У селивановских «детушек», теснившихся вокруг него, был в Петербурге двойник в высшем свете – кружок Катерины Филипповны Татариновой, вдовы героя войны с Наполеоном. Татаринова, несомненно, принадлежала к числу людей, которых в наше время называют экстрасенсами: угадывала болезни и назначала лечение, обладала сверхтонкой интуицией и даром внушения, предсказывала будущее – утверждают, что и о восстании декабристов предупреждала заранее. По отношению к православию это маленькое тайное общество, называвшее себя «Братством во Христе» или «духовным союзом», было одной из множества сект. Этим оно и привлекло внимание Ивана Липранди. Когда он сокрушался о проникновении скопчества «из-под свиных корыт» – «в резиденцию монаршьего двора», подразумевался, скорее всего, именно кружок Татариновой, занимавшей казенную квартиру в Михайловском замке и привлекавшей в свой салон не просто аристократическую элиту, но самые отборные ее сливки. Прямой последовательницей Селиванова Татаринова не была, полагая, что в третий пол надо переводить не тело, а душу. То, чего добивалась в своей проповеди она, было как раз «оскоплением сердца». Но первое побуждение к этим исканиям ей дал Искупитель.

Позвольте, а как же совместить это с объявлением скопцов «врагами человечества», которое, как эти же авторы утверждали несколькими страницами раньше, произошло именно в эти годы? Примирить это противоречие можно только при одном условии – если признать Селиванова выдающейся, истинно харизматической личностью, властному обаянию которой невозможно противиться. Под конец пребывания в Петербурге ему, утверждали очевидцы, было уже более ста лет, и в каких-то проявлениях его старость «граничила с детством». Но к нему продолжали стремиться высокие посетители, в том числе и такие, которых никак нельзя было заподозрить в покровительственном отношении к секте. Он, судя по всему, и вправду обладал пророческим даром. Несколько раз за эти 18 лет возникали уголовные дела, затрагивавшие близких к нему людей, – Селиванов неизменно предсказывал, что это вскоре случится, но буря будет недолгой и кончится, не причинив большого вреда. И точно – дела затухали хлопотами таких могущественных людей, как уже знакомый нам купец Михайла Солодовников, ворочавший миллионами и имевший множество важных знаков отличия, в том числе и орден.

От Старца исходила гипнотическая сила. Два важных чиновника, присланных к нему от министра духовных дел и народного просвещения с какой-то неприятной миссией, за время короткого разговора стали ручными. Из комнаты, где Селиванов их принимал, они вышли задом, всплескивая руками и восклицая: «Господи! Если бы не скопчество, то за таким человеком пошли бы полки полками!»

Что же произошло между 1819 годом, когда Барадулину, добросовестному полицейскому служаке, так беспардонно заткнули рот, и 1820-м, когда Селиванова было приказано удалить из Петербурга? Судя по всему – ничего нового. Да и Барадулин-то ничего не открыл в своем рапорте тем, кому ведать надлежит: все было известно. Даже кто такая эта «девица замечательной красоты», поразившая его воображение! Прибыла в Петербург из Лебедяни, славилась там распутным поведением, за что была брошена мужем, претендовала на роль одной из скопческих «Богородиц»; ее красота давала основание одним упрекать приближенных Старца (чуть ли не его самого!) в том, что не такие уж они и голуби, другим же подозревать, что ее используют как приманку для уловления в секту мужчин…

По очень знакомой нам схеме, Селиванов пал жертвой интриги, имевшей в основе глубоко личный интерес. Поручик-гвардеец Алексей Милорадович, племянник генерал-губернатора и его чиновник по особым поручениям, был членом секты Татариновой, но параллельно с этим стал посещать и селивановскую общину. Там его начали уговаривать принять «огненное крещение», и он, поколебавшись. согласился. Дядя, узнав об этом, запаниковал. Из-под зеленого сукна был вытащен рапорт Барадулина… В нашей практике это называется – «приделать бумаге ноги».

