Все ясно: этот человек даже телеграмму не сумеет сам составить. Выйдет отсюда и сразу кинется в объятия негодяя Рыфата! И тогда бессмысленная писанина, которая вчера вечером была отправлена в Стамбул как газетная корреспонденция, сегодня вечером уйдет в округ уже в виде официального документа, подписанного и скрепленного печатью городской управы! Поди потом разберись, где правда и где ложь!

Наконец каймакаму удается немного успокоиться и он говорит:

— Ну вот что, брат мой, давай посоветуемся, как лучше сделать. Мне кажется, сперва надо составить и послать твою телеграмму. Моя пойдет после. Сейчас Хуршид сварит нам кофе, и мы на свежую голову подготовим текст. Прежде всего нужно будет сказать о разрушениях. Внешне город, благодарение богу, пострадал мало. Назвать точно, сколько у нас разрушено зданий, мы не сумеем. То же самое о раненых и погибших, — и на этот счет мы пока ничего определенного сказать не можем. Выходит, что ничего мы с тобой не знаем, а между тем на ноги всех подняли, комиссия едет, и деньги переведены! Да покарает аллах этого Рыфата!.. Слушай, а что, если написать: бедствие оказалось не столь уж серьезным, или, еще лучше, убытки и потери не таковы, какими они представлялись первоначально! А?

Такой подход к решению вопроса привел и самого каймакама, и председателя городской управы в замешательство. Они оказались в положении столь затруднительном, что вынуждены были обратиться за советом к Хуршиду, беспрестанно заходившему в комнату, но тот понес такую чепуху, что его сразу же прогнали.

Наконец текст телеграммы был составлен, и чем-то он напоминал сообщение Хуршида:

«Город немножко пострадал, степень ущерба изучается… Каймакам, хвала аллаху, совершенно здоров».

Но, с другой стороны, может ли каймакам быть совершенно здоровым, когда весь день он провел в постели? Лежал и слушал разговоры болтунов, толпившихся около него, — будь они неладны! При этой мысли каймакам сокрушенно вздохнул. Ну конечно, потому-то и прошел день попусту, и телеграмму в округ — хотя бы в две строчки — послать не удосужились. Чем теперь объяснить подобное упущение и нерадивость? Только тем, что он был слегка ранен и плохо себя чувствовал, — другого объяснения не найдешь…

Каймакам и председатель управы кончили составлять телеграмму уже за полночь и отправили ее на почту только после того, как перечли несколько раз и убедились, что ничего определенного в ней не сказано и ясного представления о положении дел из написанного получить невозможно.

Что же касается вопроса: по каким статьям расходовать деньги, пересланные по телеграфу, и как поступить с ассигнованиями финансового отдела округа, то пусть его решает городская управа — тут Халиль Хильми-эфенди не станет вмешиваться, и без него как-нибудь разберутся! Конечно, может случиться, что какой-то вопрос, входящий в компетенцию уездных властей, по недоразумению будет решен председателем городской управы, и это нанесет ущерб авторитету каймакама… Или же, может статься, в расходовании денег произойдет вдруг путаница и поступят соответствующие жалобы, тогда наказание все равно падет на голову каймакама, — ну и так далее и тому подобное… Поэтому Халиль Хильми-эфенди счел за лучшее держаться в тени, но оставить за собой, так сказать, последнее слово, чтобы, в случае необходимости, можно было заявить: «Вот с этим я согласен, а тут вы поступаете неправильно».

Каймакам уговорил председателя городской управы создать комиссию из трех человек, при условии, конечно, что возглавит ее сам председатель. Две кандидатуры были найдены сразу: уездный казначей и попечитель вакуфных заведений — самые подходящие для этого дела люди. Насчет третьей кандидатуры они долго толковали и спорили и сошлись на том, что все-таки следует включить в комиссию инженера Кязыма. Хоть он и сумасшедший, но на такую работу годится. Да и держать его в стороне рискованно. Ведь в этом деле, как ни верти, без шуму не обойдешься — так уж лучше пусть он в комиссии будет. Его присутствие сблизит попечителя и казначея, — ведь принципиальные расхождения возможны и между ними, — однако вечные возражения Дели Кязыма заставят их выступить единым фронтом.

