На улице дул холодный порывистый ветер, небо было сплошь в серых тучах. На дворе Хуоти не увидел ни одного полена. Большую поленницу дров Хуоти заметил возле школы первой ступени.

— Ах ты, дрова воровать вздумал. А ну-ка, положь на место! — закричала какая-то женщина, заметив, что Хуоти стал набирать дрова из поленницы.

Пришлось вернуть поленья на место. С виноватым видом Хуоти пошагал вдоль речки к лесу. Может быть, удастся набрать хворосту. Речка была узкая и мелкая, через нее можно было перебраться по камням. На другом берегу росли молодые ивы и ольха, но на дрова они не годились. Хуоти дошел до железнодорожной насыпи. За насыпью начинался лес, вернее не лес, а то, что осталось от него после того, как его срубили на дрова и на строительные нужды. Подальше, на склоне горы, сохранились большие ели и сосны. Хуоти пошел туда.

Вокруг кустов можжевельника краснела брусника. Хуоти стал собирать ягоды, то и дело оглядываясь, чтобы не заблудиться. Со склона горы весь город был как на ладони. Насколько хватало глаз — дома, дома, крыша к крыше. «Сколько же надо дров, чтобы натопить все эти дома?» — подумал Хуоти. Вдали за городом синело озеро. Полюбовавшись городом и озером и налакомившись брусникой, Хуоти пошел обратно. На обратном пути он набрал охапку сухих сучьев.

Уборщица успела вернуться с бойни. Ей удалось выменять на сухари немного костей, из которых получился вкусный суп. Хуоти тоже досталась тарелка супа.

Дальше стало хуже: уборщица и финны-рабочие куда-то ушли, и Хуоти их больше не видел, а директору все не удавалось ничего придумать. Директор нервничал, говорил что-то о бюрократизме и успокаивал: скоро все устроится, надо лишь набраться терпения и ждать.

Хуоти ждал. А что еще он мог делать? Зато у него было время сходить и повидать Хёкку-Хуотари. Он решил разыскать психиатрическую лечебницу и заодно поглядеть город.

За рекой дорога сворачивала налево. С одной стороны дороги, на пологом склоне горы, стояли небольшие бревенчатые избы, с другой домов не было, впереди виднелась какая-то высокая белая стена. Только заметив часового, стоявшего на углу стены под грибочком, он догадался, что это такое. «Видимо там, за тюремной стеной, сидит и тот человек, которого красноармейцы везли в поезде», — подумал Хуоти.

Дорога превратилась в улицу, прямую и длинную, доходившую почти до самого озера. По обе стороны улицы стояли дома, были и двухэтажные, построенные из толстых бревен, некоторые обшиты досками и покрашены. Это был настоящий город. Но почему на улицах так пустынно и тихо, словно жизнь в городе вымерла? Хуоти в раздумье свернул направо и вышел на площадь, по обе стороны которой стояли полукругом два желтых двухэтажных каменных здания. По-видимому, это были-какие-то административные здания. У главного подъезда одного из них Хуоти увидел чугунных львов, казалось, поставленных по обе стороны каменной лестницы для того, чтобы посетители не досаждали чиновникам. С площади начиналась прямая и широкая улица. Хуоти встретилось несколько пешеходов, но никто не обращал на него никакого внимания.

Хуоти заметил объявление на стене здания и направился к нему, чтобы прочитать, что там написано, но вдруг откуда-то появилась коза и, сорвав афишу, начала жевать ее. На земле валялась еще какая-то бумажка, которую коза тоже попробовала, но есть не стала, Хуоти поднял бумажку. Тысяча рублей! Может быть, он сможет что-нибудь купить на эти деньги. Оглянувшись, Хуоти быстро сунул ассигнацию в карман и перешел через мощенную булыжником улицу на другую сторону, где проходила аллея. Там он остановился и стал рассматривать завод, находившийся за речкой в лощине. Интересно, как там, на заводе, работают? Хуоти не доводилось бывать даже в кузнице, и поэтому он не мог представить, как работают в заводских цехах. Потом он заметил, что из фабричных труб не поднимается дым. Почему?

Откуда-то спереди послышались крики и шум.

