— О! В сущности, все очень просто, — сказала донна Гермоса, бросив взгляд на молодого человека.

Тот молча поклонился, донна Гермоса продолжала:

— Девушка моих лет и особенно моего звания не решается на такой шаг… прямо скажем, рискованный шаг, без веских к тому оснований.

— Я в этом убежден.

— Какие же важные причины заставили меня пренебречь инстинктом девичьей скромности и подвергнуть риску свою репутацию? Причина в том, что затронуты интересы сердца… Ясно ли я выражаюсь, дон Торрибио? Вы догадываетесь о чем пойдет речь?

— Да, сеньорита, — ответил он с волнением.

— Последний раз отец принял вас, может быть, несколько сурово. Вы же решили, что наш брак расстроен, рассердились на отца моего и на меня, быстро простились и уехали, унося в сердце обиду и гнев.

— Кузина, клянусь вам…

— Я женщина, дон Торрибио, а женщинам свойственен инстинкт, никогда их не обманывающий. Неужели вы думаете, что я не догадывалась о вашей горячей любви ко мне, когда согласилась стать вашей женой?

Дон Торрибио смотрел на нее в полной растерянности.

— А несколько дней спустя дон Фернандо попал в засаду, — продолжала она, — и убит на месте. Значит, вы это сделали, дон Торрибио?

— Не стану отпираться, сеньорита, действительно я хотел отомстить человеку, которого считал своим соперником. Но, клянусь вам, я не приказывал убивать его.

— Я это знала, — сказала она торжествующим тоном. — Вам не нужно оправдываться.

Дон Торрибио смотрел на нее и ничего не понимал. Между тем она продолжала, улыбаясь:

— Тот, которого вы считали вашим соперником, не был им. Как только вы уехали в тот день из асиенды, я призналась отцу, что люблю только вас и никогда не выйду за другого.

— Возможно ли? — воскликнул молодой человек, вскакивая с места. — О, если бы я это знал!

— Успокойтесь, зло, содеянное вами, отчасти поправлено: дон Фернандо по моему приказанию вызволен из рук Паблито и в эту минуту находится в асиенде Лас-Норис, откуда отправится в Мехико. Отец мой, который никогда мне ни в чем не отказывал, позволил мне соединиться с тем, кого я предпочитаю.

Она бросила на дона Торрибио взгляд, исполненный безмерной любви. Дон Торрибио был смущен. Он страстно желал, но не смел поверить только что сказанным словам.

Сердце его снедали сомнение и страх, что если она насмехается над ним?

— Неужели вы еще любите меня?

— Разве мое присутствие здесь не доказывает это? Иначе для чего бы мне приходить сюда?

— Да, конечно, — вскричал дон Торрибио, опускаясь перед ней на колени. — Простите меня, сеньорита, я не ведаю, что говорю… О, я безмерно счастлив!

Торжествующая улыбка застыла на лице донны Гермосы.

— Если бы не любовь к вам, почему бы мне не выйти за дона Фернандо, тем более что он теперь с нами у нас в асиенде.

— Да, да, вы правы! Сто раз, тысячу раз правы! О, женщины, загадочные существа! Кто может разгадать ваше сердце?

Донна Гермоса с трудом удерживала сардоническую улыбку. Лев был повержен к ее ногам, она одержала верх. Теперь она не сомневалась в успешном осуществлении своего замысла.

— Что мне сказать отцу? — спросила она. Дон Торрибио вне себя от счастья принял торжественную позу.

— Сеньорита, скажите вашему отцу, что всю свою жизнь я буду благословлять те сладостные мгновения, которые вы мне подарили сегодня. Как только будет взят президио Сан-Лукас, я буду иметь честь явиться в асиенду дона Педро де Луна.

Глава XII

ЖЕНСКАЯ ВОЛЯ

Если некто особенно усердствует в доказательстве чего-то, это невольно рождает подозрение, а следовательно, приводит к результату, обратному желаемому. Примерно то же самое имело место в описанном выше случае. Опьяненный счастьем дон Торрибио где-то в глубине души не доверял столь красноречивым изъявлениям чувств со стороны донны Гермосы. Но сам факт ее появления в лагере апачей усыпил его бдительность. Как часто умные и проницательные люди становятся жертвой той или иной своей слабости. И все потому, что доверяются лести людей, которым безгранично верят. Именно это и произошло с доном Торрибио. Мог ли он усомниться в искренности добропорядочной девушки, пришедшей признаться ему в любви?

