«Ох и хитрый ты мужик, Кирилл Евграфович! — подумал Артём. — На такой вопрос сразу и не ответишь…» Есть ли у него, действительно, хотя бы одна картина, достойная быть выставленной в Русском музее? Пожалуй, нет. За последние два года они с Алексеем оформили Дворец культуры и музей… Огромные панно, человеческие фигуры на фасаде дворца, по три метра каждая, расписанные потолки, стены… Наверное, по масштабам работы они с Алексеем переплюнули Репина с его «Государственным советом»… В «Вечерке» писали, что работа выполнена талантливо. Хвалили в Союзе художников, заказчик, помимо договорных сумм, премию выплатил… Казалось бы, радуйся, Артём: работа принята, оплачена, похвалили, — чего ещё нужно? Не было настоящего творческого удовлетворения. Того самого, которое он испытал, закончив небольшой портрет маслом Николая Черкасова… Учителя в институте имени Репина очень высоко оценивали его живопись. Курсовые и дипломные работы несколько раз выставлялись. Одна даже получила премию… А потом одна неудача, вторая… Кто — то сказал, что в его картинах не хватает жизни… Тогда эта истина показалась ему примитивной. А пожалуй, тот человек прав.
На эти мысли навёл Артёма вопрос председателя поселкового Совета. А тот молча курил, смотрел на дорогу, над которой охотились за мошкарой ласточки, и не торопил с ответом. Впрочем, ответ Артёма был коротким:
— Нет у меня хороших картин, Кирилл Евграфович… Пока нет.
— Хорошую картину нарисовать небось то же самое, что новый дом построить?
— Я думаю, потруднее, — подумав, сказал Артём.
— А ты боишься старую избу раскатать, — улыбнулся Носков. — Дед твой этот самый дом шесть десятков лет назад по брёвнышку сложил. Своими собственными руками…
— Наверное, я не в деда пошёл.
— А на вид — вылитый Андрей Иваныч… И борода такая же. Только у него, понятно, седая… Пенсия — то у твоего деда была не ахти какая. Маленькая пенсия. По рублю старик откладывал на ремонт дома… Знал, что умрёт, а до последнего дня откладывал. Не для себя, понятно.
— Для кого же?
Кирилл Евграфович встал с брёвен, отряхнул галифе.
— Не люблю я заколоченных домов, — сказал он. — Сколько на моем веку людей свои дома заколачивали! Вот как ты. А глядишь, через год — два снова возвращаются… Пустой дом для меня что покойник. Стоит, глядит на тебя мёртвыми глазами, аж с души воротит. Нехорошо, когда люди свои дома заколачивают…
Кирилл Евграфович пожал Артёму руку. Выйдя на дорогу, поправил свою зеленую командирскую фуражку и неторопливо зашагал по улице. Широченные галифе полоскались, будто паруса. Казалось, налети сильный ветер — и Кирилл Евграфович Носков птицей взмоет в вечернее небо.
Артём задумчиво сидел на брёвнах, года два назад заботливо заготовленных дедом для этой самой избы, окна которой он только что заколотил. На небе зажглись звезды. Из — за леса вверх по вершинам деревьев выкатилась огромная красная луна. Узкая, как синее веретено, туча перерезала луну как раз посередине. Там, где село солнце, небо было ещё чистое и прозрачное. Небольшое облако уносило с собой последний багровый отблеск.
2
Доски с треском отскакивали от окон. Приколотил их Артём на совесть, и теперь не так — то просто было сбить. А из поселкового, наверное, смотрит Кирилл Евграфович и ухмыляется. Последняя доска не поддавалась, и тогда Артём обеими руками ухватился за край, изо всей силы дёрнул и вместе с доской полетел с лестницы на невскопанную грядку. И тут же услышал девичий смех.
Отряхнувшись, Артём оглянулся: у колодца никого не было, лишь раскачивался конец железной цепи. Колодец и забор отделяли участок Абрамова от детсада, вдоль забора росли вишни. Они просыпали на землю свои белые лепестки. Ещё дальше, за кухней, большая зелёная лужайка с деревянными лошадками, качелями, горкой. Высокая худощавая воспитательница густым мужественным голосом строго вопрошала: «Гуси, гуси?» Дети нестройным хором отвечали: «Га — га — га!» И дальше: «Есть хотите?» — «Да — да — да!» — «Так идите!» — «Нам нельзя… Серый волк под горой, не пускает нас домой».
Устроившись на перевёрнутом ящике, Артём раскрыл альбом и стал рассматривать наброски. Солнце припекало макушку. На проводах примолкли ласточки. А стрижи, как всегда без отдыха, стремительно носились над башней. Было тепло, но далеко на юго — западе собирались тучи. Неповоротливые, как морские линкоры, они медленно разворачивались на горизонте, готовясь к бою.
За спиной снова раздался тихий смех, шорох, движение ветвей. Кто — то прячется за колодцем. Артём размашисто подправлял карандашом рисунки и не оглядывался. Он решил застигнуть насмешницу врасплох. Когда минут через пять он неожиданно повернулся, то увидел… Татьяну Васильевну. Учительница без улыбки смотрела на него. Стройная, в коротком ситцевом платье, из — под которого белеют круглые коленки. Непохоже было, чтобы она смутилась.
— Я ведро упустила, — сказала она. — Достаньте, пожалуйста.
Артём подошёл к колодцу. Глубина метров семь. В черном проёме жирно поблёскивала вода. Из щелей бревенчатого сруба тянулись к свету тощие бледные растения. Бревна осклизли и поросли мохом.
— Я должен лезть туда? — спросил Артём.
— В прошлом году я тоже упустила ведро, так Лёша — монтёр забрался и достал… — она улыбнулась. — . Правда, потребовал маленькую, говорит, там очень холодно, как бы не простудиться.
— Ну, раз Лёша достал…
Артём стащил майку, джинсы. Остался в одних коротких трусах. Тело у него крепкое, мускулистое. Он уже успел немного загореть. Таня опустила длинные черные ресницы, на губах улыбка.
— Неужели и вправду полезете? — спросила она. — Вы ведь показали мне дорогу в лесу…
Таня фыркнула.
— Так вот услуга за услугу.
Артём подёргал за трос, но решил не обвязываться: обдерёшь все бока. Можно спуститься и так, цепляясь руками и ногами за выступы и пазы в брёвнах. С малолетства он любил забираться на деревья и столбы; однажды даже поднялся по отвесной кирпичной стене на второй этаж, но вот опускаться в глубокие колодцы никогда не приходилось.
Мрачной гнилью пахнуло от влажных стен, когда он залез в колодец. Тело напружинилось, вздулись мышцы. Бревна были скользкие, и приводилось напрягать все силы, чтобы не сорваться. Когда голова скрылась в колодце, Таня нагнулась над срубом.
— Я никакого ведра не опускала…
В голубом квадратном проёме белеет её лицо, блестят глаза, колышутся черные волосы.
— Оно тут, в крапиве… — её лицо исчезло, и над головой Артёма появилось смятое с одного бока цинковое ведро.
— Я выкупаюсь, — сказал Артём, глядя из колодца в её большие глаза.
— Вылезайте, — строго сказала она. — В колодцах не купаются.
Когда широкие плечи Артёма показались над срубом, Таня подхватила его под руку, помогая выбраться.
— Помните, у Гарина — Михайловского, как маленький Тема доставал свою Жучку из колодца? — сказала она.
— Ну и как? Достал? — спросил Артём, одеваясь.
— Я и сама не знаю, зачем вам сказала, что уронила ведро в колодец…
— Достал Тема Жучку — то или нет?
— Достал…
— Ну и прекрасно, — сказал Артём. — А то мне всю ночь снилась бы бедная Жучка…
— Покажите, что вы рисуете?
— Неинтересно…
— Зачем же рисовать, если это неинтересно?
— Хотите — вас напишу? — предложил Артём.
— Нет, — сказала она.
Артём раскрыл альбом и, взглянув на чистый лист, сказал:
— Я вас уже написал…
Таня захлопнула крышку и, нырнув под барабан с тросом, очутилась на участке Артёма.
— Покажите! — потребовала она, видя, что он прикрыл рукой альбом. — Наверное, уродка? Да?
— Наоборот, красивая…
Таня подошла ещё ближе и, глядя ему в глаза, попросила:
— Ну, пожалуйста!
Артём раскрыл альбом: там ничего не было.
— Я не люблю, когда меня обманывают, — сказала она и, резко повернувшись, тем же образом перелезла через колодец.
— Вы любите сами обманывать, — поддел Артём.