— Н-да, Андрей был бы сейчас па месте,- истово, со вздохом сказал Фома Фомич Мерничий, опуская бинокль.

Черные шары на реях показывали средний ход, и уже быстрее прошли по левому борту створные маяки. Пенилась серая вода.

Курс корабля был в море, на комендорские стрельбы.

Для Фомы Фомича стрельбы всегда существовали конкретно-курсовыми углами: ВИРом, суммой поправок на боковой или попутный ветер, на влажность пороха, на неопытность комендоров и многим другим, все в этом же роде, заслоняя от него весь внешний, необстреливаемый, неартиллерийский мир.

В отличие от большинства старших корабельных артиллеристов, Фома Фомич никогда не говорил: «Я бил, я вел пристрелку, мой ВИР», а всегда: «Мы имели накрытие, мы взяли противника в вилку, наш ВИР» и так далее — всегда во множественном числе. Но такого контакта и взаимопонимания, такой ясности и простоты, как было с покойным Андреем Ивановым, Мерничий уже давно ни с кем из своих первых наводчиков не мог достичь.

Как будто бы не он один выводил поправки по таблицам, не он корректировал стрельбу по первым всплескам, и не покойный Андрей Иванов держал врага точно на скрещивании нитей оптического прицела и по ревуну, секунда в секунду, обрушивал ему на голову выработанный ими вместе снаряд.

«Видимость преотличная, цель сама идет…» — вспомнил Фома Фомич любимую поговорку старшины Иванова и грустно усмехнулся.

После того сумрачного дымного рассвета, когда «Фокке-Вульф» штурмовали их миноносец дважды подряд и Андрея унесли с полубака с прострелянной головой, Мерничий сам как будто бы стал на один глаз хуже видеть и не так быстро рассчитывать в уме поправки.

Во время работы они редко и мало разговаривали друг с другом — того Иванова не надо было ни о чем ни предупреждать, ни особо инструктировать: у него видимость всегда была «преотличной», и цель «сама шла» на скрещивание нитей прицела.

— Да, тот Иванов был бы на месте,- в третий раз с сердцем повторил Мерничий, помолчал и горько прибавил:- А молодые… Что ж? Они и есть молодые. «Одной-то любви к делу мало. Нужны умение, сноровка, талант…» — мрачно подумал Мерничий, сунул в карман таблицы стрельбы и, застегнувшись на все пуговицы, вышел из каюты.

Первым, с кем он столкнулся на мостике, был старик Хомяков, начальник училищного арткабинета, разговаривающий с командиром корабля, окончившим училище на четыре года раньше Мерничего.

— Здравствуйте, дорогой Егор Александрович! Рад вас видеть в добром здоровий! — искренне сказал Фома Фомич и тут только заметил на плечах старика лейтенантские погоны.-С производством вас! К нам на поход пожаловали?

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! Спасибо. Да вот, как говорится, пожаловал. Инспектировать комендорские стрельбы. А то многие, как говорится, «отклонения» допускают. У вас, полагаю, этого фиксировать не придется? — совсем так же, как пять лет назад перед уроком, и начальственно и чуть-чуть застенчиво, спросил старик и погладил левую щеку, а это значило, что он волнуется.- Да-с, я давно уже не преподаю,- все же сказал он, хотя Мерничий ни о чем его не спрашивал.

— Полагаю, что не придется, товарищ лейтенант,- сказал Фома Фомич: — комендоры, товарищ лейтенант, как и всюду, молодые, в остальном же все нормально.

— Ну, вот и хорошо. Молодость — это тоже нормально.

Старым п запас пора. Иванов-то у вас служит? — справился старик.

— Один Иванов служит, товарищ лейтенант,- совсем Безразлично сказал Фома Фомич и про себя добавил: — «Ишь ты, уж услышал…»

— Что же, это Андрея-то Иванова…

— Говорит: однофамилец,- все так же безразлично сказал лейтенант и покосился на море: буксир военного порта, крикливый и черный, как грач, уже тянул к отмели три комендорских щита.

— Так-так… Ну, что же, посмотрим, постреляем, товарищ Мерничий,- сразу перехватил взгляд лейтенанта в сторону щитов и вспыхнувшую в его голосе досаду, неизвестно чему радуясь, сказал Хомяков,- попробуем молодых. Ох-хо-хо, стариками-то все будем, а вот молоды ми-то уж извините…- и опять другим, официальным тоном обратился к командиру корабля: — Прикажите приступить к комендорским стрельбам, товарищ капитан третьего ранга.

