«К чему так? - возражали молодые пограничники.- Это наш пес, он спас Инночку. Надо учить его русскому языку».

Вихрастый, рыжий солдат Горожанкин, тот самый, что вышел нам навстречу, взялся сам учить Американца понимать русский язык. Все свободное время - а его у пограничников немного - Горожанкин возился с собакой.

Американец оказался понятливым учеником. Уже через два месяца собака отлично разбиралась в том, что от нее требовали. Американец стал русским, пограничным псом.

Что заставило собаку метельной зимней ночью, рискуя жизнью, перебежать по торосистому льду с полыньями через узкий перешеек границы?

Это навсегда останется тайной.

Горожанкин, начитавшийся детективных рассказов, и одном из которых досужий автор описывал шпионского пса с фотоаппаратом в глазу, бойко доложил начальнику заставы:

- Товарищ старший лейтенант, ни на собаке, ни в собаке никакой шпионской аппаратуры не обнаружено. Американец чист по своей собачьей совести.

Он и сегодня живет на острове Ратманова, этот умный все. И вряд ли Горожанки», навсегда сдружившийся с псом, сможет уговорить товарищей отдать ему собаку после окончания службы в армии.

Американца приняли, зачислили на довольствие. Он стал неотъемлемой частью коллектива советских людей на крохотном островке, рядом с которым рождается новый день нашей страны.

ВОЛК

Сорок восемь дней человек шел по компасу. Он шел без дороги, без тропинки, даже без подробной карты. Единственным ориентиром для него был компас да изрезанный заливами берег, пересекаемый кое-где каменными завалами, а кое-где превратившийся в застывшей тундровое болото. Человек шел поздней осенью, когда солнце чуть поднималось над горизонтом, чтобы согреть своими бледными лучами неуступчивую суровую землю.

У него был свой расчет: дойти до края земли.

Наступит суровая зима. Мороз схватит ледяное течение пролива, скует его льдинами. По этим льдинам человек мечтал перейти на другой континент, в чужую страну.

Он трусливо бежал - уходил в Америку, мечтая остаться там безнаказанным.

Он знал, от правосудия ему не будет пощады. Осужденный за убийство, он бежал из колонии и снова убил, чтобы бежать.

Человек шел, как волк, озираясь по сторонам, ненавидя всех. Он был силен и жилист. Он хорошо подготовился к бегству за рубеж, ничто не могло его остановить. Бежать любой ценой.

Человек тащил за собой салазки. Обычные детские салазки, которые он подобрал где-то, может быть даже отнял у ребенка. Он не хотел нести груз на себе. Салазки легче, их можно было загрузить. На салазках лежал завернутый в кусок брезента меховой спальный мешок. В рюкзаке - запас сухарей, несколько килограммов сахару, консервы. Сверху лежал привязанный ремнем винчестер, а патроны к нему человек держал в кармане.

Он предусмотрел все. Он приучил себя спать на открытом воздухе, какой бы ледяной ни была ночь. Он научился делать тридцать - сорок километров в день. Он привык есть сырое мясо - говорят, это не только утоляет голод, но и спасает от цинги. По он забыл об одном. В дальнюю дорогу он забыл взять с собой соль. И мучился он не от холода и не от сырости, не от утомительного пути, во время которого салазки часто переворачивались на склонах заснеженных холмов. Он мучился от отсутствия соли.

Лицо человека заросло клочковатой щетиной. Глаза его, покрытые красными жилками, слезились от резкого ветра и от яркого солнца, отражавшегося в кристально белом снегу. По человек упорно шел на восток. Только на восток, в направлении к Берингову проливу. Там ждал он не прощения, а безвестности. Выдав себя за противника Советской власти, он мог рассчитывать на то, что ему поверят и помогут выбиться в люди. Он мечтал о карьере мелкого коммерсанта: держать пивной бар или крохотный магазинчик. В крайнем случае - иметь свою бензоколонку где-нибудь в далеком поселке Аляски.

С такой мыслью шел он изо дня в день, делая регулярно тридцать километров по безлюдному, суровому берегу Ледовитого океана.

