25

Поздно вечером Герхо прискакал в дом на винограднике. Тэли ночевал у Виппо. Герхо был бледен как покойник и выкрикивал что-то бессвязное, невразумительное. Юдку, мол, поймали и потащили к ратуше, в подвал; в городе переполох, народ рвется на виноградник громить дом Виппо, но кастелян удвоил стражу у ворот и никого не выпускает из города, — может, к утру народ угомонится. Сам он, Герхо, выехал из Сандомира через Вислянские ворота, пришлось дать круг, но страж у этих ворот обещал впустить его обратно в город.

Тэли сидел на соломенном тюфяке у камина и, почесывая икры, смотрел на Герхо ошалелыми глазами.

— Где поймали Юдку? — стуча зубами, спрашивал старый Гедали.

— Не знаю, не знаю, — твердил Герхо, искоса поглядывая на сонного Тэли. — Не знаю, — повторил он еще раз. — Говорят, вроде бы в костеле.

— В костеле? — ахнула Пура.

— Ну-ка, Тэли, собирайся! — крикнул Герхо. — Ты ведь поедешь со мной в город?

— Не надо ему ехать, не надо! — простонал Гедали.

— Собирайся и поезжай! — приказал Виппо, сразу оценив положение. Гедали, Борух, Пура! Мигом на коней, и в лес, в сторону Завихостья. Мельник, что живет возле Струги, приютит вас и спрячет. Может, еще обойдется. Князь…

Виппо запнулся и вопросительно посмотрел на Герхо. Тот опустил глаза. Все робко повторили вслед за Виппо: «Князь…» Но слово это замерло на устах и сникло. Герхо стиснул зубы — на князя тут рассчитывать нечего. Тэли будто лишь теперь понял, что произошло. Он вскочил с места и принялся натягивать высокие сапоги. Слабо мерцавшая лучина освещала всю эту сцену.

— Только потише, не разбудите слуг! — предупредил Виппо.

Он сам пошел на конюшню и вывел для Тэли карего фламандского коня. Тэли вспрыгнул на спину фламандца и, пригнувшись к холке, положил руку на плечо Виппо.

— Ты как думаешь, дело серьезное? — шепотом спросил он.

Виппо поднял обе руки и мягко отстранил Тэли.

— Возможно, — ответил он неуверенным тоном и прибавил: — Вероятно, серьезное.

Герхо торопил — пора ехать. Гуля и Гедали выводили из конюшни лошадей для себя и для Пуры. Когда оба друга были уже на дороге в Сандомир, они услыхали позади топот трех лошадей, удалявшихся в противоположном направлении.

Стояла теплая, безветренная ночь, кони мчались галопом. С Вислы доносились протяжные окрики сплавщиков леса. Все было объято тишиной и покоем — в конце лета такие ночи нередки; прозрачная дымка застилала звездное небо. Герхо и Тэли ехали молча, только раз Тэли спросил:

— Что бы это могло быть?

— Понятия не имею, — пробурчал Герхо, воюя со своей норовистой кобылой.

Им долго не открывали Вислянские ворота, и до замка они добрались уже далеко за полночь. Оба полагали, что застанут в замке большое смятение, однако там не заметно было и тени тревоги. В сенях стояли у камина два стражника; они очень удивились, когда Герхо спросил, есть ли кто у князя. Князь спит, никого у него нет; был, правда, кастелян Грот, приходит и Готлоб, как обычно, за распоряжениями, но они давно ушли. Герхо повел Тэли к себе, они сели на лавку, не зная, что думать. Наступило краткое, счастливое мгновение, когда человеку кажется, что все его беды — только сон, что они уже отошли в прошлое, канули в вечность. Если ты можешь сидеть на той же постели, на которой сидишь всегда, если под тобою та же овчина, что всегда, значит, и все прочее должно быть, как всегда. И оба приятеля, успокоившись, принялись толковать о том, что вот Смил из Бжезя может всадить за двадцать шагов стрелу в мишень, а князь Генрих, тот, пожалуй, стреляет еще лучше, нежели Смил. В замке царила тишина, слышалось, как стражи у ворот и на городской стене перекликаются своим монотонным «Слушай!». И все же стоило друзьям на минуту умолкнуть, как сердце начинало бешено колотиться, — страшное бремя вновь угнетало душу. Юдку, если верить слухам, заперли в подвале ратуши; из костела ее повели к алебардникам, охраняющим княжеский замок, — духовные власти передали преступницу властям светским.

— А судить ее будет князь? — с надеждой в голосе спросил Тэли.

— Кто знает! Может, суда и вовсе не будет, — ответил Герхо, и трудно было понять, хорошо это или плохо.

— Послушай, Герхо, — с жаром сказал вдруг Тэли. — Сходи утром пораньше к князю и скажи ему — пусть судит ее как хочет, только чтобы судил он, он…

— А ее здесь судить больше некому. К епископу ее не повезут.

