— Простите меня, Иван Иванович, — Андрей виновато опустил голову.
— То-то, брат! — Иван Иванович проводил его к двери. — Есть у меня к тебе просьба…
— Просьба?
— Ты в последнее время слишком быстро заканчиваешь бои. Растягивай время. Нам каждая минута дорога.
— Есть! — Андрей счастливо улыбается и козыряет подполковнику.
Под вечер в барак из соседнего блока пришел Роман Крипиневич, польский коммунист, которого Андрей не раз встречал у Левшенкова.
— Андрей, ходи на минутку, — позвал Роман. Он был чем-то взволнован. — Надо бить морду. Крепко бить!
— Кому? Что случилось?
Роман рассказал, что у них в блоке появился новый заключенный, бывший каратель. Он откровенно хвастает тем, что вешал русских партизан, жег их дома, насиловал партизанок.
— Когда я сказал ему: «Ты, пся крев, за это ответишь перед русскими», — он бросился на меня и пытался задушить.
Вместе с Андреем в польский барак пошли летчик Алексей Мищенко, который на нарах занимал место погибшего Каримова, и сибиряк Григорий Екимов.
Каратель — рослый, длиннорукий, с сильно выступающей нижней челюстью, — увидав Романа, оскалился, обнажая редкие крупные зубы:
— Пришел, большевистская холера!
Роман не остался в долгу и ответил на оскорбление.
Негодяй соскочил с нар и двинулся к Роману. Не подозревая, что рядом с ним стоят русские, он начал, ругаясь, грозить, что сейчас расправится с польским коммунистом так же, как расправлялся с русскими партизанами и партизанками.
— Тут тебе не Россия, тут мы хозяева! А тебя, Роман Крипеневич, холера большевистская, задушу, как котенка!
Андрей преградил путь карателю. Тот зарычал:
— Отступись!
Рядом с Бурзенко встали Алексей и Григорий.
— Мы — русские партизаны.
Тот от неожиданности оторопел. Потом круто повернулся и бросился к окну.
Добежать он не успел. Его перехватил Алексей Мищенко. Каратель брыкался, купался, визжал. Ему скрутили руки, выволокли в умывальню и сунули головой в цементную ванну для мытья ног…
Трое русских пленников действовали молча, решительно. Они ни о чем не договаривались. Все вышло как бы само собой. Гнев и ненависть, переполнявшие их души, вырвались наружу. Этот случай сразу сблизил Андрея с новичком летчиком Алексеем Мищенко и сибиряком-коммунистом Григорием Екимовым.
В ту же ночь, лежа на жестком матрасе, Алексей Мищенко показал Андрею самодельную записную книжку:
— Веду учет раздавленным гадам. Ты не знаешь, как звали карателя?
— Нет, не знаю…
— Надо у Романа спросить.
Бурзенко перелистал страницы, исписанные карандашом, прочитал фамилии предателей и вернул книжку владельцу.
— Где же ты их ухлопал?
Мищенко ответил спокойным шепотом:
— Здесь, в Бухенвальде. В карантинном блоке и Малом лагере.
Бурзенко тоже был в Малом лагере, там у него много знакомых.
— Ты в каком блоке жил?
— В пятьдесят шестом, — ответил Мищенко. — А ты?
Они беседовали чуть ли не до рассвета. Мищенко догадывался, что боксер связан с подпольщиками. Летчик жаждал борьбы. Андрей узнал, что весною прошлого года, в те дни, когда он с Усманом и Ефимом Семеновичем бежали из концлагеря и пробирались на восток, самолет Алексея Мищенко был сбит в неравном бою и загорелся. Мищенко спасся на парашюте. Он приземлился на территории, занятой врагом, в перестрелке был ранен в левую ногу, упал. Попытался подняться, но в это время получил удар прикладом по голове и потерял сознание. Так он попал в плен. Был в концлагерях под Орлом, Смоленском, Лодзем, Ноймарком. В Ноймарке создали подпольную группу, готовили групповой вооруженный побег. Но осуществить его не удалось. Гестаповцы схватили руководителя группы капитана Филиповского и Алексея Мищенко. Истязали ужасно. Голых, окровавленных, волоком тащили перед военнопленными, запугивая их ужасами пыток, чтобы они выдали организатора подполья. Гестаповцы не знали, что руководитель у них в руках. Но как они ни бесились, никто из товарищей по лагерю ничего не сказал. Наконец палачам надоело возиться с пленниками, и их отправили в городскую тюрьму.