Однажды где-то по дороге ему удалось подстрелить нерпу. Мясо пахло рыбой и было отвратительно на вкус. Но он ел его сырым не потому, что не было спичек и дерева - по берегу изредка попадались обглоданные прибоем доски, а иногда и целые бревна,- он ел сырое мясо нерпы, считая, что так нужно для здоровья. Половина тушки лежала на салазках - запас на будущие дни.

Одно мучило его и выводило из себя: не было соли.

Человек маниакально думал о белой, тающей на языке крупинке соли, которой так не хватало. Он страдал.

…Старый охотник эскимос Нутенген давно забыл, сколько ему лет. Друзья и родственники звали его коротко «старик Ну». Если бы он жил не сейчас, пе в годы Советской власти, а много лет раньше, его судьба была бы давно решена. 13 один прекрасный день родственники принесли бы ему ремень из сыромятной кожи оленя, устроили бы шумный пир, на котором все бы славили старика, а затем два самых близких, самых дорогих друга, обмотав ремень вокруг шеи старого Ну, ласково беседуя с ним, затянули бы оба конца сыромятины. Затем тело Нутенгена унесли бы и положили на острые камни в определенном месте, где хоронят всех эскимосов племени. Песцы и полярные мыши «завершили» бы жизненный путь старого эскимоса.

Но, слава богу, суровые законы прошлого ушли в глубину времени. Нутенген полон сил. Раскосые глаза его хорошо видят. Количество шкур нерпы, которые приносит старик, говорит о том, что еще многие годы он сумеет быть лучшим охотником стойбища.

Чум старого Ну стоит на берегу Ледовитого океана. Осень. Скоро он вернется домой, но он не торопится. У него достаточный запас провизии. Есть чай, консервы, соль. Да и сама профессия охотника дает ему постоянно любое количество мяса.

В чуме тепло. Старый Ну, вернувшись с охоты, разжигает костер. И совсем неважно, что старик живет по-старому. Чум заполнен дымом. Избыток его выходит через отверстие наверху. Глаза Нутенгена привыкли к дыму за многие годы. Может быть, потому-то он и курит старую, наполовину прожженную трубочку, набивая ее табаком, смешанным с полярным мхом ягелем.

Старый Ну привык к одиночеству. Когда ему становится грустно, он тихо напевает под нос какую-нибудь песню о том, что он слышал, или о том, что видел на своем веку. И никто не слышит эту песню, кроме старика. Так было п в этот день.

- Что это ты там поешь, старикан? - вдруг раздалось у него за спиной.

Это было поздно вечером. Догорал костер в центре чума. Старый Ну напевал что-то, засыпая. Он не слышал шагов подошедшего человека. Он вздрогнул от неожиданности, открыл глаза и поднялся.

Перед ним стоял человек в меховой куртке и стеганых ватных штанах. Лицо его было заросшим, слезящиеся глаза светились недобрым, настороженным светом.

- Ты здесь один? - спросил человек.

Ну молчал.

По обычаям своего народа, он жестом пригласил гостя сесть к огню. Он налил ему в миску горячего чая, заправленного салом и солью. Он протянул гостю кусок копченого мяса.

Оба молчали. Человек жадно ел, запивая мясо соленым чаем.

Миска дрожала в его руках. Нутенген не понял, что это - от усталости пли от волнения?

- Дай мне соли,- неожиданно сказал человек.

Старый Ну повернулся в угол и развязал горловину кожаного мешочка, где у него хранилась соль.

Человек взял весь мешок и поставил его перед собой. И, тыча кусок мяса в соль, он ладно ел. Белые бисеринки соли застряли в кудлатой бороде, сыпались на грудь.

Нутепген ни о чем не спрашивал человека. Кто он, куда он идет. Так принято. Обо всем человек расскажет сам, когда утолит голод.

Старик знал это - так поступали все на Севере. Здесь есть простое правило - «пыныл». Гость, насытившись, начинает передавать все, что он знает, все, что услышал по дороге. В первую очередь он расскажет самые хорошие известия. Те самые, что приносят хозяину радость. И старик затаенно ждал той минуты, когда он услышит «пыныл».