– Я только одного не могу понять, – сказал Борисевич, – зачем вам понадобилась эта встреча в этом экзотичном месте. Напоминает бандитскую разборку на заре перестройки. Похоже, романтика тех лет осталась у вас в крови.

– Прекратите умничать, – поморщился Данчук. – Учтите, вы у меня в руках. Скоро ваши избиратели смогут полюбоваться на голую задницу своего кандидата.

– Я достаточно изучил вашу манеру ведения дел. Фотографий у вас нет. Если бы они были у вас, вы бы давно прислали мне хоть одну из них или хотя бы ксерокопию, а по поводу остальных назначили бы мне встречу в другой обстановке.

– Ошибаетесь. Во-первых, я не назначал этой встречи. Она состоялась по инициативе одной взбалмошной девчонки. Но я вас уверяю, что очень скоро эти фотографии все же будут у меня.

– Послушайте, господин Данчук, – произнес Борисевич более или менее примирительным тоном. – Я уверен: все, что вы говорите, – блеф. Вы вообще известный в этом городе мифотворец. Но я все же считаю, что нам с вами лучше договориться, нежели воевать. Вы не находите?

– Да с вами невозможно договариваться, – глаза Данчука горели ненавистью, – все договоры с вами – пшик, ни разу в жизни вы не сдержали слова!

– Мне странно слышать это от вас, – спокойным, ровным голосом произнес Борисевич, – от человека со столь подмоченной репутацией.

– Заткнись, ты!.. С тобой можно договариваться только на одних условиях – когда переговоры ведутся с позиции силы! Ничего другого ты не понимаешь!

Нервы у Данчука были явно слабее, мне показалось, что он вот-вот бросится на Борисевича.

– Ты думаешь, все, что ты сделал и сказал, просто так сойдет тебе с рук? Ты, видимо, забыл, с кем имеешь дело, – с угрозой в голосе проговорил Борисевич.

Я подумала, что мне пора вмешаться. Пока все это не кончилось плачевно. Я встала и крикнула:

– Эй, вы! Не орите так… Это я вас всех сюда пригласила.

Все стоявшие внизу мгновенно подняли взгляды на меня. Настал момент толкнуть речь, заготовленную мной еще днем.

– Господа! – начала я. – Решившись собрать вас здесь, я преследовала лишь одну цель: я хотела избавиться от этих дурацких фотографий, которые попали мне в руки совершенно случайно и доставили мне столько неприятностей. В течение этих трех дней я неоднократно пыталась возвратить их вам, но ничего хорошего из этого не получалось. Каждый раз вы присылали бандитов, от которых мне приходилось спасаться бегством. Поначалу мной двигало желание помочь попавшему в беду человеку, потом – отомстить за его предполагаемую гибель. На сегодняшний момент у меня не осталось никаких желаний, кроме одного – чтобы вы оба оставили меня в покое и дали мне возможность нормально жить, ничего не боясь. Обоим вам я заявляю со всей ответственностью: я не участвую ни в каких политических играх и мне ничего от вас не надо. Поэтому я возвращаю вам ваши фотографии, а уж вы делите их как хотите.

Произнеся эту пламенную речь, я приподняла край блузки и вынула из-за пояса джинсов пачку фотографий.

– Вот они, эти фотографии, – сказала я, подняв их над головой, – я вам их отдаю.

И уже сделала легкий замах, чтобы швырнуть пачку в зал, но…

В этот момент снова произошло нечто такое, чего я никак не ожидала. Кто-то схватил меня за запястье мягкой, но цепкой рукой. В следующую секунду у меня из рук вырвали пачку фотографий. Я с удивлением обернулась и увидела стоящего рядом со мной… фотографа Канарейкина. Лицо его было радостным и самодовольным. Как он очутился здесь, я поняла в следующую секунду. Фотограф воспользовался путем, который я заготовила себе для отхода – по дереву, через окно.

Видимо, маневр Канарейкина и имел в виду Данчук, когда говорил Борисевичу, что фотографии скоро будут у него. Как он понял, что я могу скрываться в кинопроекторной, остается только догадываться. Похоже, Данчук был более предусмотрительным, чем Борисевич. Но, увы, вряд ли более везучим. Может быть, если бы не Канарейкин, не разыгралась бы на моих глазах вся последующая трагедия. Вырвав у меня пакет с фотографиями, этот придурок радостно замахал им над головой и закричал:

– Шеф, шеф! Порядок! Фотографии у нас! Вот они, вот!

