Размышления эти, конечно несколько запоздалые, омрачили лица авантюристов; благоразумие вдруг одержало верх, и эти храбрые люди невольно почувствовали непреодолимый ужас при мысли о страшном возмездии, на которое решатся испанцы, открыв обман, жертвой которого они оказались. Скоро этот ужас усилился настолько, что шхуна чуть было не распустила паруса.

Только два человека остались тверды и непоколебимы в своем намерении отправиться на берег и довести до конца осуществление задуманного плана — Монбар и Филипп. Причины, подвигнувшие их на это, были настолько серьезны, что любые соображения должны были отступить перед желанием преуспеть в этом предприятии. Хладнокровно подвергнув опасности свои жизни и жизни своих товарищей, поставив перед собой цель во что бы то ни стало пробраться в Маракайбо и ожидая получить желанную награду за свои усилия, они не могли согласиться постыдно удалиться, поддавшись страху, недостойному их львиных сердец. Монбар энергично восстал против намерений своих товарищей; он доказывал им, что грозная слава, сопутствующая флибустьерам, поможет им устоять против испанцев даже в том невероятном случае, если они будут узнаны. Самое худшее, что могло с ними случиться, — это битва, а поскольку ни в бухте, ни в озере не было ни одного испанского судна, флибустьерам не грозила опасность с моря, и в случае необходимости они могли без особого риска ретироваться, что является разумной мерой, когда приходится бороться с силами, во сто крат превосходящими свои собственные; но в данную минуту ретирада оказалась бы делом постыдным, так как для нее не было никаких причин.

Эти возражения, горячо поддерживаемые Филиппом, достигли поставленной Монбаром цели; флибустьеры скоро позабыли о страхе, овладевшем ими, и поклялись Монбару оставаться ему верными и скорее умереть всем до единого, чем бросить его.

Как только Филипп увидел дона Фернандо д'Авила, он немедленно узнал в нем бывшего губернатора Тортуги и опекуна доньи Хуаны. Он тут же решил как можно скорее остаться одному в Маракайбо, тем более что именно с этой целью устроил он экспедицию и снарядил шхуну.

Когда волнение, вызванное соображениями, которые мы привели выше, утихло и все пришло в порядок, решили, что ночью шхуна приблизится к берегу, чтобы иметь возможность поддерживать постоянную связь с городом, а Пьер Легран и Мигель Баск станут измерять глубину залива и вести наблюдение за местностью, будучи наготове сняться с якоря при первом сигнале. Кроме того, условились, что ни один человек из экипажа, за исключением командира, не должен покидать борта корабля. Юнге Шелковинке было поручено осуществлять связь между Монбаром и командой на шхуне. На судне должна была поддерживаться самая строгая дисциплина, и так как малейшее неповиновение могло послужить причиной всеобщей гибели, ослушавшийся подвергался немедленному расстрелу; кроме того, для устранения всяких непредвиденных случайностей доступ к шхуне будет строго воспрещен городским жителям.

Меры эти обсуждались на общем совете и были приняты флибустьерами, торжественно поклявшимися в их неукоснительном исполнении.

Покончив с этим делом, занялись вопросом о поездке на берег. Сойти на берег собирались шестеро: Монбар под именем графа дона Пачеко де л'Аталайя, как чрезвычайный ревизор; Филипп под именем дона Карденио Фигера, его личный секретарь; Данник, Питриан и Тихий Ветерок под именами Хосе, Нардо и Нико, слуги графа; наконец, Шелковинка, или Лопес Карденас, его паж.

Монбар собрал пятерых товарищей в каюте и дал им последние инструкции. Роли, которые им предстояло играть, были тем труднее, что они не должны были забывать о них ни на одну минуту. Поэтому Монбар несколько раз повторил, как важно постоянно быть начеку. Когда он удостоверился, что все в совершенстве изучили его инструкции, то велел спустить на воду две шлюпки.

