— Разве это плохо? — улыбнулся Слава.

— Я не говорю, что плохо. — Константин Алексеевич остановился против Генки. — Разбили они нас, Генка.

— Почему «нас»? — возразил Генка. — «Вас», а не «нас».

— Как так? — удивился Константин Алексеевич. — Ведь ты только что поддерживал мою точку зрения?

— О, — протянул Генка, — это когда было!.. — и отошел в сторону.

— Единственного союзника потерял… — развел руками Константин Алексеевич. — Ну, а ты кем собираешься быть?

— Я пойду во флот служить, — объявил Генка.

— Полчаса назад он собирался в фабзавуч, а теперь во флот, — заметил Слава.

— Сначала в фабзавуч, а потом во флот, — хладнокровно ответил Генка.

— Так, так… Ну, а ты, Миша?

— Я еще не решил.

— Он тоже в фабзавуч собирается! — крикнул Генка. — А потом поступит в Коммунистический университет.

— Брось ты, Генка! — перебил его Миша.

— Далеко вы прицеливаетесь, — покачал головой Константин Алексеевич. — А я думал, Миша, ты будешь девятилетку кончать.

— Не знаю, — нехотя ответил Миша, — маме трудно. Учиться буду вечерами. В общем, там видно будет.

Он посмотрел на часы, обрамленные бронзовыми фигурами. Взгляд его поймал мгновенное движение большой стрелки, дернувшейся и застывшей на цифре девять. Без четверти двенадцать. Мальчики стали собираться домой.

— Ну-ну, — весело сказал Константин Алексеевич, пожимая им руки, — а на меня не сердитесь. Уж я-то желаю вам настоящей удачи.

Пришел ответ адресного стола.

«На ваш запрос сообщаем, что для получения справки об адресате нужно указать год и место рождения разыскиваемого лица».

— Поди знай, где и когда родилась эта самая Мария Гавриловна! — сказал Генка. — Нет, надо ехать в Питер.

— Успеем в Питер, — сказал Миша, — а этот ответ — чистейший бюрократизм. Напишем секретарю комсомольской ячейки.

Они сочинили такое письмо:

«Петроград, адресный стол, секретарю ячейки РКСМ. Дорогой товарищ секретарь! Извините за беспокойство. Дело очень важное. До войны 1914 года в Петрограде, на улице Мойке, дом С. С. Васильевой, проживали гражданин Владимир Владимирович Терентьев, его жена Ксения Сигизмундовна и мать Мария Гавриловна. Пожалуйста, сообщите, живут они там или куда переехали. Не все, конечно, потому что Владимир Владимирович взорвался на линкоре, а мать и жена, наверное, живы. Мы уже запрашивали, но от нас требуют год и место рождения, что является чистейшим бюрократизмом. Вам, как секретарю РКСМ, нужно выжечь его каленым железом. С пионерским приветом Поляков, Петров, Эльдаров».

Ребята отправили письмо и стали дожидаться ответа.

Приближался конец первого полугодия. Приходилось много заниматься, да и в отряде хватало работы.

А ведь надо побывать и на катке.

Они приходили на каток вечером, торопливо переодевались на тесных скамейках и, став на коньки, несли свои вещи в гардероб. Коньки деревянно стучали по полу, этот дробный стук речитативом выделялся в общем шуме раздевалки, окутанной клубами белого морозного воздуха, врывающегося с катка через поминутно открываемые двери.

Взрослые конькобежцы раздевались в отдельном помещении. Они выходили оттуда затянутые в черные трико. Ребята почтительно шептали: «Мельников… Ипполитов… Кушин…»

Фонари пятнами освещали снежные полосы на льду. По кругу двигались катающиеся, странные в бесцельности своего движения. Они двигались толпой, но каждый ехал сам по себе, в одиночку, парами, перегоняя друг друга. Новички ехали осторожно, высоко поднимая ноги, неуклюже отталкиваясь и двигаясь по инерции.

Все ребята ездили на «снегурочках», «нурмисе» и только один Юра — на «норвежках».

Одетый в черный вязаный костюм, он катался только на беговой дорожке, нагнувшись вперед, заложив руки за спину, эффектно удлиняя чрезножку на поворотах. Всем своим видом он показывал полное пренебрежение к другим ребятам.