Похоже, его крик и явился той искрой, от которой вспыхнул пожар.

Борисевич что-то напряженно сказал «кожаной куртке», тот, вскинув руки с пистолетом, прицелился и выстрелил.

Канарейкин покачнулся, схватился за грудь, на его лице отразилось удивление. Он сделал шаг вперед, ухватился за перила и стал медленно наваливаться на них. Руки его разжались, и пачка с фотографиями, выскользнув, упала на пол, прямо к ногам стоящих внизу. Сам же Канарейкин, перегнувшись через перила, так и повис на них. Но этого уже никто не замечал, поскольку внизу уже кипело сражение.

Выстрел «кожаной куртки» послужил сигналом для ответных действий данчуковских «братков». Борян и Вован, не жалея патронов, открыли пальбу по соперникам. Первым упал сраженный в голову «кожаная куртка». Борисевич, получив пулю в грудь, медленно осел на пол. Однако потери несла и данчуковская бригада, так как «длинный плащ» выпустил автоматную очередь. Данчук и Вован упали первыми, на груди каждого расплывалось по нескольку кровавых пятен от автоматных пуль. Только Борян еще продолжал палить из пистолета и достал-таки цель – одной из пуль попал «длинному плащу» прямо в голову. Тот, уже падая, чисто рефлекторно выпустил еще одну очередь из автомата, которая стоила Боряну жизни.

Все это время я стояла неподвижно, словно мумия, не в силах пошевелить даже мизинцем. От выстрелов можно было оглохнуть, пули свистели рядом со мной, выбивая щепки из старых стен киноклуба. Но от страха меня словно парализовало. Я даже не сделала попытки лечь на пол. И когда все затихло, я еще несколько минут стояла истуканом, с ужасом наблюдая за картиной побоища.

Из оцепенения меня вывел слабый стон. Я тут же определила, что стонал – а значит, был жив – Борисевич. В ту же секунду я, не раздумывая, бросилась ему на помощь. Сбежав по ступенькам, я склонилась над ним, пытаясь рассмотреть, насколько тяжело он ранен. Борисевич лежал на спине, вся его грудь была в крови. Кровь текла из раны, расположенной в левой части груди. Я ничем не могла ему помочь, надо было вызывать «Скорую». Вдруг я заметила, что Борисевич вынул руку из кармана и протягивает мне небольшую пачку, состоящую из долларовых купюр. Чисто машинально я взяла эту пачку в руки и с удивлением посмотрела на него. Борисевич сглотнул слюну и тихим, хриплым голосом проговорил:

– Фотографии… Дай мне фотографии.

Я оглянулась и увидела проклятые фотографии – они лежали в двух метрах от нас. Я подобрала пачку и поднесла Борисевичу. Тот цепким жестом вырвал ее у меня из рук и попытался засунуть себе в карман пиджака, но никак не мог попасть.

– Вам нужен врач, – сказала я, – потерпите, полежите спокойно, я сейчас.

Я смахнула навернувшиеся на глаза слезы и побежала к выходу, лихорадочно вспоминая, где же я видела ближайшую телефонную будку. Когда я была уже на пороге между залом и коридором, сзади раздался выстрел. Пуля, сбив локон на моем правом виске, вонзилась в дверной косяк. Я остановилась как вкопанная и стала медленно поворачиваться. То, что я увидела, поразило меня сильней, чем вся предшествующая баталия. Борисевич лежал на левом боку и целился в меня из пистолета. Я, оцепенев от ужаса, ждала очередного выстрела, но его не последовало. Борисевич застонал, его рука с пистолетом бессильно опустилась:

– Сука, – прошипел он, глядя на меня глазами, полными ненависти, и, перевернувшись на спину, затих.

Я вернулась к нему. Неподвижные глаза равнодушно смотрели в потолок. Я дотронулась рукой до его шейной артерии – пульса не было. Борисевич был мертв. Я в ужасе побежала подальше от этого места.

Уже на полдороге домой, то есть к Станиславу, идя по улице Зеленой, я с удивлением обнаружила, что все еще держу в правой руке пачку долларов. Навстречу мне, сверкая мигалкой, неслась милицейская машина. Видно, кто-то из местных жителей вызвал милицию, услышав стрельбу в киноклубе. Я рефлекторно спрятала доллары в карман джинсов и ускорила шаг.