— А сын твой?

— Он останется жив, если я умру. Ты поклялся мне в этом прахом своих отцов.

— И я исполню свою клятву.

— Так вели же поскорее убить меня.

— Разве женщины твоего народа похожи на наших? Разве они тоже не боятся мучений? — с изумлением спросил он.

— Да, — взволнованно отвечала она. — Ни одна мать не обратит на них внимания, когда дело идет о спасении ее детей.

— Слушай, — сказал тронутый ее словами индеец. — У меня тоже есть мать, и я люблю ее. Если хочешь, я могу отложить твою казнь до захода солнца.

— Зачем? Нет, воин, мне не нужна эта отсрочка. Если же тебя трогает мое горе, согласись исполнить мою просьбу.

— Говори.

— Вели убить меня теперь же и как можно скорее.

— А если придет твой сын?

— Ну так что же? Тебе нужна жертва, ведь так? Эта жертва перед тобой, и ты можешь мучить ее, как хочешь. Зачем откладывать? Вели убить меня.

— Твое желание будет исполнено, женщина, — печально отвечал индеец. — Приготовься к смерти.

Она наклонила голову.

По знаку Орлиной Головы два воина схватили Хесуситу и привязали ее к столбу.

Началась пытка ножами.

Каждый воин брал свой нож большим и указательным пальцем и бросал его в пленницу, стараясь наносить ей только самые легкие раны.

Индейцы всегда продолжают пытку насколько можно дольше, отнимают понемногу жизнь у своих врагов и убивают их уже полумертвыми.

Команчи метали ножи с поразительным искусством, каждый раз попадая в пленницу, но только слегка задевая ее.

А кровь все-таки текла.

Хесусита закрыла глаза и горячо молилась, чтобы ей поскорее нанесли смертельный удар.

Между тем воины, которым ее тело служило мишенью, начали мало-помалу распаляться.

Теперь они уже не жалели бедную женщину: они думали только о том, чтобы показать свое искусство и громкими восторженными криками приветствовали особенно ловкие удары.

Одним словом, с индейцами случилось то же, что нередко бывает и с цивилизованными народами. Вид крови опьянял их, каждый старался превзойти другого, каждому хотелось выказать свою ловкость.

Когда все поочередно бросили ножи, лучшие стрелки племени взяли ружья.

Нужно было иметь очень верный глаз, чтобы, стреляя в пленницу, наносить ей только незначительные раны. Не очень точно направленная пуля могла сразу прекратить ее мучения и лишить присутствующих зрелища, доставлявшего им столько удовольствия.

При каждом выстреле судорожная дрожь пробегала по телу несчастной женщины.

— Пора кончать! — сказал Орлиная Голова, которого трогало и изумляло самоотвержение бедной матери. — Воины команчей не кугуары. Эта женщина уже достаточно страдала. Пусть она умрет.

Ропот послышался в той стороне, где стояли женщины и дети, больше всех наслаждавшиеся страданиями пленницы.

Но воины были на стороне вождя. Осужденная не оскорбляла их, не смеялась над ними, и потому пытка не доставляла им удовольствия. Кроме того, им было совестно мучить женщину.

А потому решили не втыкать ей под ногти щепок, не привязывать между пальцев серных фитилей, не намазывать лица медом как приманкой для пчел и отменить все другие пытки, перечислять которые было бы слишком долго.

Хесуситу отвязали от столба. Перед казнью она должна была отдохнуть несколько минут и собраться с силами.

Бедная полубесчувственная женщина упала на землю.

Орлиная Голова подошел к ней.

— Моя мать очень смела, — сказал он. — Она вынесла мучения с таким мужеством, что и воины могли бы позавидовать ей.

Бледная улыбка показалась на посиневших губах Хесуситы.

— У меня есть сын, — отвечала она, кротко взглянув на вождя. — Я страдаю за него.

— Воин должен быть счастлив, имея такую мать.

— Почему же вы так долго не убиваете меня? Это жестоко. Воины не должны мучить женщин.

— Моя мать права. Пытка кончена.

— Значит, я сейчас умру? — спросила она, облегченно вздохнув.

— Да, костер уже готов.

Услыхав это, бедная женщина задрожала от ужаса.

— Разве меня сожгут? — с отчаянием воскликнула она. — Зачем же?

— Таков обычай.