— Мы с Филиповским не могли ни сидеть, ни лежать, — продолжал свой рассказ летчик, — ждали расстрела. К вечеру в коридоре тюрьмы послышался топот ног, голоса. Они приближались к нашей камере. Сердце мое ёкнуло. Мы поцеловались, пожали друг другу руки, приготовились к смерти… Вот загремел замок, раскрылась стальная массивная дверь. Из коридора нас с любопытством и страхом рассматривала толпа гражданских и военных. Слышались возгласы: «О! Комиссар! Руссиш комиссар!» Тюремщик объяснил, что «нас поймали вовремя, опоздай гестапо на день-другой, и мы подняли бы восстание в лагерях всей Померании». И мы поняли, в чем тут дело, что это за экскурсия. Очевидно, следователь гестапо, решив получить следующий чин или орден, раздул и приукрасил наши «преступления». Стало ясно, что виселицы нам не избежать. Но, как видишь, нас не повесили, а бросили сюда, в Бухенвальд.
Глава двадцать восьмая
Вымыв умывальник, прибрав барак, Андрей направился за кипятком для бака. Он шел и, размахивая пустыми ведрами, насвистывал любимую песню:
Эта песня как нельзя лучше отвечала его душевному состоянию. Он хотел и, следовательно, добился своего, он искал и нашел то, к чему стремился… Встречному эсэсовцу он так лихо откозырял снятием шапки, что тот только самодовольно ухмыльнулся.
— Андрей, подожди, — из дверей ревира махал рукой Пельцер. — Ты что не заходишь?
Бурзенко повернул в ревир:
— В гости к старым друзьям всегда со всем удовольствием.
У Пельцера, несмотря на приветливую улыбку, в глазах была грусть. Это заметил Андрей.
— Ты что, старина, печалишься?
— А ты что, не знаешь? Разве радоваться есть время?
— Моя веселость никого не страшит. Я не Смоляк.
— Да нет, я не об этом, — Пельцер посмотрел на Андрея долгим взглядом.
— Умирают только один раз, — не унимается Андрей, — и хуже смерти ничего не бывает.
— Бывает и хуже, — и, немного помолчав, Пельцер спросил: — Ты Костю-моряка давно встречал?
— Костю? Черноморда? Недавно… — Андрей задумался: когда же они в последний раз виделись? — Ну, недели полторы-две тому назад… А что?
— Почему он не показывается? Не случилось беды с ним какой?
— Костя из огня выскочит и в воде не утонет.
— Ты еще юн, молодой человек. Я слышал, к ним в кочегарку фрау Эльза заглядывала. Там, где побывает Эльза, всегда трупы остаются… Хуже гадюки она, чирий ей на всю голову…
Андрей принес кипяток, залил бак. Спрятал ведра. «Странно, почему Пельцер о Косте беспокоится?» Андрей задумался. Когда же, действительно, он в последний раз встречался с Костей? Стал перебирать дни, недели. После памятной ночи, когда они вместе лупили зеленых, черноморец забегал только раза два. А потом? Потом продукты из кухни начал приносить другой товарищ. Испанец Перессо. Андрей спросил у него, где, мол, Костя, но тот ничего вразумительного не ответил. И вот уже продолжительное время с Костей они не встречаются. Беспокойство Пельцера передалось Андрею. А вдруг и в самом деле с Костей что-либо случилось? Может, ему помощь нужна? А я песенки распеваю.
И Андрей направился к старосте блока. «Если нет каких либо дел, — решил он, — попрошу поручения на кухню. Надо бы повидаться с моряком».
Альфред Бунцоль сидел у стола, положив голову на ладони. Когда он поднял голову, Андрей увидел в его серых глазах слезы.
— Что с вами? — Андрей подскочил к нему. — Больны?
— Не надо, не надо, — остановил его Альфред. — У меня вот тут болит, — он показал на сердце. — Душа болит…
И вдруг его словно прорвало. Стукнул ладонью по столу: