— Уже четвертый год, как стряслась эта авария, а на шоссе с ним лучше не ходи, — сказал Гаврилыч. — Подбежит к тому месту, нюхает, нюхает, а потом сядет, морду к небу — и завоет, аж мурашки по коже…

— Куда же он все время отлучается? — поинтересовался Артём. На него эта история с собакой произвела впечатление.

— У него все село — приятели, — усмехнулся Гаврилыч. — Ребятишки так и ходят за ним следом. Эд да Эд, а взрослые что дети. Кто кость приготовит, кто конфетину… Каждый норовит домой зазвать да угостить, погладить… У нас ведь интересных таких собак отродясь не было. Вот люди и интересуются…

— Настоящая породистая собака не должна из чужих рук брать и позволять себя гладить, — заметил Артём.

— Кто тут чужие — то? — сказал Гаврилыч. — Все свои. А погладит кто — велика беда! Собака ласку любит, чего ж я лишать буду её такого удовольствия?

Шли дни. Дом постепенно принимал свои очертания. Поднялись стропила, в оконные проёмы вставили рамы. Начали подгонять пол.

Это днём. А вечером он переодевался и бежал к Тане. Они шли по тропинке к Березайке, спускались с насыпи на луг, иногда присаживались под огромной сосной и, глядя на закат, разговаривали.

Она сидела совсем близко, касаясь его плечом, Артём только что прочитал в «Иностранной литературе» роман. Он стал небрежно критиковать его. Таня молча слушала. А потом, когда закончил, убедительно опровергла все его доводы.

Артём даже растерялся. Он не ожидал, что сельская учительница уже успела прочитать только что появившийся в печати роман.

Оказалось, что Таня читала не меньше, а, пожалуй, больше его. И ещё она умела слушать и никогда не перебивала, даже если Артём толковал о вещах, ей известных.

Она все больше и больше нравилась Артёму.

Он ещё не успевал остыть от разговора, Таня круто сворачивала к низенькому дому, прятавшемуся среди яблонь и вишен, останавливалась на крыльце и протягивала маленькую узкую ладонь.

— Спокойной ночи, — ровным голосом говорила она.

Артём задерживал руку, проникновенно смотрел в глаза. Таня молчала, но лицо её становилось холодным, а поза напряжённой. Она осторожно, но настойчиво высвобождала руку. И Артём, горько усмехаясь, отпускал тёплую ладонь. Таня облегчённо вздыхала и, достав из — под крыльца прут, ловко через щель в двери поднимала крючок и исчезала в тёмных сенях. Стучать после десяти вечера её хозяйке — старухе бесполезно.

Ни за что не проснётся и не слезет с русской печи, где она спала и зимой и летом.

Щелкал крючок, скрипели ступеньки под её ногами, отворялась ещё одна дверь, в избу, и все умолкало.

Возвращаясь со свидания, Артём злился на себя, обзывал размазнёй, идиотом… Потом долго ворочался на своей раскладушке, тяжко вздыхал, доставал сигареты, закуривал и понемногу успокаивался.

Как только настелят с Гаврилычем полы, махнёт на недельку на озеро! Пока будет рыбу ловить да писать пейзажи, плотник переберёт все рамы, наспех сляпанные молодчиками Серёги Паровозникова.

Пуская дым в потолок, Артём вспомнил сегодняшнюю встречу с Володей — так звали Таниного ухажёра. Володя поспешно перешёл улицу и сделал вид, что не заметил Артёма. После той драки он больше не попадался на глаза.

«К черту Володю!» — пробормотал Артём и, потушив сигарету, лёг на живот, обхватил руками подушку. Обычно в такой позе он засыпал.

Глава девятая

1

Солнце стоит в зените. Ничего вокруг не отбрасывает тени. Припекает голову и плечи. В ярко — синем небе медленно плывут облака. Пышные, причудливые. Они то сближаются, касаясь друг друга закруглёнными краями, то снова расходятся. Артём с детства любил смотреть, как разгуливают по небу облака. Иногда они гигантским раскрытым веером наползают из — за лесов, иногда плотными рядами двигаются над самой землёй, отбрасывая тени, иногда сворачиваются и подолгу стоят на одном месте. Потом разворачиваются и, бледнея, тают.

Артём лежал в резиновой лодке и смотрел на небо. Рыба что — то не клевала. Удочку он положил поперёк лодки. Неожиданно из — за облаков показался тощий бледный месяц. Он совсем был ненужным на этом синем солнечном небе. Месяц словно напоминал, что день не вечен, когда — нибудь кончится, и тогда придёт его час. Невзрачный, блеклый, он нальётся ядреной желтизной, расправит острые рога, перевернётся и поплывёт по Млечному Пути, затмевая самые яркие звезды.

Озеро было большое и вытянутое, с красивыми лесистыми островами. Лес постепенно подступал к берегам: сначала могучие сосны и ели, потом берёзы и осины, бузина и орешник, и, наконец, залезали в воду плакучие ивы. У берегов ещё топорщился, скрипел прошлогодний перезимовавший камыш. Густая зелёная поросль дружно атаковала его со всех сторон. Кое — где появились круглые блестящие листья кувшинок. Это, так сказать, первые ласточки. Целая армия кувшинок ещё пряталась под водой. Если перегнуться через борт лодки и посмотреть в спокойную воду, то можно увидеть тянувшиеся со дна к солнцу длинные красноватые стебли со свернувшимися в трубки листьями.

У прибрежного леса множество различных оттенков: от нежно — зеленого на горизонте до ярко — коричневого вблизи. Один из островов напоминал шапку Мономаха. На полукруглом пригорке внизу, будто соболевал опушка, рос невысокий бархатный кустарник, немного выше — берёзовая роща, а на горе — сосновый бор. И увенчивала эту остроконечную шапку огромная сосна с зарубцевавшимся продольным шрамом от молнии.

Второй день Артём и Таня на острове. Машину оставили на берегу под вековой елью, а сами на резиновой лодке перебрались на дикий необитаемый остров. Артём натянул оранжевую палатку, неподалёку соорудил для себя из тонких жердей шалаш, покрыл куском толстого брезента, а сверху накидал зелёных веток. Девушка молча помогала ему. Когда лагерь был разбит, она взяла учебник, надувной матрас и ушла в глубь острова.

Артём наладил снасти и выехал на рыбалку. В первый день он поймал полтора десятка окуней и маленькую щуку. Как раз на уху. Таня приподняла садок с трепещущей рыбой и спросила:

— Её нужно потрошить? Живую?

— Ладно, подождём, пока уснёт…

Артём захватил с собой картошку, лук, перец, лавровый лист. Как только котелок закипел, он стал бросать туда специи. Таня, видя, что он не нуждается в её помощи, присела у костра и стала смотреть на огонь. Пока Артём священнодействовал у котелка, они не обмолвились и двумя словами. Попробовав в последний раз сварившуюся уху, он снял котелок с рогатки. Остудив немного, чтобы уха стала душистее, Артём пригласил к «столу» девушку. Она уселась на ватник напротив, подогнув под себя ноги. Взяла деревянную ложку, зачерпнула из котелка и попробовала. Артём ждал, что она скажет. Ему очень хотелось, чтобы уха понравилась.

— Очень вкусно, — сказала Таня, придвигаясь поближе к котелку.

Артём улыбнулся и достал из вещмешка бутылку водки, пластмассовые стаканчики. Таня отрицательно покачала головой.

— Я не люблю водку, — сказала она.

— Под уху — то? Одну рюмку?

— Я не понимаю, почему люди могут выпивать в любое время… Ну ладно, в праздник, а сейчас?

— Сейчас тоже праздник, — сказал Артём.

Она пить не стала. Опрокинув один — единственный стаканчик, он закупорил бутылку и спрятал в мешок.

И хотя уха была отменной, ночь тёплой и звёздной и добродушно потрескивал костёр, а у берега всплёскивала крупная рыба, перекликались ночные птицы, хорошего разговора не получилось. Таня изредка вскидывала на него тёмные с блеском глаза, и взгляд её был насторожённый. Это связывало Артёма, он даже отодвинулся от неё подальше. Поужинав, Таня взяла котелок, ложки и спустилась к воде. И долго не возвращалась: по — видимому, дожидалась, пока Артём уляжется. Он стоял под деревом и курил. Костёр потух, и синеватый дым, поднимаясь вверх, запутывался в ветвях. Она вернулась, пожелала спокойной ночи и забралась в палатку, закрыв её с той стороны на «молнию».