— О! Это совершенная правда. «Таубенцукер» — прекрасное средство! Я убежден, что вас уже можно выписывать из больницы. Но для большей уверенности сделаем еще укол.

И Тиман стал подготавливать шприц.

Бывший царский генерал, задрав рубаху, обнажил костлявую желтую спину.

Тиман вонзил шприц под кожу.

Провокатор судорожно взмахнул руками, застонал и рухнул на пол. Смерть была мгновенной.

А по всему Бухенвальду снова гремели репродукторы:

— Больница, слушай! Больница, слушай! Доставить Кушнир-Кушнарева к воротам в любом состоянии!

Главный врач Бухенвальда нервно нажал кнопку звонка. Вбежал дежурный санитар.

— Гельмута Тимана ко мне. Немедленно!

В конце концов пусть Кушнир-Кушнарев подыхает. Но в данный момент, черт возьми, гестапо нужно успокоить.

Без стука вошел Тиман. Говен нервно барабанил пальцами по столу:

— Необходимо Кушнир-Кушнарева на пару часов выбросить к воротам.

Тиман подавил усмешку.

— Кушнир-Кушнарев мертв, герр майор.

Говен вскочил. Заходил по комнате. Потом схватил трубку телефона. Он звонил самому лагерфюреру Шуберту.

— Макс, это я. Я, Говен… Как мне сообщили, этот несчастный Кушнир-Кушнарев уже мертв. Сдох! Понимаешь, сдох!

Десятки тысяч узников недоумевали. Приказы сыпались из репродуктора один за другим. Что-то случилось. Что именно — никто не знал. Но заключенные понимали: если эсэсовцы всполошились, нервничают, — значит, случилось нечто такое, чему узники могут радоваться.

Захлебываясь от гнева, рапортфюрер снова орал в микрофон:

— Больница, слушай! Больница, слушай! Немедленно доставить труп Кушнир-Кушнарева в гестапо.

Говен сидел за своим столом, сжав виски ладонями. «Труп царского генерала могут вскрыть. Станет ясна причина смерти. Черт возьми, из-за этого вшивого агента может завариться каша! И больше всех достанется мне… Моя диссертация… Карьера… Имение…»

Майор Говен, продолжая нервничать, неотрывно следил за движением минутной стрелки настольных часов.

Наконец раздался телефонный звонок. Говен судорожно схватил трубку и услышал хрипловатый голос начальника крематория:

— Герр майор, докладывает старший фельдфебель Гельбиг. Ваш приказ выполнен!

Майор СС Говен поднимается со стула. В кабинете раздается его громкий смех.

— Ха-ха-ха! Гестаповцы опоздали!..

Через минуту он любезно разговаривает с начальником гестапо:

— Слушай, Губерт, дружище, ты немного опоздал. Кушнир-Кушнарева нет. Эти остолопы из крематория уже сожгли его. Надо было раньше. Сожжен — и ничего не поделаешь.

На этот раз майор СС Говен говорил правду.

Глава двадцать четвертая

Глубокой мартовской ночью взвыли сирены, захлопали выстрелы. Сонных узников палками поднимали с жестких постелей и гнали на аппель-плац. Андрей вместе с другими, поеживаясь от холода, спешил на центральную площадь.

— Сами не спят, гады, и другим не дают…

Заключенные быстро заполняли площадь. Шли молча. Многие чертыхались, скрывая радость: ночная тревога — это побег!

Кто-то вырвался из клетки концлагеря! Счастливого пути, неизвестный товарищ!

Дежурный эсэсовец брызжет слюной в микрофон, и его голос разносится по Бухенвальду:

— …Администрация лагеря примет все меры к тому, чтоб навести порядок. Тот, кто не желает подчиняться железному порядку, пойдет в «люфт». Отныне и навсегда устанавливается система заложников. За каждого, кто вздумает бежать, будут отвечать его товарищи. Ибо они, зная о побеге, своевременно не информируют администрацию и, таким образом, являются косвенными соучастниками совершения побега. И если сегодняшние беглецы не будут обнаружены, тогда…

Из длинной речи эсэсовца стало известно, что совершен групповой побег. Бежали пятнадцать человек. Они сделали подкоп. Среди беглецов — Иван Пархоменко. Бурзенко узнал об этом, услышав хорошо помнившийся ему номер.

У Андрея захватило дыхание. Как бы он хотел быть в числе бежавших!

