— Что ж, если для тебя это настолько серьезно, — делай, как хочешь! Знай только, что когда тебе надоест эта нелепая комедия, приди и скажи мне! Обещай!

— Ну, обещаю; значит, решено?!

— Если ты непременно этого хочешь, упрямец! — сказал дон Торрибио, заключая брата в свои объятия.

— Благодарю! Благодарю тебя, брат! — радостно воскликнул молодой человек. — Одно еще, — не забывай, что с сегодняшнего дня я зовусь не Пепе Кабальеро, а…

— А как же прикажите вас величать?

— Пепе Ортис.

— Ну, пусть будет Пепе Ортис! — сказал смеясь Торрибио.

— Благодарю вас, сеньор дон Торрибио де Ньеблас! — ответил Пепе с комической важностью.

Так было заключено между братьями это странное условие, которое в недалеком будущем должно было иметь для них самые удивительные последствия.

Несколько дней спустя после этого разговора дон Торрибио приобрел за девятнадцать тысяч пиастров прекраснейшее судно, которое назвал «Надежда». Это был превосходный трехмачтовый корабль, легкий и ходкий, вместимостью в шестьсот тонн, обшитый медью, признанный всеми моряками завидным приобретением. Оно было построено в Нью-Йорке всего год назад и сделало только два рейса: в Бразилию, затем в Индию.

Капитан дон Торрибио де Ньеблас не теряя времени поручил Пепе набрать надежный экипаж для его судна, что тот исполнил очень умело и удачно. Спустя недели две «Надежда», нагруженная по самую палубу товаром, выгодно приобретенным молодым владельцем, снялась с якоря и вышла в море, взяв курс на Кантон[16].

В продолжение целых восьми лет дон Торрибио и Пепе исходили все моря и океаны, посетили все страны света, побывали повсюду, на севере и на юге, на востоке и на западе. При неизменном счастье и редкостной удаче всех предпринятых ими торговых оборотов, богатство обоих братьев возрастало с быстротой, превосходившей самые смелые ожидания.

За год или полтора до начала нашего рассказа «Надежда», стоявшая уже около шести недель на якоре в Кадисе, готовилась к отплытию с грузом в Нью-Йорк. И вот последний тюк уже спущен в трюм, экипаж в сборе, — все готово; на утро судно должно стать под паруса и уйти в море.

Время клонилось к вечеру; капитан дон Торрибио де Ньеблас, сидя в одной из комнат гостиницы «Трех Волхвов», где он квартировал, оканчивал некоторые деловые письма и счета, когда вошел прислуживавший ему юнга и доложил, что какой-то пожилой человек непременно желает видеть капитана, уверяя, будто имеет сообщить ему нечто очень важное.

— Пусть войдет! — сказал капитан.

Вошедший был человек лет пятидесяти, высокого роста, крепкого сложения, с грустным, мрачным лицом. В нем сразу можно было признать старого солдата. Одет он был очень бедно, но чрезвычайно опрятно и с достоинством носил свои лохмотья или, как говорит испанская пословица, «умел находить способ драпироваться в бечевку».

Незнакомец почтительно поклонился капитану и остался стоять со шляпой в руках.

Дон Торрибио, оглядев его с любопытством, предложил сесть и, закурив сигару, спросил, что он имеет ему сказать.

— Сеньор! — отвечал незнакомец. — Зовут меня Лукас Мендес; я родом из Соноры, одной из провинций Мексиканской республики. Если позволите, в нескольких словах расскажу вам всю мою повесть!

— Говорите, сеньор, я слушаю.

— Лет двадцать тому назад, во время войны за независимость, меня насильно увезли с родины, — начал Лукас Мендес, — и привезли в Испанию в качестве военнопленного или, вернее, инсургента, так как я был схвачен в ряду бунтовщиков с оружием в руках. Я не стану рассказывать вам, что я за это время выстрадал и перетерпел, — это было бы слишком долго, да и едва ли интересно. Скажу одно: выносил и терпел я, не жалуясь. Но теперь священный долг и данная мною умирающему клятва призывают меня на родину. К несчастью, я не имею ни гроша, даже на пропитание, и потому пришел просить о милости: разрешите мне сопровождать вас. Я буду служить вам, как верный пес, — быть может, даже сумею быть полезным, когда мы будем в Мексике, потому что, несмотря на долгое отсутствие мое, я хорошо знаю и помню свою родину. Если вы захотите уважить мою просьбу, вы этим сделаете поистине доброе дело, спасете человека от отчаяния и дадите возможность сдержать данную клятву.