Чего ради она стала бы обманывать его, если дон Фернандо Карриль спасен? Зачем ей было рисковать собственной репутацией, отправляясь в лагерь апачей?

Словом, в конце концов он принял желаемое за действительное. Блистательный молодой человек, занятый большой политикой, весь во власти честолюбивых грез, не удосужился изучить повадки лукавого существа, имя которому женщина.

Женщина — особенно мексиканка — никогда не прощает оскорблений, нанесенных тому, кого она любит. Он для нее — святыня, идол. К тому же донна Гермоса была единственной женщиной, которую любил дон Торрибио. Эта любовь слепила его, и он видел только то, что желал видеть.

— Теперь, — сказала донна Гермоса, — я могу остаться в вашем лагере до прибытия моего отца, не опасаясь каких-либо оскорблений?

— Приказывайте, сеньорита, здесь все ваши рабы, — ответил дон Торрибио, поклонившись.

— Эта женщина, благодаря покровительству которой я добралась до вас, отправится на асиенду Лас-Нориас.

Дон Торрибио подошел к выходу из хижины и два раза хлопнул в ладоши. Тотчас же явился индейский воин.

— Пусть для меня приготовят другую палатку. Эту я уступаю бледнолицым женщинам. Отряд отборных воинов под началом моего брата будет охранять их безопасность. Горе тому, кто посмеет проявить к ним хоть малейшее неуважение. Эти женщины священны. Они могут выходить куда угодно и принимать, кого пожелают. Брат мой понял меня?

Воин молча поклонился.

— Пусть брат мой велит приготовить двух лошадей. Индеец вышел.

— Видите, сеньорита, — продолжал он, кланяясь донне Гермосе, — вы здесь царица.

— Благодарю вас, — ответила она. Вынув из кармана письмо, приготовленное заранее и не запечатанное, она продолжала:

— Я была уверена в результате нашего разговора и написала обо всем отцу до того, как увиделась с вами. Прочтите, дон Торрибио, — добавила она с очаровательной улыбкой, но с внутренним трепетом.

— О, сеньорита! — воскликнул он, отстраняя письмо. — Дочь поверяет отцу свои сокровенные мысли и никому другому не полагается их знать.

Донна Гермоса медленно запечатала письмо, не обнаруживая ни малейшего признака тревоги, в которой она пребывала все это время, и вручила письмо Мануэле.

— Кормилица, улучи момент, когда отец будет один и вручи ему это письмо, а также объясни ему то, о чем я не могла упомянуть.

— Позвольте мне удалиться, — прервал ее дон Торрибио. — Я не хочу знать, какие поручения вы будете давать вашей служанке.

— Я не согласна, — лукаво сказала донна Гермоса. — Я не должна ничего скрывать от вас. Отныне вы будете знать самые сокровенные мои мысли.

Молодой человек засиял от удовольствия. Тем временем привели лошадей. Когда дон Торрибио вышел отдать приказания апачу, донна Гермоса торопливо зашептала.

— Твой сын должен быть здесь через час, если возможно.

Дон Торрибио вернулся в палатку.

— Я сам провожу донну Мануэлу до оборонительного рубежа, чтобы вы не беспокоились о вашей посланнице.

— Благодарю вас, — ответила донна Гермоса. Женщины бросились на шею друг другу и поцеловались так, будто расставались навсегда.

— Не забудь! — прошептала донна Гермоса.

— Будьте спокойны!

— Вы здесь у себя дома, — сказал дон Торрибио. — Никто не войдет сюда без вашего разрешения.

Донна Гермоса улыбнулась в ответ и проводила свою верную кормилицу до порога. Мануэла и дон Торрибио сели на лошадей и ускакали. Донна Гермоса провожала их взглядом и, когда топот их лошадей растворился в разноголосом шуме, опустила полог и вернулась в палатку.

— Я разыграла главную карту, теперь он должен открыть мне свои.

Четверть часа спустя Мануэла и ее проводник остановились в пятидесяти шагах от президио. За все время пути они не обменялись ни единым словом.