— Рисуется, — зло кивнул Костя Сапрыкин в сторону Жоржа.

— Нет, это не рисовка, — поправил Левшенков, — а психическая атака, на нервы действует. «Смотрите, какой я, меня никакая усталость не берет!»

Бурзенко сел на табуретку, откинувшись всем телом на угол ринга. Уставшие руки положил на веревки. Короткая минута. Только одна минута — так мало времени для отдыха, для восстановления сил! Андрей полузакрыл глаза, подставляя лицо под свежий ветерок. Гарри Миттильдорп в ритм дыхания боксера взмахивал влажным полотенцем. Как приятно его прикосновение к разгоряченному телу!

— Держи Жоржа на дистанции, — шептал Гарри, — выматывай…

Андрей улыбнулся. Легко сказать — выматывай! Он только защищался избегая обмена ударами, и то как устал! Эх, если бы встретился он с Жоржем не сегодня, а года два назад. Тогда бы он показал настоящий русский бокс! А сейчас опять начинается предательское головокружение и тошнота. А ведь только один раунд прошел, только один…

Андрей открыл глаза. Прямо перед ним в углу Жорж. Могучая спина, большие руки. И Андрей еще сильнее возненавидел его, своего противника, своего врага — сытого, здорового, сильного.

Удар гонга поднимает Андрея. Жорж большими шагами спешит навстречу. Первый раунд его не удовлетворил. Хотя внешне, кажется, план и выполняется: он гоняет по рингу этого русского, он непрерывно наступает. Но наступает, не чувствуя себя хозяином положения. Он наступает, но не так, как хотел бы, бьет, но чуть ли не все удары идут впустую. Противник все время ускользает. Что это значит, черт возьми?

Во втором раунде Жорж решил во что бы то ни стало загнать Андрея в угол: «Пора кончать»… Прикрыв подбородок поднятым левым плечом и выставив тяжелые кулаки, Жорж бросился в решающую атаку.

Андрей бил его вразрез, бил левой рукой в голову, снизу вверх. И тут же как бы вдогонку левой руке бросал вперед правый кулак.

Лицо Жоржа стало красным. Глаза наливались кровью. Он на мгновенье остановился, как бы недоумевая, и снова ринулся вперед.

— Браво! — завопили зеленые.

Андрей, побледнев, шагнул навстречу Жоржу. Они схватились в центре ринга, сошлись на средней дистанции, осыпая друг друга градом ударов. Чаще бил Жорж. Казалось, он превратился в сторукого человека: его удары сыпались со всех сторон.

Но Андрей не отступал. Не отходил. Он вел бой! И этого было достаточно, чтобы политические, наконец, выразили свои чувства.

— Андрей!

— Давай!

— Лупи зеленых!

И все поняли: настала решающая минута. Андрей преобразился. Он весь собран, скуп в движениях и, вместе с тем, действует быстро, точно и хладнокровно. Он — воля. Он — один сжатый кулак. И, несмотря на удары, которые все чаще и чаще прорывались сквозь защиту, Андрей упрямо увеличивал темп боя. Темп возрастал с каждой секундой. Так схлестываются две встречные волны и, не отступая, вспениваются, закипают и устремляют друг друга вверх.

Зрители шумно выражают свои чувства. И политические и зеленые волнуются, кричат, спорят. Над поляной стоит сплошной гул. Два раза судья на ринге кричал «брэк» («шаг назад») — и грозил пальцем Жоржу. Тот, нарушая правила соревнований, бил Андрея открытой перчаткой, локтем, толкал, пытался нанести удар даже ногой.

— Наказать его! — требуют политические.

— Судью долой! — орут преступники.

Атмосфера накалялась.

И Жорж начал терять самообладание, терять контроль над своими действиями. Его мозг все так же точно фиксировал происходящее, но не успевал понять: что же происходит!? Почему русский, который трусливо бегал весь первый раунд, не отступает, а идет навстречу его тяжелым ударам? И почему, черт возьми, кулаки Жоржа не попадают, не достают цель? Ведь подбородок русского почти рядом…

Думать, анализировать ход боя тренированный годами автомат не мог. Тем более в бою с предельно высоким темпом. Жорж стал злиться. А русский «доходяга», как его презрительно называл Жорж, чувствовал себя, словно рыба в воде. Он оказывался то справа, то слева от Жоржа и находился по-прежнему в центре ринга. Не отступал. Не уступал. И неизменно вел бой на средней дистанции, на дистанции, казалось бы, выгодной Жоржу и не выгодной ему, Андрею. Что же происходит? Кто из них нападает? Кто защищается? Кто, черт возьми, ведет бой?

