Но события развернулись иначе. Не дойдя до Варшавы, Красная Армия приостановила наступление. Пилсудский подписал мирный договор с Советской Россией.

Супруги Липецкие, числившиеся в кадрах Красной Армии, очутились за границей, одни в стане врага, без надежды связаться со своими. Перейти границу? Но мать Тадеуша была тяжело больна, и он не мог ее оставить. Вскоре она умерла. Но к тому времени и мысль о переходе границы отпала. Тадеуш решил руководствоваться армейским законом: поскольку новых приказов не поступало, выполнять последний приказ. Прежде всего следовало твердо обосноваться в Варшаве, завести связи в обществе. И Тадеуш, как благонамеренный наследник, энергично занялся торговыми делами. В юности он увлекался искусством, знания, приобретенные в то время, позволили ему открыть торговлю антикварными вещами и произведениями искусства.

Вскоре Варшаву наводнили белоэмигранты. Они бредили новым «походом на Совдепию». Тадеуш понял, как важно быть в курсе их замыслов. Ему удалось войти в некоторые эмигрантские круги на правах «нашего польского друга», что, конечно, потребовало немалых расходов.

Лишь через год тем, кто послал Липецких в разведку, удалось установить с ними связь. Усилия Тадеуша, направленные на «врастание», получили полное одобрение. А его знакомство с белоэмигрантами позволило проникнуть в их среду нашим людям.

Михаил знал историю хозяина дома и теперь, вглядываясь в его спокойное благожелательное лицо, думал, что в сущности этого человека вполне можно отнести к категории героев. Конечно, он не совершил яркого подвига, не отбивался от десятков наседавших на него врагов. Но разве легче вот такое каждодневное на протяжении четырнадцати лет состояние борьбы? Когда ощущение смертельной опасности приобретает будничный характер, как послеобеденная газета?

Липецкий встал.

— Что же, Викентий Станиславович, я думаю, вам надо перекусить с дороги.

— Право, не беспокойтесь...

— Полно, полно, — отмахнулся Липецкий и, подойдя к двери, позвал: — Маша!

Послышались легкие стремительные шаги, и в гостиную вошла невысокая, лет тридцати пяти, стройная миловидная женщина в черной юбке и белом свитере.

— Познакомься, Маша: Викентий Станиславович. Моя жена: Мария Ричардовна.

— Очень приятно, — без акцента сказала Липецкая и протянула руку, которую Михаил галантно поцеловал.

— Нашего гостя надо покормить — он прибыл издалека, — с лукавой полуулыбкой наблюдая эту церемонию, сказал Тадеуш.

— Издалека? — В широко распахнутых глазах Марии Ричардовны возник вопрос — Ты хочешь сказать?..

— Да, я хочу сказать — из Москвы.

— Ой! — Мария Ричардовна прижала к груди ладошки, и от глаз ее разбежались веселые лучики морщин. — А я-то... Здравствуйте, дорогой товарищ! — Она порывисто протянула Михаилу обе руки. — Ну, как там у нас?.. Ну, что там? Рассказывайте...

— Маша, Маша, — сказал Липецкий с шутливой укоризной. — Человек с дороги, ему надо поесть, отдохнуть.

— Ах, ну конечно! Пойдемте в столовую. Вы должны извинить меня: ведь здесь новости с востока нам приходится угадывать, читая между газетных строк.

 

Утром следующего дня на старом дребезжащем трамвае Михаил добрался до окраины. Сошел на конечной остановке. Кругом — пустыри, кое-где похожие на кучи хлама обветшалые хижины. Только торчавшие над ними ржавые железные трубы, из которых валил густой дым, позволяли понять, что это жилища.

Вдали чернела полоска леса. Закурив и оглядевшись, Михаил неторопливо зашагал через поле. Тропинка привела его в лес. Впрочем, лесом его можно было назвать лишь условно. Михаил привык к подмосковным лесам — плотным, густо заросшим подлеском и потому непроглядным. В этом лесу деревья стояли далеко друг от друга; лишенный листвы и хвойного подлеска лес проглядывался метров на триста и казался прозрачным.

