В вестибюле все были в полном составе. Спускаясь с лестницы, он услышал, как его приветствует режиссер, и, глядя на обращенные к нему лица, увидел Готтшалка в центре комнаты, стоящего рядом с Ниной Мэбри. Актриса была в ярком летнем платье, открывающем стройные загорелые руки и ноги. Откинув назад прядь рыжеватых волос, она посмотрела на него быстрым оценивающим взглядом, которым красивые женщины измеряют степень восхищения, вызванного ими. Камерон не спускал с нее глаз, пока шел по вестибюлю.

— Прекрасное представление! — воскликнул режиссер, поднимая бокал. — Со счастливым возвращением!

— Из мертвых, — сказал Камерон со смехом, сымпровизированным только для того, чтобы вызвать улыбку на ее изящных губах и смуглом лице.

— Я же говорил! Герой всегда спасается!

— Снова и снова, — сказал Камерон, едва слыша звук собственного голоса и глядя в ее холодные зеленые глаза.

— Мы беспокоились за тебя, — сказала она серьезно. — Мы думали, ты можешь утонуть.

— Я-таки тонул, — сказал Камерон, как ныряльщик, выплывающий из глубин, переводя взгляд с нее на Готтшалка со зловещей улыбкой. — Мне повезло, — продолжал он. — Но я бы не поблагодарил вашего оператора.

— Бруно часто заносит, — ответил режиссер. — У него, видишь ли, есть маленький дефект — односторонний ум, способный верить только в то, что он снимает своей камерой и что из этого выходит в проявочной.

— Бруно дефективный, это верно. Он сумасшедший.

— Но также и волшебник. Подожди, пока увидишь черновой материал трюков. Ты не поверишь, как реально, как пугающе это будет выглядеть. Не знаю, как это ему удается.

— О, я поверю, — ответил Камерон. — И мы оба знаем, как ему это удается. Раз Бруно верит только в реальность проявочной, он может забыть, что его попытки достичь счастья с помощью магической камеры принимаются за реальность кем-то другим.

— Вечный вопрос о том, что реально, — сказал режиссер с улыбкой. — Но никто не должен уклоняться от попыток счастья. Возьми меня в пример.

Я был забыт. С глаз долой — из сердца вон. Никто не ожидал, что я вернусь. Не верили. Я мог бы жить прежними заслугами, но я решил показать миру, что я, Готтшалк, все еще умею делать фильмы. Думаешь, мечта? А разве не стоит попытать счастья? Да, счастья игрока.

Счастье игрока, слепнущего от глаукомы, подумал Камерон и, глядя на Нину Мэбри, обратил внимание, что она согласна с каждым словом режиссера.

— А ты? — обратился он к ней. — Ты веришь во второе пришествие?

Она незамедлительно ответила на его шутливый вопрос улыбкой, которая тут же погасла.

— Я верю в него, — сказала она, — и в его работу.

Камерону хотелось знать, была ли это профессиональная дань актрисы или подтверждение лояльности любовницы.

— Мне еще нужно немного времени, прежде чем я обращусь в вашу веру, — ответил он. — Сегодня я впервые с ней познакомился.

Режиссер терпеливо рассмеялся.

— Мистер Коулмэн пришел к нам совершенно неожиданно, — объяснил он, — и не совсем обычным путем! То, что он смог сразу войти в роль и исполнить ее так достоверно, удивительно. Можно даже почти поверить, что он на самом деле беглец!

Страх и обожание появились в глазах Нины Мэбри.

— Почему? — спросила она. — Почему ты это сделал?

— Я попытал счастья игрока, — сказал Камерон, не спуская с режиссера строгого взгляда.

Но Готтшалк уже не замечал их присутствия; вместо этого он, запрокинув голову и сверкая глазами за стеклами своих затемненных очков, устремился в точку воображаемого горизонта далеко за пределами комнаты.

