— Уйди… Уйди от греха…
Она повернулась и пошла прочь. Дом глухо молчал — огромный, темный, враждебный.
Она поднялась к себе, вошла в комнату. Перед ней ничего не было — ни света, ни вещей. Она ничего не понимала. Ноги передвигались сами собой, без её воли. Они привели её к кровати. Она легла навзничь и смотрела широко раскрытыми глазами в потолок. Глаза были сухи, веки неподвижны. Это длилось час, может быть, два… Она поднялась, прошла к дверям. Не таясь, не скрадывая шагов, прошла по мертвому дому к елке. Зажгла от лампады все свечи.
Долго смотрела на мигающие огоньки… Потом одну за другой потушила и сняла свечи, сняла украшения, обошла темную, насупившуюся елку — медленно, как идут за гробом.
Потом вернулась к себе и снова легла на кровать. Ни один мускул, ни один нерв не дрогнул в одеревеневшем теле. Казалось, что она уснула. Но она не спала. Она шевельнула рукой, потом поднесла её к глазам, безразлично на неё поглядела, уронила, как вещь, на кровать. Рука ударила в бедро. По телу прошла короткая судорога. Дернулись ноги, потом задрожало, забилось всё тело. Она рыдала. Слезы залили её лицо, руки, подушку. Она приподнималась и тихо; горестно вскрикивала и падала снова на подушку — и снова вскрикивала и ловила открытым ртом воздух и не могла продохнуть его. Он стоял комом в горле и не мог прорваться в грудь.
Слезы не иссякали. Они не могли иссякнуть. Она села на кровати и крикнула:
— Никогда! Никогда я тебе этого не прощу! Слышишь, никогда!.. Никогда!.. Никогда!..
Она сидела на кровати, раскачиваясь, охватив голову руками, и повторяла без конца: «Никогда… никогда… никогда…» И с этим горьким «никогда» на побелевших губах уснула.
Во сне она всё ещё вздрагивала и всхлипывала.
Глава третья
НЕВЕСЕЛОЕ ВЕСЕЛЬЕ
Праздники проходили как обычно. Танцевали до упаду, ели до заворота кишок, пили вмёртвую. Газета «Архангельск», бегло подводя итоги веселых святок, сообщала, что в первый же день праздников в Глинниках, недалеко от города, умерли от перепоя двое местных крестьян — Алексей Пальянов и Алексей Куроптев. Двое других — Евграф Мокеев и Ардальон Попов, направляясь в город, заснули на дороге, и наутро их нашли уже замерзшими.
На другой день в Кузнечихе на вечеринке убили топором в драке одного соломбальца. В отместку в Соломбале, на вечеринке же, изувечили троих горожан — одного свезли в лазарет с шестью ножевыми ранами, двум другим проломили черепа не то гирькой, не то бутылкой.
Всё это сообщалось в отделе происшествий без особых комментариев, так как почиталось в порядке вещей и с небольшими отклонениями повторялось ежегодно. Каждый веселился как мог. В ресторане «Бар» Петра Кузьмича Минаева-старшего гремел специально выписанный из Риги дамский оркестр Иозефины Матыс. По улицам ходили небольшими табунками ряженые в устрашающих картонных харях и черных полумасках, приплясывая на ходу не то от веселья, не то от холода. По заведенному издавна обычаю, эти веселые приятельские компании ходили по домам знакомых. Нагрянут в один дом — пошумят, попляшут, опрокинут по чарке водки, если хозяева поднесут, и умчатся дальше, в другой дом, а там — и в третий, и в четвертый.
Кроме подобного рода нежданной гостьбы ряженых, устраивались в городе и платные маскарады с духовым оркестром, танцами и призами за лучший маскарадный костюм. В Торгово-промышленном собрании первый приз получила Газетная утка, щеголявшая в костюме, сшитом из листов столичных газет и куриных (очевидно, за неимением утиных) перьев. В клубе приказчиков наибольший успех имел Современный муж, понуро расхаживающий по залу с ребенком на руках и с рожками на голове.
Гимназисты и гимназистки принимали во всех святочных увеселениях самое деятельное участие, и, несмотря на усиленную бдительность наставников, им удалось вкусить многое из того, что было школьным начальством строжайше запрещено.
Альма Штекер, никем под маской не узнанная, ухитрилась побывать на четырех маскарадах. Грибанов, проникнув в заднюю комнату известной в городе пивной № 1, обыграл на биллиарде на двадцать пять рублей непревзойденного мастера клопштосса Пашку Мельникова.
Носырин, переодевшись в штатское, совершил героический поход в «Бар» и овладел не только вниманием самой Иозефины Матыс, но и всем, что за умеренную плату прилагалось к этому вниманию.
Краснов вместе с Ширвинским и Петей Любовичем, под неусыпным оком начальниц и классных дам, блистал на балах в обеих женских гимназиях города. При этом Любович и Ширвинский в белых лайковых перчатках и тугих крахмальных воротничках отдавались многотрудному и потному делу блистания с самозабвением, у Краскова же веселье получалось совсем невеселое.
В Мариинской женской гимназии, после бурной мазурки, он подошел к Рыбакову, которого сам же затащил на бал, и совсем неожиданно, срываясь в голосе, сказал:
— Скука, Митька, сатанинская скука!
Потом умчался прочь, но так отчаянно вертел в польке свою партнершу, первую в гимназии красавицу — Лиду Яхонтову, что она потеряла ленту из косы и получила «за неприличное поведение» строгое замечание от классной дамы.
Венцом увеселений для гимназистов должен был быть студенческий вечер, устраивавшийся ежегодно архангельским землячеством.
Студенты, приехавшие на каникулы в редкой город, деятельно готовились к вечеру, летали в типографию, в полицию, к буфетчику, репетировали пьесу, разносили билеты по магазинам и в дома побогаче.
Уже за неделю до этого примечательного события по городу были расклеены афиши следующего содержания:
Явившиеся на вечер не были обмануты в своих ожиданиях. Всё обещанное афишами оказалось налицо. На сцене шла «Вольная пташка». Ходко продавалась маленькая юмористическая газетка «Гаудеамус». Залы действительно были декорированы зеленью, по углам стояли киоски, изображавшие чайный домик, бутылку шампанского, даже ад. Лимонад в аду продавала такая хорошенькая чертовка, что от желающих попасть в ад не было отбою.