— Будет исполнено, товарищ лейтенант. Намерены проверять по тревоге? — почтительно козыряя, ответил командир,

— Можно и по тревоге,- сказал инжектирующий, доставая перетянутый резинкой блокнот.

— Так кто у вас на боковом-то первым наводчиком? Ага, Иванов и есть, — Хомяков даже довольно зажмурился. — Ну, начнем с однофамильца…

…Первая же очередь звонков выбросила уже бывшего наготове Сашу Иванова на полубак, к пушке. Обстановка была уже ясна: буксир, подтащив щиты к отмели, собирался уходить,

С ходу сдернув надульник, Саша вскочил в сиденье первого наводчика, вполглаза оглядел людей при пушке — все ли на месте — и, оградив ладонью рот, крикнул на мостик:

— Орудие помер один к бою готово!

Хомяков покосился на запущенный секундомер .и довольно буркнул:

— Молодец! По-ивановски.

— Ну, товарищи, не посрамим Анну Андреевну,- только и сказал Саша,- помните, где стоим…

— Орудию номер один курсовой угол шестьдесят, наводить по среднему щиту! — крикнули с мостика.

— Есть! — удовлетворенно ответил Саша.

Синие нити прицела совместились с самой серединой щита, казавшегося не больше листка клетчатой серой бумаги из блокнота и так же расквадраченного сшивками парусины.

Обернувшись назад, Саша встретился глазами со старшим артиллеристом, выглядывавшим из-за обвеса мостика. Мерничний был явно обеспокоен.

«А вот и не пожалеешь, что не снял!» — самоуверенно подумал Саша, увидев свое отражение на бронзовой коробке затвора: в желтоватой, полированной до зеркального блеска, плоскости металла лицо его выглядело старше, мужественнее.

— У орудия! Как видимость? -спросил с мостика незнакомый голос, по интонациям, несомненно, тоже принадлежащий начальнику.

— Видимость преотличная! — думая все об одном и том же, доложил Саша, и Мерничий, в эту минуту тоже занятый одними мыслями с ним, недовольно посмотрел на него сверху.

Конечно, экзамен был не ему, хозяину артиллерии всего корабля, а только лишь одному из его подчиненных, но почему-то очень волновался и сам лейтенант.

— Итак, приступили-с,- сказал Егор Александрович н снова запустил остановленный было секундомер.

Стрельба пошла своим чередом. Дальномерщик дал расстояние до щитов, и только каких-нибудь десять секунд «поколдовал» Мерничий с карандашом в руках над картонным альбомчиком таблицы.

Егор Александрович на минуту отвел взгляд от наводчика и задержал его на старшем артиллеристе, бормочущем быстрым, озабоченным шопотом:

— Ветер… плюс… двенадцать градусов… минус…

В глазах старого практика-артиллериста промелькнуло выражение суровой ласки; все они до единого, теперь управляющие огнем башен, кораблей и целых соединений, прошли через его руки и его кабинет УАО, и он помнил их всех еще и новом, необмятом обмундировании.

— Прицел восемь, целик пять! — раздельно крикнул Мерничий, пряча таблицы в карман, и опять вздохнул: как же ему нехватало покойного Андрея, вот бы сейчас они вместе и порадовали старика!..

Короткое слаженное движение возникло возле орудия — оно поднялось вверх, повело влево, вправо и замерло, ожидая команды.

— Первое! Ревун!-ровно сказал Мерничий.

Гортанно засипел ревун, и звук выстрела негромко и гулко щелкнул.

Мерничий, волнуясь, и больше всего боясь, что волнение его заметят на мостике, впившись в бинокль, разыскивал у щита белый всплеск.

Всплеска не было. Чувствуя, что он мучительно краснеет и что искать уже больше нечего, потому что столб, видимо, осел где-то далеко вправо или влево, а может быть, даже далеко за горизонтом, Фома Фомич опустил бинокль и наткнулся глазами на прищуренные глаза Хомякова.

Старик улыбался.

— Вот они, молодые-то, хе-хе-хс, Нет всплеска-то, товарищ лейтенант? Я тоже было, как вы, а они прямо в цель. Его только щитком загородило.