В первую сошли Филипп, юнга и сам Монбар, три других флибустьера сели во вторую шлюпку, захватив с собой поклажу. Потом Монбар, оглянувшись вокруг со странным выражением, приподнялся в шлюпке, снял шляпу, с улыбкой кивнул флибустьерам и громким голосом обратился к своим гребцам:

— Гребите, ребята, — сказал он, — и помните, что с этой минуты ни одного французского слова не должно сорваться с ваших губ.

Шлюпка быстро направилась к пристани, где уже собралась довольно значительная толпа, по-видимому с нетерпением поджидавшая появления знатной особы, прибывшей на шхуне «Мадонна».

Дойдя до этого места в нашем повествовании, мы смиренно признаемся, что не решались бы продолжать, если бы в наших руках не было подлинных доказательств событий почти фантастических, о которых мы взялись рассказать. Действительно, не превосходит ли игру самого смелого воображения храбрость этих людей, которым так легко удалось провести целый город! Поражает и то легковерие, с каким население этого города во главе с властями позволило себя обманывать, даже не подозревая, несмотря на многочисленные проделки флибустьеров, жертвой которых они уже не раз оказывались, что и на этот раз они сделались игрушкой в их руках? Правда, в то время сообщение было довольно затруднительным, суда приходили из Европы достаточно редко, и испанские колонии почти всегда находились в полном неведении не только относительно событий, происходящих в метрополии, но и относительно того, что происходило в соседних колониях. Такое неведение способствовало успеху планов флибустьеров, которые, постоянно крейсируя у важнейших гаваней на материке и островах, были прекрасно осведомлены обо всех интересующих их событиях, нападая на корабли испанцев, допрашивая пленников и перехватывая депеши, находившиеся на судах, прибывавших из Европы и возвращавшихся туда. Прибавим еще, что в важнейших пунктах авантюристы держали своих шпионов, которые оповещали их обо всех интересующих событиях с помощью специальных сигналов, посылаемых с берега.

Обе шлюпки подошли к пристани и остановились у лестницы. Дон Фернандо д'Авила в парадном мундире полковника испанской армии — чин, полученный им недавно, — ждал путешественников в окружении главного штаба гарнизона и виднейших представителей городских властей.

После первых приветствий и обычных представлений дон Фернандо велел привести лошадей для Монбара и Филиппа. Вся свита села на лошадей и среди громких криков толпы, пушечных выстрелов и звуков военного оркестра направилась шагом к главной площади.

Дом, который дон Фернандо велел приготовить для Монбара, находился на самой площади, недалеко от собора, как раз напротив губернаторского дворца. У дверей стояла почетная стража. Дон Фернандо сошел на землю, приглашая флибустьеров следовать за собой в дом, внутреннее расположение которого он любезно предложил показать им лично. Вскоре губернатор откланялся, предоставляя графу де л'Аталайя располагаться по своему усмотрению; однако, уходя, он взял с графа обещание в тот же вечер вместе с секретарем присутствовать на пиршестве, которое городские власти устраивали в его честь.

Как только за испанцами закрылись двери дома, флибустьеры перевели дух; постоянное напряжение, в котором они вынуждены были находиться, начинало их утомлять, они чувствовали настоятельную необходимость перевести дух и осмотреться.

Прежде всего они отправились осматривать дом. За короткое время губернатору удалось все прекрасно устроить. Дом оказался большим, с просторными комнатами и великолепным садом позади. Особенно флибустьеров восхитило то, что этот дом, настоящий дворец, имел три отдельных выхода: первый, главный, вел на площадь; второй, скрытый в тени сада, — на улицу Бодегон, а третий из помещения для слуг выводил на улицу Платерос. Это обстоятельство чрезвычайно обрадовало флибустьеров, ведь таким образом они могли входить в дом и покидать его незаметно и не подвергались опасности быть заключенными в этом доме, как в тюрьме. Кроме того, сад, наполненный очень редкими тропическими растениями, с тенистыми боскетами[5], с трудом пропускал солнечные лучи и давал возможность принимать посетителей и вести беседу, не опасаясь шпионов.