— Ну да, ну да! — подхватил Тэли. — К епископу ее везти нельзя. Пусть судят здесь.

— Разве это лучше?

— Да как же! Князь ведь ее знает… князь ее знает… Он недавно был у Виппо и видел ее… Еще спрашивал, когда она примет крещение…

Герхо нетерпеливо заворочался.

— Много ты понимаешь.

— Нет, понимаю, — сказал Тэли и повторил уже, менее уверенно: Понимаю… А может, ты и прав, ничего я не понимаю, одно мне ясно — надо с утра пораньше пойти к князю.

Но это им не удалось. Оба так крепко уснули на лавке, что, когда проснулись, было уже поздно. В этот день в Сандомире собиралось вече. На рынке и вокруг замка глашатаи стучали в доски, созывая народ. Герхо и Тэли вскочили как полоумные, кинулись к княжеским покоям. По дороге им попался Лестко; он был очень бледен и утирал платком пот со лба. На заре, сказал Лестко, он одел князя, и князь сразу пошел в костел, где все утро идет богослужение, молят господа о прощении грешников. Лишь теперь они узнали от Лестко об истории со святыми дарами, о том, что Юдка совершила неслыханное святотатство. Герхо побелел как полотно и в бешенстве схватился за кинжал, висевший у него на поясе. Тэли слушал, ровно ничего не понимая; он продолжал твердить, что Герхо должен идти к князю, просить о помиловании для Юдки, и подталкивал его вперед. Все трое будто обезумели. Наконец, слыша, что стук досок не смолкает, Тэли покинул друзей и помчался на рынок. Народ толпой шел за глашатаем, — должно быть, от ратуши. У входа в ратушу стояла стража, но возле деревянной пристройки на задах никого не было. Тэли крадучись стал пробираться вдоль стены, с отчаянием вглядываясь в решетчатые оконца подвалов. В третьем подвале он увидел женщину, сидевшую на охапке соломы.

— Юдка! — крикнул Тэли в окно. — Юдка!

Она повернула к нему измученное лицо. Тэли отпрянул — таким мертвенно-бледным было это лицо. Под широко раскрытыми глазами темнели круги, глаза казались черными и горели лихорадочным огнем.

— Юдка… — повторил Тэли, просунув через решетку свои беспомощные руки, слишком белые, какие-то чужие в студеной тьме подвала. Юдка замерла, замер и Тэли. Пальцы у него окоченели, будто мотыльки, залетевшие в холодное помещение. Юдка прикрыла лицо руками и горько зарыдала.

— Тэли! — повторяла она, всхлипывая. — О, Тэли!

В бессилии своем они только и могли, что называть друг друга по имени. О чем тут было разговаривать! Но вот Юдка подползла к окну — подвал был низкий, не выпрямиться — и полулежа прикоснулась ледяными пальцами к рукам Тэли.

— Что ты натворила. Юдка? — с ужасом спросил Тэли.

Она неожиданно скривила рот и сказала:

— Уходи, уходи поскорей!

— Что случилось, Юдка? — снова спросил он.

Но она молча отвернулась, и лицо ее скрыла тень. Медленно опустились красивые руки, на которых Тэли заметил следы побоев и ссадины. Видно, ее били, пытали. Юдка сидела неподвижно, будто окаменев.

— Уходи, уходи! — вдруг крикнула она. — Сам видишь, нечего тебе со мной возиться. Ступай прочь! Теперь меня убьют.

— Юдка, что ты? Это же я, Тэли, я всегда тебя любил.

Она обратила к нему свои огромные глаза.

— А я тебя не любила. Я была нехорошая.

Тэли обеими руками уцепился за прутья решетки.

— Юдка, Юдка, не говори так!

— Я всегда любила князя, — усмехнувшись, сказала Юдка. — Ради князя я приехала, князя ждала, князю была любовницей. Никто об этом не знал, одна Пура. Спроси у Пуры. Еще, может, Герхо знал…

— Герхо?

Тэли сжимал решетку и чувствовал только обжигавший руки холод прутьев, больше ничего. В ушах шумело, стучало, словно там колотили в тысячи досок. Он слышал, Юдка что-то говорит об отце, о муже, о Виппо и о Пуре, но не понимал, чего она хочет, и бессмысленно повторял: «Да, да!», ощущая только холод решетки. Потом она опять коснулась его рук, он их отдернул, отшатнулся от окна, но сразу же пожалел об этом — ему захотелось опять почувствовать прикосновение ее пальцев, он протянул к ней руки, но было уже поздно. Как раненое животное, Юдка отползла в глубь подвала, упираясь руками в пол и подтягивая ноги. Она упала на солому в углу и больше не оборачивалась; Тэли видел лишь ее спину, прикрытую синим кафтаном.