— Наконец, — пробормотал он. — Все встало на свои места. Фильм откроется панорамной перспективой, снятой с вертолета. Сначала ракетная база во всем своем фаллическом великолепии; а затем, немного- к северу от этого побережья в прекрасном непосредственном соседстве, курортный город с казино, луна-парком, башенками и прочими' излишествами. В фокусе камеры чертово колесо, вертящееся в солнечном свете. Затем при медленном наплыве камеры видно, как вертится чертово колесо, отраженное в стеклах солнечных очков Маргариты. Выражение благодарности на ее взволнованном лице будет снято крупным планом. Потом камера наедет еще ближе, чтобы показать, что за ее спиной кто-то есть. Она с ученым, сослуживцем ее покойного мужа, оставшегося в капсуле. — Этого астронавта, который в течение нескольких месяцев кружил в мировом пространстве. Задача ученого убедить ее в том, что, поскольку невозможно возвратить мужа на землю, он должен быть перехвачен и уничтожен. Его незримое присутствие наверху будоражит общественное-спокойствие и равновесие: В начале диалога героиня наблюдает за чертовым колесом и слушает ученого, который говорит ей, что» все-все начиная с планет в космическом пространстве и кончая нашими телами, погребенными внутри земли, на самом деле мечется по этой вечно крутящейся нашей вселенной. Он старается успокоить ее рациональным объяснением; но его метафизический жаргон и астрономическое понимание вещей только, вносит беспорядок, разрушая самое жизненно важное равновесие — иллюзию, что мы крепко стоим на ногах, что наше окружение постоянно, и; главное, наши жизни имеют смысл. Ты помнишь, я рассказывал тебе, что хочу показать фильм с самого начального этапа?

— Помню, — ответила актриса. — Чистота рассудочных объяснений всех проблем, кроме человеческой любви:

— Точно, — сказал режиссер. — Позже, может быть, даже в тот же день, она с ученым будет стоять у воды и наблюдать, как члены некоей секты готовятся крестить ребенка, окуная ето прямо в море. Ученый — этот лишенный души вселенский гробовщик — подчеркивает сходство христианского ритуала с языческой Фонтиналией. Для него это просто религиозный предрассудок. Для Маргариты, наоборот, могучее и трогательное представление.

Может это быть ответом на вопрос, который она так отчаянно ищет?

Так вот, держа ребенка на руках, священник вступает в море навстречу волнам, и камера едет назад, чтобы показать нескольких любителей виндсерфинга, маячащих на горизонте. Они одеты в плотно прилегающие черные костюмы, которые по виду очень напоминают облачение космонавтов. Защитные костюмы повторяют тему враждебного окружения и сигнализируют о страшной опасности. В это время на них накатывает большая волна и одновременно поднимает спортсменов вместе с их досками на самый завиток своего гребня, откуда они быстро соскальзывают вниз на берег. Вдруг одного из них смывает. Доска продолжает скользить, все более беспорядочно кувыркаясь в кадре, и оказывается прямо перед священником, который в панике выпускает из рук ребенка. Раздается крик. Начинаются тщетные поиски, в которых принимают участие все.

Нина Мэбри схватилась за голову:

— Они спасут ребенка?

Режиссер вернулся из своего далека и пожал плечами:

— Возможно.

— Пожалуйста, — сказала она. — Пусть они спасут ребенка.

Камерон смотрел на нее, не отрываясь.

— Послушай, — прошептал он, — это всего-навсего кино.

— Пусть ребенок не умирает, — умоляла она. — Пусть он будет жив!

— Я решу- это потом, — сказал Готтшалк.

Боже мой; подумал Камерон, они ведут себя, как будто это все по-настоящему! Некоторое время он пытался принимать участие в разговоре, но видя, что режиссер и актриса оказались в мире, куда входа для него нет, подошел к стойке, превращенной в бар, и осмотрелся вокруг. Позади него тихо мурлыкало радио. Комментатор новостей пытался объяснить прокатившийся слух и контрслух о войне.

— В то же самое время официальные источники, отрицая, что наступление имело место, тщательно пытаются не принимать в расчет возможность…

Сумасшествие, подумал Камерон, весь этот чертов мир сошел с ума… Он увидел Денизу в дальнем конце комнаты и собрался подойти к ней, когда почувствовал на своем плече чью-то руку, и, обернувшись, увидел перед собой проницательные голубые глаза начальника полиции Бруссара, изучающего его из-под кепки, как у продавца мороженого.

— У тебя есть минута, трюкач?