В конце аллеи оказалась широкая площадь. С этой площади и доносились громкие голоса и шум. Вся площадь была заполнена женщинами. Их было, наверно, несколько сот. Казалось, все женщины города собрались на площади. «Потому-то на улицах так тихо и пустынно», — мелькнуло у Хуоти.

— Уже и отруби не продают, — услышал он возбужденный женский голос. — Детишки пухнут с голоду.

— Коммунисты поделили между собой всю муку, — верещала другая женщина.

Из разговора женщин Хуоти понял, что они обошли все магазины и проверили даже склады, но нигде ничего не нашли и теперь требовали объяснения, куда подевалась мука. На какое-то возвышение поднялась голосистая женщина и закричала:

— Бабы, тихо! Выслушаем: что он скажет. Пусть говорит. Если что не так скажет, уши оторвем.

Женщина спрыгнула с возвышения, и на ее место поднялся какой-то интеллигентного вида мужчина. Он поднял руку, пытаясь успокоить толпу. Наконец, толпа затихла, и он смог говорить. Хуоти стоял далеко и почти не слышал, о чем говорит этот человек. Доносились лишь отдельные слова о блокаде, о каких-то четырнадцати империалистических державах.

— Ты дело говори! — кричали из толпы.

— Долой комиссаров голода! — выкрикнул кто-то. — Бей его!

Оратор вдруг куда-то пропал, точно провалился. Видимо, его стянули с возвышения, с которого он говорил. Хуоти не увидел, удалось ли этому человеку убежать, или его стали бить. Вокруг поднялся такой шум, что в нем потонули милицейские свистки.

Возбужденная толпа стала расходиться, и перед Хуоти открылась вся площадь. На другой стороне ее был гостиный двор, возле которого на тротуаре стояло несколько возбужденных женщин, о чем-то говоривших между собой громкими голосами.

Хуоти подошел к ним.

— Где здесь психиатрическая лечебница? — спросил он.

Женщины посмотрели на него. Потом одна сказала:

— Скоро тут все сойдут с ума. Там она где-то, иди вон туда.

Хуоти отправился в указанном направлении. Он вспомнил поговорку, которую часто приходилось слышать дома: голодный говорит о хлебе. Это была правда. Правдива была и другая поговорка — о том, что брюхо никогда не обманывает. Но всегда ли оно бывает право? Об этом Хуоти не мог думать, потому что на уме у него был тоже только хлеб. Тем более, что откуда-то пахнуло свежеиспеченным хлебом. На двери одного из домов он заметил вывеску «Булочная Рейнемана». Отсюда и пахло так вкусно. Хуоти попытался открыть дверь, но она была заперта. На двери было наклеено бог весть когда написанное от руки пожелтевшее объявление, в котором говорилось, что сегодня хлеб выдаваться не будет.

Неподалеку от булочной Хуоти увидел народную столовую, она оказалась открытой. Войдя в столовую, Хуоти долго стоял у дверей, пока, наконец, осмелился сесть за свободный столик. Людей в столовой было мало. Официантов, видимо, вовсе не было, потому что посетители подходили поочередно к окошку и получали свои порции. Хуоти тоже подошел к окошку.

— А талон? — спросила раздатчица. — А талон у тебя есть?

Хуоти достал из кармана тысячерублевую бумажку.

— Надо талон, — повторила женщина и отошла.

Хуоти не уходил. Ему стало так обидно, что губы его задергались. Видимо, заметив это, женщина вернулась к окошечку.

— На, ешь.

И она подала Хуоти тарелку супа. Хлеба ему не дали. Не было хлеба и у остальных посетителей. По похлебке трудно было понять, из чего она сварена, из мяса или из рыбы, но Хуоти был так голоден, что тарелка его вмиг опустела.

Психиатрическую лечебницу оказалось нелегко найти. Некоторые из встречных не знали, где она находится, другие почему-то пугались, когда Хуоти спрашивал их, как пройти в эту больницу. Ему и самому было немножко страшновато идти туда. Но он должен был передать поклон Хёкке-Хуотари, и поэтому продолжал поиски.

Наконец, он вышел на широкую улицу, посредине которой росли большие лиственные деревья, каких в Пирттиярви Хуоти не видел. Это был Левашовский бульвар, заложенный еще в конце прошлого века. Теперь бульвар был переименован в бульвар имени Карла Либкнехта и Розы Люксембург, но горожане называли его прежним именем.