Она закрыла лицо руками, но через минуту приподнялась и взглянула на небо.

— Да будет воля Твоя, Господи! — покорно прошептала она.

— Достаточно ли оправилась моя мать? Готова ли она к смерти? — спросил Орлиная Голова, с состраданием взглянув на нее.

— Да, — твердо отвечала она, вставая.

Орлиная Голова был изумлен. Индейцы выше всего ставят мужество и смелость.

— Идем, — сказал он.

Пленница решительно пошла за ним. Силы вернулись к ней. Она наконец умрет!

Вождь подвел Хесуситу к столбу, и ее снова привязали к нему. Вокруг нее положили сырые дрова и, по знаку Орлиной Головы, зажгли их.

Сначала дрова только тлели, и клубы черного дыма поднимались от них.

Через несколько секунд пламя вспыхнуло и костер запылал.

Бедная женщина дико вскрикнула.

В ту же минуту всадник, скакавший во весь опор, подъехал к столбу.

Соскочив с лошади, он в одно мгновенье разбросал дрова и перерезал веревки, которыми была привязана Хесусита.

— О, зачем, зачем приехал ты сюда!? — прошептала она, падая в его объятия.

— Прости меня! — воскликнул Чистое Сердце. — Боже! Как ты должна была страдать!

— Уходи отсюда, Рафаэль, — сказала она, горячо целуя его. — Позволь мне умереть вместо тебя! Я твоя мать. Я хочу пожертвовать за тебя жизнью!

— Не говори, не говори так! Ты сводишь меня с ума! — воскликнул Чистое Сердце, с отчаянием сжимая ее в своих объятиях.

Между тем команчи, изумленные внезапным появлением охотника, успели уже опомниться и казались такими же спокойными и бесстрастными, как всегда.

Орлиная Голова подошел к Чистому Сердцу.

— Добро пожаловать! — сказал он. — Я уже не ждал моего брата.

— Мне нельзя было приехать раньше, но теперь я здесь. Моя мать свободна?

— Свободна.

— Она может уехать, куда хочет?

— Да.

— Нет! — воскликнула Хесусита, подойдя к вождю и становясь между ним и Чистым Сердцем. — Теперь уж слишком поздно. Я должна умереть. Сын мой не имеет права заменить меня.

— Что говоришь ты, мать?

— Я говорю правду, Рафаэль, — горячо продолжала она. — Час, в который ты должен был приехать, уже прошел. Ты не имеешь права быть здесь и мешать мне умереть. Уезжай, уезжай скорее, Рафаэль! Умоляю тебя! Ради Бога! Позволь мне спасти тебя! — она обняла его и горько зарыдала.

— Ты ослеплена своей любовью, — отвечал Чистое Сердце, нежно целуя ее. — Я не допущу такого ужаса. Нет, нет, я ни за что не уеду отсюда!

— Боже, Боже! — проговорила, рыдая, Хесусита. — Он не хочет понять меня… Я была бы так счастлива, если бы могла умереть за него!

И, обессиленная волнением, она упала без чувств в объятия сына.

Чистое Сердце нежно поцеловал мать и положил ее на руки Эусебио, приехавшего несколько позднее его.

— Уезжайте скорее! — сказал он. — Бедная мать! Дай Бог ей счастья, если только она может быть счастлива без своего сына!

Эусебио вздохнул, крепко пожал руку Чистому Сердцу и, положив на седло свою госпожу, вскочил на лошадь и выехал из лагеря. Никто не остановил его: все расступились и дали ему дорогу.

Чистое Сердце смотрел на свою мать, не спуская глаз. Когда же лошадь, на которой она лежала, исчезла из виду, он вздохнул и провел рукою по лбу.

— Все кончено! — прошептал он. — Да хранит ее Бог!

Потом он подошел к вождям, которые с изумлением и глубоким уважением глядели на него.

— Воины-команчи! — твердо сказал он, бросив на них презрительный взгляд. — Вы все трусы! Храбрый человек не станет мучить женщину.

Орлиная Голова улыбнулся.

— Мы скоро увидим, — насмешливо отвечал он, — так ли храбр бледнолицый траппер, как он думает.

— Во всяком случае, я сумею умереть, как мужчина! — гордо сказал Чистое Сердце.

— Мать охотника свободна.

— Ну так что же? В чем дело?

— У пленника не должно быть оружия.