Жорж на мгновенье растерялся. И он попытался выйти из сферы боя, чтобы осмотреться, понять обстановку. Но сделать этого не успел.

Умение выжидать на ринге — основа тактики, одна из основ искусства боя. Андрей, напрягая всю волю, собрав всю энергию и спокойствие, в вихре атак терпеливо ждал, ждал этого мгновенья. Ждал, когда на десятую долю секунды Жорж забудет об осторожности, забудет о защите. И это мгновенье пришло!

Не успел Жорж сделать короткий шаг назад, как его догнал удар в корпус. Жорж инстинктивно опустил руки вниз — он привык, что Андрей бьет спаренными ударами. Но на сей раз удар в корпус был «финтом» — обманом. Едва рука Жоржа скользнула вниз, как в ту же секунду правая перчатка Андрея прочертила короткий полукруг бокового удара в подбородок. Андрей вложил в этот удар всю свою силу и ненависть к врагу.

Удар был настолько быстр, что зрители не смогли его заметить. И для них было совершенно неожиданно и непонятно, что Жорж, нелепо взмахнув руками, начал валиться на землю…

На поляне воцарилась тишина. Стало так тихо, что было слышно, как тяжело дышит Андрей. Он одиноко стоял на ринге, опустив усталые руки Потом, когда Шарль, широко взмахивая рукой, отсчитал девять секунд и крикнул «аут», публика взорвалась. Зеленые вскакивали с мест. Как? Чемпион Германии, пусть бывший чемпион, но все же арийский, немецкий, национальная гордость Бухенвальда, проиграл какому-то русскому «доходяге»?!

Но свист и крики уголовников тонули в аплодисментах политических. Они торжествовали!

Андрея обнимали, целовали, пожимали ему руки. Его поздравляли друзья и совершенно незнакомые люди. Да, это была настоящая победа, одна из самых значительных, пожалуй самая важная в его спортивной биографии.

Празднично, насколько это было возможно, политические и советские военнопленные отметили победу Андрея. У русских приподнятое настроение. Бунцоль торжественно вручил Андрею кусочек — граммов двести — свиного сала — белого сала с розовыми жилками, сверху и снизу обсыпанного красным перцем.

— От немецких друзей, — сказал Бунцоль, — они сегодня посылку получили.

Андрей разрезал сало на мелкие кусочки. Каждый сидящий за столом получил из его рук свою порцию. Заключенные отказывались. Но Андрей настаивал, шутил:

— Из рук победителя, возьми-ка!

Каримов взял свой кусочек и, подержав его в руке, отдал обратно Андрею.

— Съешь за мусульманина, — шутя сказал он, — что в твоем животе, что в моем, — все одно, общее.

— Ты и похлебку отдай, — весело посоветовал кто-то, — она у Андрея целей будет.

Заключенные смеялись, перебрасывались шутками, вспоминали о спортивных состязаниях и быстро уплетали «обед» — чашку брюквенной похлебки.

Вдруг раздался щелчок репродуктора. Он угрожающе зашипел. Потом послышался лающий голос дежурного эсэсовского офицера. И все сидящие за столами оцепенели.

Эсэсовец выкрикивал номера узников, которые обязаны были завтра в восемь утра явиться в комендатуру к окошку номер три. Этот вызов буквально обозначал — расстрел. Те, кто уходили к окошку номер три, не возвращались…

Это была страшная минута. Люди, забыв обо всем, с трепетом вслушивались в номера. Чехи, французы, поляки, югославы, болгары, греки, русские с первых же дней пребывания в лагере вызубрили немецкие числительные. И в такие минуты — а они повторялись еженедельно — весь лагерь замирал.

У Андрея выступила испарина на лбу. Он ничего не видел, кроме черного круга репродуктора, ничего не слышал, кроме голоса эсэсовца. Ложка с брюквенной похлебкой так и застыла в руке на полпути ко рту. Все ожидали конца кошмарной лотереи.

Эсэсовец дважды повторил номера. И репродуктор, щелкнув, умолк.

Андрей нагнулся над своей чашкой: «Сегодня смерть прошла мимо»… Он доедал брюквенную баланду торопливо, без аппетита. Только сейчас он почувствовал, как устал от поединка. Нары, подушка и жесткий матрас стали будто магнитными и неудержимо тянут к себе. Тело просит отдыха и покоя. Только мозг лихорадочно работает…