Вскоре Михаил вышел к черной, заросшей мхом избушке. Тесовая крыша ее прогнулась — избушка напоминала старое животное с перебитым хребтом. Михаил заглянул в приоткрытую дверь — внутри было пусто. На полусгнившем полу валялись битые темные кирпичи. Все приметы точно совпадали с описанием, полученным в Москве. Михаил подобрал валявшуюся неподалеку сучковатую палку, отсчитал от крыльца пять метров вправо. Разгреб снег, сухую листву, потыкал палкой. В одной точке земля оказалась более рыхлой, чем вокруг. Быстро разгреб ее, увидел жестяную коробку. Снял крышку, вынул резиновый мешочек, достал из него пачку долларов. Мешочек вместе с коробкой положил обратно, засыпал землей, сверху прикрыл опавшей листвою, заровнял снег.

Деньги в тайнике оставил разведчик, побывавший здесь раньше. Сколько времени они лежали под землею — месяц или несколько лет — Михаил не знал. Во всяком случае доллары выглядели так, будто не покидали бумажника. Теперь с их помощью предстояло приобрести паспорт и выполнить задание.

На обратном пути зашел в захудалое фотоателье и сфотографировался для документа. Карточки фотограф вручил тотчас.

 

Трое суток прожил Донцов под кровом Липецких. Он занимал отдельную комнату на втором этаже. Свободного времени было достаточно, и Михаил использовал его для совершенствования в польском языке. С помощью толстого, похожего на псалтырь, словаря читал Мицкевича. Хозяев попросил говорить с ним по-польски.

Вечером подолгу беседовал с Тадеушем об искусстве, о жизни в Польше, об угрозе германского фашизма. Как-то спросил:

— А что, Тадеуш Янович, если бы выпало начать жизнь сначала, избрали бы тот же путь?

Липецкий усмехнулся тонко, уголками губ.

— Иными словами, вы хотели бы знать: удовлетворяет ли меня такая жизнь?

— Да, пожалуй, так.

Липецкий снял пенсне, долго протирал кусочком замши. Сказал с застенчивой грустью:

— А вы знаете, я как-то не задумывался над этим. Вот вам, если хотите, и ответ. Да, не задумывался. Но сейчас ваш вопрос заставил оглянуться... Кем бы я был, если бы не попал в плен, если бы не принял всей душою пролетарскую революцию? Был — не то слово, остался — вот верный глагол. Да, я бы остался где-то далеко внизу. Представляете себе: молодой человек с университетским образованием и куцыми эгоистическими идеалами продолжает торговые дела отца! Самодовольный сытый мещанин с лозунгом «Польска от можа до можа»... В накоплении денег, в заискивании перед более богатым, в заботах о том, чтобы не изменила жена, а дети копировали отца, — вся его жизнь, как у свиньи в ее корыте. Бррр! Ну нет, увольте.

— Действительно, — засмеялся Михаил, — вы нарисовали отталкивающую картину.

— И я рад, что не сделался одним из ее персонажей. У нас с Машей есть то, чего не получишь ни за какие сокровища: борьба за великие идеалы. Мы не только не участвуем в буржуазном свинстве, но противостоим ему. Вам здесь, конечно, легче — вы человек свежий. А я знаю господ буржуа, знаю их подноготную. Это смердящая помойка, прикрытая лакированным фасадом. Поверите ли, я с трудом удерживаюсь, чтобы не показать чувства гадливости, чтобы не побежать и не вымыть руки после рукопожатия этих господ, их высокопарных рассуждений о родине и нации... Даже простое сознание, что к тебе не прилипает дерьмо, — есть счастье.

Накаленный, проникнутый сарказмом тон Липецкого свидетельствовал о ненависти. Обнажая ее перед Донцовым, он как бы давал себе отдых от утомительной сдержанности.

— А вы спрашиваете: избрал ли бы я тот же путь?.. Не задумываясь. — Липецкий опять снял пенсне, покрутил меж пальцами, сказал устало: — Конечно, чем-то приходится поступаться...

Михаил понял — речь шла о детях. Детей у Липецких не было.

На третий день вечером Липецкий стремительно вошел в комнату Михаила.

— Есть новости! Некий молодой человек, Ян Цвеклинский, долго пользовался льготами, освобождавшими от призыва в армию. Но всему приходит конец. Недавно Цвеклинский получил извещение о том, что будет призван. Ввиду этого ему разрешили выезд во Францию сроком на месяц для свидания с родственниками. Однако три дня назад полиции стало известно, что родственники здесь ни при чем. Не желая служить в армии, парень попросту собирался удрать из Польши. Заграничный паспорт у него отобрали, а самого досрочно отправили в часть. Можете воспользоваться этим паспортом. Акт о его уничтожении уже составлен, осталось заменить фото. Решайте.