Высылка Селиванова в Суздаль была обставлена как дело огромной государственной важности, чреватое опаснейшими осложнениями. За Старцем, глубокой ночью, приехал сам обер-полицеймейстер, не объявив никому, куда и зачем его увозит. Коляску для путешествия готовили в доме министра духовных дел и народного просвещения князя Голицына. Маршрут сохранялся в глубокой тайне. Тем не менее купцы Солодовников и Кузнецов сумели получить эту информацию и, не дожидаясь утра, поскакали вдогонку. На станции Тосно они нагнали коляску и стали умолять сопровождающего, следственного пристава, разрешить им проститься с изгнанником. Пристав должен был ответить категорическим отказом. Почему же он все-таки разрешил свидание? Побоялся шума, который мог бы раскрыть всю операцию, – так объяснил это пристав в особом рапорте. Далее он описал, как оба купца-миллионщика бросились пред Старцем на колени, осыпали поцелуями его руки и обливали их горькими слезами, а он между тем благословлял их и давал последние наставления и ободрения. Со своим проводником Селиванов поначалу был сдержан и недоверчив, не принимал пищи из его рук, но потом оттаял и много говорил о том, что по примеру апостолов, которые так же были скопцами, готов сносить любые гонения и в будущее смотрит без страха. По приезде в Москву стал просить задержаться дня на три для встречи с учениками, за что пристав получит от них такую награду, «которая может быть для него весьма значительной». Старец, приравнивавший себя к апостолам, совсем неплохо ориентировался в земных делах!

В Суздале были приняты все меры для изоляции Селиванова. Настоятель монастыря получил подробные инструкции: никаких посещений, никакой переписки, никаких посылок, даже под видом милостыни. Строго следить за людьми, которые будут присматривать за Старцем и ухаживать за ним, «дабы не могли быть совращены от него в пагубное скопчество». Регулярно, раз в четыре месяца, присылать в Петербург подробные секретные отчеты – «в каком положении когда он будет находиться». Легальный доступ к Селиванову действительно был наглухо закрыт, хотя, наверное, не один Василий Будылин смог обмануть бдительную стражу… Но шумных эксцессов не было, и мифологический Искупитель все больше и больше отделялся от старика, тихо угасающего за монастырскими стенами.

Рассмотрим еще одного мифологического героя, которого скопцы чтили как Предтечу. Он тоже фигурирует в преданиях под множеством разных имен: то он Князь (Дашков, сопутствовавший якобы Петру III в его странствиях), то Граф (Иван Григорьевич Чернышев). В некоторых легендах о нем рассказывается как об инженерном полковнике, и действительно такой «чиновный еретик» существовал, но тщательное расследование показало, что это было другое лицо. Путаница имен продолжается и в полицейских документах. То Александр Иванов, то Александр Иванович Фомичев, то просто Александр Иванович… Окончательный вариант – Александр Иванович Шилов, – считается наиболее достоверным.

Необыкновенный ореол вокруг его имени был создан главным образом стараниями Селиванова, утверждавшего, что лучшего помощника, более близкого друга и наперсника у него не было за всю жизнь. Реально же он действовал лишь в самые ранние времена существования секты. Схваченный в 1775 году, все по тому же «делу» в селе Сосновка, он так и не вышел на свободу до самой смерти. Но посмертная его история оказалась гораздо богаче событиями.

Если надпись на его могиле была верна, Шилов родился в 1712 году в селе Маслово Тульской Губернии. До оскопления был женат, имел детей. Один из них, сын Епифан, подозревался в том, что именно он выдал отца властям. Несколько раз переходил «из веры в веру», то есть из одной секты в другую, и в каждой вере был учителем, но всякий раз разочаровывался: «не истинна вера, и постоять не за что!» Селиванов помог ему обрести то, чего он так долго искал. У Шилова не было одного глаза. По одной версии, его изуродовал тростью полковник Волков, после Сосновки, выведенный из себя непокорным поведением арестанта на допросах. Но те, кто особо преклонялся пред его памятью, уверяли, что Александр Иванович сам себе вырвал глаз – «из ревности по вере и чистоте».