— Но я иду в Нью-Йорк, а не в Мексику, сеньор! — сказал дон Торрибио, внимательно вглядываясь в своего посетителя.

— Да, я знаю, капитан, но мне также известно, что из Нью-Йорка вы намереваетесь идти в Веракрус.

— Это справедливо, вы не ошиблись, но, скажите, кто прислал вас ко мне?

— Сегодня в полдень, находясь случайно на набережной, я видел вас, сеньор. Ваше лицо мне показалось ужасно знакомо, оно живо напоминает мне человека, которого я некогда близко знал, и которому я сам закрыл глаза. И вот что-то толкнуло меня идти на «Надежду»; самое название судна было уже добрым для меня предзнаменованием! — добавил он, улыбаясь. — На палубе первым попался мне ваш подшкипер; не помню, что я ему говорил, но только он отнесся ко мне участливо и поручил мне передать вам записку и обратиться к вам лично с просьбой. Я так и сделал.

— А где у вас эта записка?

— Здесь, капитан, вот она!

Дон Торрибио взял записку и пробежал ее глазами, затем, написал на ней несколько слов, снова запечатал и вручил Лукасу Мендесу.

— Я согласен и принимаю вас к себе на службу, Лукас Мендес! — сказал капитан. — Вернитесь немедленно на судно, там мой подшкипер предоставит вам все необходимое; мы уходим завтра с рассветом. Идите же с Богом, друг мой!

— Благодарю вас, ваша милость! — прошептал старик тихим, растроганным голосом. — Благодарю, но позвольте мне добавить еще только одно слово!

— Говорите!

— Я уже говорил вашей милости, — нерешительно продолжал он, — что дал клятву, которую считаю ненарушимой даже и по отношению к вам, спасителю моему, но я хочу предупредить вашу милость, что, когда мы прибудем в Мексику, то, быть может, мне придется отлучиться несколько раз, не объясняя вам причины.

Молодой человек улыбнулся.

— У вас могут быть частные дела, как и у меня! — сказал он. — Когда мы будем там, я представлю вам полную свободу. Что же касается вашей тайны, то я буду ждать до тех пор, пока вы сами не пожелаете открыть ее мне, так что можете быть покойны! Идите, Лукас Мендес, со временем мы будем иметь случай узнать друг друга ближе!

Старик раскланялся и вышел.

Вот как случилось, что у дона Торрибио оказались два преданных ему по гроб и безгранично привязанных к нему слуги, на которых он во всем мог положиться, как на себя.

На следующее утро в назначенное время «Надежда» ушла из Кадиса и пошла в Веракрус.

Теперь мы будем продолжать наш рассказ с того места, где остановились в конце первой главы. Впоследствии, когда это будет нужно, мы не забудем сообщить нашему читателю, как и почему, полтора года спустя по выходе «Надежды» из Кадиса, дон Торрибио приютился в глухой, забытой деревеньке нижней Калифорнии, путешествуя на коне, как какой-нибудь местный ранчеро[17], после того как он объездил чуть ли не всю Мексику.

Глава IV

КАКОВА БЫЛА БЛАГОДАРНОСТЬ ДОНА МАНУЭЛЯ

Дон Торрибио знал из разговоров, что дон Мануэль со своей семьей намеревался отправиться в Сан-Диего-дель-Рио, где он рассчитывал найти возможность сесть на другое судно, которое согласилось бы доставить его в Акапулько, откуда он думал добраться до Мехико. Проделать все это путешествие на «Лафайете» нечего было и думать: капитан объявил, что его бриг не может уйти в море ранее чем по прошествии месяца или даже двух. Поэтому дон Мануэль просил выгрузить свои вещи и багаж и щедро расплатился с капитаном.

В Сан-Диего-дель-Рио был отправлен нарочный, чтобы узнать, стоят ли там суда. Несколько дней спустя, посланный возвратился и объявил, что Сан-Диего-дель-Рио — незначительное местечко, в которое заходят исключительно контрабандисты, и что там сесть на судно нет никакой возможности. Известие это, по-видимому, очень опечалило дона Мануэля. Положение становилось затруднительным, не мог же он, в самом деле, засесть безвыходно на столь продолжительное время в этой глухой деревушке?!