Было уже около двух часов ночи, когда каймакам отпустил председателя управы. Голова у бедного Халиля Хильми-эфенди раскалывалась от боли. Он ощупал ее со всех сторон и убедился, что болит она не столько снаружи, сколько изнутри. С такой головой приступать к сочинению второй телеграммы было бесполезно, и посему он решил отложить дело до утра. Все равно двадцать четыре часа уже прошло. Пройдет тридцать шесть — велика важность!

X

ОБСЛЕДОВАНИЕ И СОСТАВЛЕНИЕ ДОКЛАДА

На следующее утро каймакам приступил к обследованию, начав с самого себя. Кроме слабых болей в некоторых частях конечностей, как-то: локте, коленной чашечке и лодыжке, ничего серьезного он не обнаружил. А вот Хуршиду удалось обнаружить повреждение, от которого Халиль Хильми-эфенди пришел в ужас куда больший, чем от всех телесных ран. На штанине новых полосатых брюк, которые он надевал специально на вечер к Омер-бею, оказалась прореха.

Обнаруженные доселе травмы были на нем самом, и их кое-как залатали, — а что прикажете делать с этой?..

Когда рано утром для осмотра больного явился доктор, он застал каймакама и Хуршида погруженными в глубокомысленные рассуждения по поводу разорванной штанины. Убедившись, что Халиль Хильми-эфенди ни о чем другом, кроме рваных штанов, говорить не может, доктор был вынужден включиться в обсуждение этой проблемы. Хуршид советовал отдать брюки еврею-портному, чтобы тот поставил заплату. Этот проект доктор поднял на смех, как совершенно неприемлемый, и, в свою очередь, предложил отправить брюки знаменитому стамбульскому портному, который держал мастерскую на Крытом рынке.

Тем временем начали приходить соседи, чиновники и другие посетители, желавшие справиться о здоровье начальника уезда. Опасаясь повторения вчерашнего, каймакам принял решение спешно покинуть дом и совершить в экипаже небольшую поездку по городу и близлежащим деревням, чтобы лично осмотреть их. Из всех дел это было не только самым обязательным, но, пожалуй, и самым неотложным. Ведь если сейчас сесть за составление телеграммы начальнику округа, то путного все равно ничего не напишешь. Да и раньше полудня или даже вечера не закончишь. А вот если съездить да собрать всякие заслуживающие внимания факты и интересные подробности, то телеграмму можно составить в форме доклада. Такая телеграмма сама по себе уже будет свидетельствовать о его рвении и самоотверженности: чиновник, получивший ранение, остается на своем посту — это должно произвести в округе благоприятное впечатление!..

— А где господин начальник? — громко спросил Халиль Хильми-эфенди, хотя прекрасно знал, что начальник жандармерии накануне отправился к себе домой с твердым намерением отоспаться как следует под периной.

Ответа не последовало, и каймакам, тяжело опираясь на палку, полез в экипаж, ожидавший его у подъезда.

Самое главное — это осмотреть городские кварталы. Но ничего не поделаешь, придется сначала ехать в деревни и тем самым оправдать наем экипажа — иначе не спишешь потом расходы… Вот же канальство, всем известно, что он болен и у него есть веские причины нанять извозчика — не может же он производить осмотр пешком!.. Но всегда найдется какой-нибудь кляузник, которого хлебом не корми, дай только сделать человеку гадость…

Во всех деревнях, куда бы Халиль Хильми-эфенди ни заезжал, люди были заняты своими делами. Никто из них представления не имел ни о каком землетрясении, а если и слышал о нем, так за два дня успел позабыть начисто — ведь каждый день и поважнее события случаются!

Всюду, куда только ни приезжал каймакам, ему приходилось присаживаться то под чинарами или ивами, то под ореховыми деревьями или под навесом, и всюду он должен был завтракать, лакомиться фруктами и пить несчетное количество чашечек кофе. А в одной деревушке, на берегу речки, он даже послушал страстные анатолийские песни, которые специально для него пел крестьянин, подыгрывая себе на шестиструнной багламе.