахи сделались более резкими.

 

– Ты есть, сад есть, и глаза тоже есть. Дело за малым – осталось их открыть.

– Ладно, предположим. Скажи лучше, а что, если нет никакого Намерения?

– Смотри, на Востоке они в один голос говорят, что есть.

– Но ты ж не они? Или они? И без них уже никак?

– О’кей. О’кей, – Майя сдержанно улыбнулась. – Да, я видела звёзды и уверена, что Намерение есть.

– Почему?

– Спроси у камня.

– Я с камнями ещё как-то не научился общаться.

– Нет, просто эта каменюка, – она погладила его ладонью, – и есть ответ. Вот оно – Намерение в чистом виде. Вот, потрогай.

– Намерение? Каменюку я могу потрогать, а прикоснуться к Намерению мне гораздо сложнее.

– Нет тут ничего сложного, стоит ему на тебя свалиться – сразу прикоснёшься.