Пошел мелкий дождь. Холодные капли падают на разгоряченные головы, стекают струйками за спину. Одежда постепенно намокает. Узники жмутся плотнее друг к другу, пытаясь согреться.

— Теперь настоимся.

Время идет медленно. Блокфюреры зверствуют. Они мечутся, наводят равнение ударами палок. А до рассвета еще-далеко.

Наступает хмурое утро. Мелко моросит дождь. Узники промокли до костей. Одежду хоть выжимай. И долго ли еще будет длиться эта пытка?

Так прошел день. К вечеру загремели барабаны, послышались отрывистые команды. В распахнутые ворота въехала крытая грузовая автомашина. В кузове толпились автоматчики.

Беглецы пойманы!

Андрей похолодел. Он приподнимается на цыпочки и поверх голов товарищей видит, как мордастые эсэсовцы сбрасывают трупы на землю. Десятки тысяч узников притихли. Только гремят барабаны, да в микрофон визжит самодовольный фашист:

— …Такая участь ожидает каждого, кто осмелится высунуть свой нос за пределы лагеря. Великая, могучая Германия, самая гуманная и справедливая страна, может стать жестокой для тех, кто выступает против ее справедливых законов…

Надрывно гремят барабаны. Раздается команда Макса Шуберта. Кричат блокфюреры. Взмахивают палками надсмотрщики. Для устрашения и в назидание заключенных побарачно, команду за командой, прогоняют мимо растерзанных беглецов: смотрите и трепещите!

Первыми идут французы. Поравнявшись с теми, кто отважился попытать счастья и вырваться на свободу, они как по команде вскидывают руку. Они отдают воинскую честь героям.

Злоба перекосила лицо рапортфюрера. Эсэсовцы и надсмотрщики, взмахнув палками и плетками, бросились в гущу колонны. Палачам не понять, что они не могут сломить дух солидарности, силу дружбы людей, ненавидящих фашизм.

Узники, колонна за колонной, проходят перед изуродованными трупами смельчаков. Идут тихо, в скорбном молчании. Прощайте, дорогие товарищи! Придет время — мы за все отомстим…

Андрей вместе со своими друзьями всматривается в погибших. Их лица изуродованы до неузнаваемости.

Андрей замедляет шаги, ищет взглядом Ивана Пархоменко. Но его почему-то нет. Не может быть. Он вспоминает, что у Ивана была половина уха. Андрей еще раз внимательно просматривает убитых. Ивана среди них нет! Он жив! Он ушел!

— А это — это другие… Их вместо тех…

Весь день только и говорили о групповом побеге. По заданию подпольного интернационального антифашистского центра активисты вели разъяснительную работу среди заключенных. Они разоблачали «хитрость» эсэсовцев. Концлагерь походил на растревоженный улей.

Удачный побег Ивана Пархоменко и его группы всколыхнул душу боксера. Андрей целыми ночами напролет лежал с закрытыми глазами и думал, думал. Бежать. Бежать этой весною. Во что бы то ни стало!

Бурзенко чувствовал себя обиженным. Как же так? Иван Пархоменко, близкий человек, который был добрым наставником Андрея, не только не предложил ему участвовать в побеге, но даже не сказал о том, что побег готовится. Не пришел и проститься. Подпольный центр, конечно, знал о побеге, руководил им. Это факт. А Андрею никто из подпольного центра не намекнул на это. О нем забыли. Конечно, забыли! Но кто он такой, чтоб о нем заботились? Командир? Нет. Политработник? Он простой солдат, рядовой Советской Армии, комсомолец. И все. А сколько таких, как он? Тысячи. Десятки тысяч. И каждый рвется на свободу. А разве всех в побег снарядишь? Нет, чтобы освободить всех, другое требуется. Массовые выступления, чтоб всем сразу. Восстание!

При этой мысли Андрей оживился. Восстание! Вот тогда б досталось и эсэсовцам и зеленым. Боксер мысленно представил себя в первых рядах штурмующих. Горят эсэсовские склады, дым окутал административный городок. В проволоке проделаны проходы. Везде бой. Он, с группой товарищей, захватывает главные ворота, влезает на башню, срывает немецкий флаг и на его место прикрепляет красное знамя. Бухенвальд свободен!..

На этом радужная картина, нарисованная воображением, обрывалась. Восстание? А где оружие? С пустыми руками на пулеметные вышки не полезешь. Нужна военная организация. Чтобы, как в армии, — батальоны, роты, взводы. У каждого свое задание. Тогда б иное дело…