Петунья

Вирт вскипал новыми и новыми строчками, информационными блоками с броскими заголовками и вмонтированной аудио-, видео- и менторекламой. Находиться там больше часа не представлялось возможным. Кое-кто озаботился заранее, купив место в криокапсуле, показывающей еле работающему мозгу идеальные сценарии, сгенерированные в точном соответствии с пожеланиями клиента. Кое-кто заранее купил себе рай, предпочитая встретить конец в спокойствии и гармонии обдолбанного нейролептиками наркомана. Остальным – либо бедным, либо менее склонным к фатализму, – оставалось переживать конец света наяву.

Говорили, Америка. Говорили, Китай. Говорили, Корея – та типа сама себя подорвала вообще. Химическое, биологическое, метеорологическое и аж до ядерного оружие – ждите, мол, все и разом, так надежнее. Аньке было глубоко плевать, кто это начал и почему эфир взрывается новыми и новыми предложениями «Только сейчас! Комфортабельный бункер!», а по официальным каналам предлагают проследовать в убежища, где все равно не хватает места для всех.

Анька находилась в гребаной глуши и забиралась еще дальше, в надежде, что когда-нибудь информационное покрытие истончится и ей в наушники перестанут бить сигналы тревоги. Снимать их она все-таки не решалась. Отсутствие информации до сих пор казалось страшным.

То ли Малые Пасюки, то ли Мелкие Козявки, – один хрен, здесь и интернет-то появился хорошо если в прошлые полвека. Сраная деревня со своим заводом осталась далеко позади, Анька шла по лесу.

Ну как, шла.

Ломилась. Перла напролом на мигание gps-маячка. Как знала, что стоило оставить его год назад.

«Дура! – кричала мама в своей древний передатчик, из города в часе езды отсюда. – Что тебе в голову стукнуло, идиотка?!»

И потом, позже: «Я нашла, там тоже бункер есть, маленький, для заводских!»

Анька обещала, что доберется туда и проберется. На ходу обещала, ни капельки не веря в собственные слова.

Ветви хлестали ее по лицу – кожа, неприкрытая рифт-очками, саднила, виртуальный помощник подкидывал координаты ближайших травмпунктов вперемешку с новой рекламой убежищ. Виртуальный помощник утверждал, что в радиусе километра вокруг нет ни одного человека, но этому идиоту в микросхемы не вложили, будто кто-то может не пользоваться связью и не иметь идентификационного чипа.

А Анька помнила.

Помнила бабку Машку, не раз выводившую ее из леса – нетронутого клочка бывшего заповедника, оставленного из сожалений о разрушенной экологии и под давлением десятка-другого «зеленых» сект.

Анька и сама прекрасно понимала бесполезность затеи. Как и бесцельность собственного существования, впрочем, а потому так жгло, так горело, так хотелось хоть под конец сделать что-то значимое.

Попытаться спасти человека, например. Когда еще подвернется шанс побыть героем? Последние часы остались, если верить сводкам.

Бабку Машку заводские звали ведьмой. И ржали иногда, собираясь, – типа, сильная ведьма, левел 200, не меньше, звери в подчинении, окрестный лор на сто процентов, специальная абилка «отпугивание взглядом»... А та не отказывалась от прозвища, изредка заходя в городок. Говорила, «лес охраняет». То ли она его охраняет, то ли он ее, хрен поймет.

А еще она Аньку ягодами угощала. И еще какой-то херней из травы, но без глюков.

Содрав с лица «рифты», Анька впервые взглянула на лес, как он есть. Без сглаживания, размытия, коррекции цвета и прочих настраиваемых приятных эффектов. Аньке всегда нравились синие оттенки – живой лес был неприятнее, чем у нее в очках. Черный, серый, буро-зеленый, в островках светлого мха.

Маячок мигал здесь секунду назад, но Анька никого не видела.

– Меня ищешь? – бабка Машка всегда появлялась неожиданно и бесшумно. Дело было даже не в том, что Анька за время бега почти оглохла от вирта. – Хороша-а-а загогулина, – прошамкала бабка беззубым ртом. Если б не наушники и автоматически сработавший распознаватель, Анька б и не поняла, что та говорит. – Как знала, что стоит оставить...

Бабка Машка поплотнее укуталась в какое-то драное одеяло и внезапно хитро подмигнула.