Миша и Слава не обращали внимания на Юру, но Генка не мог спокойно переносить Юрино высокомерие и однажды, выехав на круг, попробовал гоняться с ним наперегонки. Генка катался на коньках очень хорошо, лучше всех в школе, но разве мог он на «снегурочках» угнаться за «норвежками»! Он позорно отстал от Юры на целых полкруга.

После этого случая все стали дразнить Генку. Ездили за ним и кричали:

— Эй, валенки, даешь рекорд!

Генка с досады перестал ходить на каток, по улицам на коньках тоже не бегал.

Как-то Генка объявил Мише и Славке, что приглашает их в субботу на день рождения. Мальчики удивились:

— С собственным угощением?

— Угощение мое, подарки ваши.

В субботу вечером друзья пришли к Генке и изумились при виде обильно и празднично накрытого стола. На краю его свистел струйками пара самовар с расписным чайником на верхушке. На тарелках — ломтики сала, вареники в сметане, пирожки и монпансье. У стола хлопотала Агриппина Тихоновна.

— Вот это да! — протянул Миша. — Ай да Генка!..

— На какие капиталы ты все это оборудовал? — спросил Слава.

Генка ухмыльнулся.

— Это уж дело хозяйское…

— Отец прислал, — сказала Агриппина Тихоновна. — Я говорю: «Тебе, Геннадий, этих продуктов на месяц хватит». А он и слушать не хочет — давай на стол, и дело с концом. Весь в отца! — добавила она не то с осуждением, не то с восхищением.

— Даже конфеты прислал, — сказал Миша.

— Нет, — сказала Агриппина Тихоновна, — монпансье Геннадий сам купил: коньки-то он продал.

— Тетя! — закричал Генка. — Ведь я вас просил!

— Чего уж там, — отмахнулась Агриппина Тихоновна. — Оно и лучше: валенок не напасешься.

— Если бы я знал, что ты ради фасона продал коньки, — сказал Миша, — я бы к тебе в гости не пришел.

— Без коньков проживу, — мотнул головой Генка. — Подумаешь, «снегурочки»! Поступлю в фабзавуч — «норвежки» куплю. Ты ведь тоже свою коллекцию марок продал. А? Зачем?

— Нужно, — уклончиво ответил Миша.

— Я знаю, — сказал Генка, — ты на кожаную куртку копишь. Хочешь на настоящего комсомольца походить.

— Может быть, — неопределенно ответил Миша. — Славка свои шахматы тоже продал.

— Да? — удивился Генка. — Костяные шахматы? Зачем?

— Надо, — тоже уклончиво ответил Слава.

Раздалось три звонка.

— К нам. — Агриппина Тихоновна пошла открывать.

В комнату вошел Миша Коровин, одетый в форменное пальто и фуражку трудколониста. Он поздоровался с ребятами, разделся, вынул из кармана пачку папирос «Бокс» и закурил.

— Как дела? — спросил его Миша.

— Движутся помаленьку. Вчера на четвертый разряд сдал.

— Сколько ты теперь будешь получать?

— Рублей девяносто, — небрежно ответил Коровин, вытащил из кармана часы размером с хороший будильник, приложил их к уху и сказал: — Никак к мастеру не соберусь. Почистить надо.

— Покажи! — Генка взял в руки часы, послушал. — Ход что надо.

— Ничего ход, — сказал Коровин, — пятнадцать камней. — Он спрятал часы в карман куртки. — Ячейку у нас организовали, комсомола. Я уж заявление подал.

Девяносто рублей в месяц и часы ребята выдержали, но это уже было свыше их сил. Они еще пионеры, только мечтают о комсомоле, а Коровин уже заявление подал.

— Нас тоже скоро в комсомол передают, прямо из отряда, — сказал Миша и посмотрел искоса на Генку и Славу.

Они молчали, как будто Миша действительно сказал правду.

— Знаете, кого к нам в колонию прислали? — спросил Коровин.

— Кого?

— Борьку-жилу.

— Ну?

— Ага. За ножны-то отец его чуть не убил. Сбежал он из дома. Теперь у нас.

Снова три звонка.

Агриппина Тихоновна пошла открывать.

В комнату вошла Зина Круглова.

Генка стал в торжественную позу.