– Что, думала, я твой этот выверт и не замечу? Старая-то я старая, а уж маячок в собственной петунье я найду как-нибудь.

– П-петунье? – выговорила Анька ошалело. Распознаватель все-таки засбоил – лажу какую-то выдал вместо слова.

– Цветочек такой, – пояснила бабка. – Куда ты маяк засунула. Вона, – она кинула ей маячок. Анька не поймала, да и не пыталась поймать. – Шла б, девка. Слыхала ж, умираем все.

– Так я потому и пришла! – стряхнув оцепенение, Анька схватила бабку за руку. – Пошли скорее, у леса кар стоит, запрыгнем и в бункер успеем...

– Но-но-но! – бабка больно хлопнула Аньку по рукам. – Мала еще, мне приказывать. Вон, я сказала, дура ты набитая! Чего приперлась?

Анька, мгновенно взбесившись от нелепости происходящего, в ответ хлестнула бабку по щеке. И заорала. Разоралась, как последняя истеричка, выплескивая весь этот напряг, охвативший все вокруг вместе с последними новостями. Вопила, что это она тут, бабка Машка, дура старая, раз решила помирать.

– Идиотка! – плюнула Анька, выдыхаясь. – Сдохнуть хочешь – так сдохнешь от старости, нормально, без боли, а здесь ты кем станешь? Слышала, сука, про радиацию?!

– Сука, – повторила бабка, ничуть не испугавшись, не удивившись даже. – А ты-то чего суку вытаскивать пришла? Сдохнуть геройски захотелось? Сделать что-нибудь хорошее напоследок?

Анька осеклась, в ужасе от того, как точно бабка угадала ее недавние мысли.

– Только я тебе, – бабка Машка грозно нахмурилась, отчего глаза почти исчезли в морщинах, – не нанималась грехи искупать. Пошла вон, я сказала, о матери хоть подумай. Иди в свой бункер, а у меня тут работа есть...

– Какая работа? – в бессилии Анька опустила руки, раздумывая, впрочем, ударить бабку по голове и утащить до кара безвольное тело.

– Охранять. Всегда охраняла и теперь буду. На вот...

Она протянула ей чип. Старый, размером аж с ноготь большого пальца, весь исцарапанный.

– Отдашь в городе, авось поможет. Старая-то я старая, а чип имею, как все, – бабка усмехнулась, наблюдая Анькино удивление. – Заколдова... Закодировала. Еще в молодости, как в лес ушла. Чтоб не засекли и не считали, когда конец придет. На кой мне тут ваши игрушки потому что. И без того, вон, ты нашла и приперлась.

Улыбаясь, бабка Машка склонила голову и отвела от уха спутанные седые волосы, показывая шрам от вырезанного чипа.

«Это многое объясняет, – безжизненно подумала Анька. – Кто его знает, сколько всего она себе повредить успела, проводя операцию на коленке. Дура психованная».

Но ягоды и лесные прогулки Анька все еще помнила. А потому развернулась, только когда старуха послала ее матом и дала пинка под зад костлявой ногой.

Не вышло из нее героя. Кожа вокруг глаз, снова под «рифтами», быстро вспотела, и пот жег глаза до слез.

***

Ни хрена чип не помог. В бункер Аньку пустили просто, вместе со всеми, толпой, быстро ставшей месивом. Только потом, когда буря улеглась, истерики стихли, а трупы утилизовали, медик с завода попросила у нее чип. Точнее, Аньким личный чип считала, а старый – Анька сама отдала. Хранить его, что ли?

– Надо же, – сказала медик удивленно, – а если верить этому чипу, то вы у нас Мария Геннадьевна. Двухсот лет от роду.

– Нормальный срок, – кивнула Анька. – С имплантами и до четырех сотен доживают.

Может, и были у бабки Машки импланты. Может, секретные. Просто так ж не уходят в лес, верно? И не живут так. И не умирают... так.

– Расшифровать бы остальное, – сказала медик, вглядываясь в экранчик планшета. – Только бункер ж на соплях держится, техника вся древняя… Кто эта Мария Геннадьевна, а?

Анька рассказала. Поняла, что времени у нее тут будет больше чем надо, больше чем когда-либо было нужно, и отворачиваться от возможных друзей – глуповато.

– Знаешь, – сощурилась медик. – У нас в НИИ байки ходили. Ну и в вирте, если в научные секторы лазать. О спецподразделении.