«В первых строках моего письма посылаю пламенный железнодорожный привет славному бойцу Первой двинской дивизии! Мы наслышаны о ваших знаменитых делах и даже читали ваше имя в приказе по Армии, с чем и поздравляем. Наши дела ничего себе, пяток белым и интервентам не кажем, несмотря на то что у них, по нашим сведениям, около тридцати тысяч под ружьем, а у нас чуть побольше десяти. Но надо принять в расчет и то, что из этих десяти-одиннадцати тысяч - тысяча коммунаров и две - сочувствующих. Так что нас голыми руками не возьмешь. По некоторым приметам мы собираемся даже наступать. Мою часть сняли с позиции, и, хотя пока ещё ничего неизвестно, надо думать, что либо перебросят на другой участок, где наши думают нажать, либо вольют в ударную группу для начала наступления.

Пока живем, хлеб жуем, которого, кстати сказать, не так уж много. Впрочем, если сравнивать с первыми днями фронта, когда у нас на всей дороге из хлебных запасов было, кажется, два вагона селедок да два вагона соли, то сейчас мы просто Ротшильды.

Случается подкармливаться за счет английского короля. Недавно наши шелексовские партизаны захватили у „камманов“ (так зовут американцев и англичан местные жители) обоз в сто двадцать подвод. Попробовали и мы „бишек“ (сиречь галет) и шпика. У них, дьяволов, всего по горло. На каждого солдата баранья шуба, тёплая шапка с ушами, шерстяное белье, шерстяные и замшевые носки и поверх них „шекльтоны“. Кстати, сейчас почтенный исследователь Севера, в честь которого названы эти бахилы, слышно, организовал целое акционерное общество на предмет колонизации и эксплуатации русского Севера - ну, да это маком! А с обмундированием у нас плохо. У кого есть полушубок или штаны ватные - тот счастливчик. У большинства шинелишки. Валенок не хватает. Многие в сапогах, а то и в ботинках. А зима, как на грех, морозная. Вчера было тридцать шесть градусов, сегодня тридцать восемь. Много помороженных, особенно в секретах. Землянки промерзли насквозь. К утру вода в чайниках до дна промерзает. Третьего дня двух перебежчиков в лесу нашли. Сидят на пеньках, как стеклянные. Были белыми, хотели стать красными, да так между теми и другими и кончили жизнь. Так-то, друг Павлуша. Многое хотелось тебе порассказать, да бумаге скоро конец. С бумагой у нас прямо беда. В ротной общеобразовательной школе, недавно нами открытой, занятия из-за этого срываются. О тетрадях мы и мечтать бросили, пишем на оберточной. Сейчас выпросил в подиве пачку нераспространенных листовок, выпускаемых для белых солдат. Недавно, спасибо, плакатов антирелигиозных прислали из Вологды. Плакаты очень хлесткие и яркие, но мы, признаться, больше заинтересовались оборотной стороной. Жаль вешать на стенку - столько чистой бумаги пропадает! Осенью у речки Емцы на песке палочками буквы выводили. Вроде грифельной доски, напишешь и сотрешь. Собирался по душам с тобой поговорить, да вместо того все наши нужды обсказал. Хотелось бы на тебя хоть одним глазком взглянуть! Ну, да ладно, ужо как-нибудь встретимся. Я крепко в это верю. Пиши, не забывай. И будь здоров.

Твой Дмитрий».

Глава седьмая

НА ШЕНКУРСК

Утром Митю чуть свет поднял Маенков. Из торопливого его рассказа Митя понял, что возле Емцы в лесу задержали не то белого шпиона, не то перебежчика. Митя велел привести пойманного к себе. Пленному было лет сорок, на нём ладно сидели измазанная маслом куртка, порыжевшие старые сапоги и старая суконная ушанка. Он был немногословен - назвался членом подпольного большевистского комитета в Архангельске и требовал отправки в Вологду.

- Почему вы обязательно хотите попасть в Вологду? - спросил Митя.

- У меня есть поручение от нашего комитета связаться с Советской Россией и также просить у Архангельского комитета, который сейчас в Вологде, помощи в работе. Я там должен обрисовать положение белых и собранные нами военные материалы, где стоят их части и всё такое. Там меня и опознают архангельские губкомовцы и удостоверят мою личность.

Митя задумался. Всё это могло быть правдой, могло быть и ложью. Подумав, он решил отправить пойманного в Особый отдел дивизии на Плесецкую, лежавшую на пути к Вологде.

Назавтра был вызван в штаб дивизии и сам Митя. Он подумал, что поездкой своей он обязан этому перебежчику, но вызываемый вместе с ним командир батальона Вася Бушуев держался иного мнения.

- Порохом пахнет, - сказал он многозначительно. - Помяни моё слово!

Настроение у Васи Бушуева было приподнятое. Он находил, что армия достаточно окрепла и обстрелялась и что давно пора переходить к активным действиям. Он даже не раз порывался ехать в штабарм и «намылить там кому следует холку, чтобы не вертели вола, а воевали». Митя сколько мог сдерживал своего друга, костил его на все корки за партизанщину, но втайне был согласен с ним и с нетерпением ждал наступательных операций.

И он, и Вася Бушуев были удовлетворены. В штабе дивизии им объявили, что их батальон включен в ударную группу, которая пойдет на Шенкурск, и всё, что требуется для дальнейшего похода, должно быть подготовлено в кратчайший срок.

Через день батальон был переброшен на станцию Няндома - сборный пункт ударной группы, и в тот же день Митя был отправлен с поручением в Вологду. Приехав в город, Митя направился в штабарм, но по пути решил забежать в губком партии, надеясь раздобыть там литературу для батальона. В губкоме он увидел своего недавнего пленника. Он стоял у окна с маленьким коренастым Тимме, руководителем архангельских большевиков, и о чём-то оживленно с ним разговаривал. На нём были те же рыжие сапоги, промасленная куртка, старая ушанка, но выглядел он как-то иначе, казался прямей, выше, моложе.

В ту минуту, когда Митя приблизился к окну, соеседники заканчивали разговор.

- Так до вечера, товарищ Власов, - сказал Тимме и, тряхнув темной шевелюрой, пошел в конец коридора.

Власов проводил его взглядом и повернулся к Мите.

- Ну, как дела, товарищ? - спросил Митя.

- Теперь товарищ, а недавно в Особый отдел! - сказал Власов, дружелюбно усмехаясь.

- А ты что думал, - улыбнулся Митя, - в бабки мне с тобой играть? Снова попадешь, опять в Особый отдел отправлю для выяснения.

- Прыткий! - сказал Власов одобрительно.

- Какой есть. А ты надолго тут?

- Как выйдет. Я век жил бы у вас, да ребята ждут, часы считают там, в Архангельске.

- В Архангельске, - повторил Митя, вдруг задумавшись и забыв о своем собеседнике.

Тот внимательно оглядел Митю и спросил негромко:

- А ты, случаем, сам не из Архангельска ли?

- Уроженец архангельский, - с живостью отозвался Митя. - Отец и мать сейчас там. Рыбаковы. На Костромском живут. Не слыхал?

- Рыбаковы? - переспросил Власов, сведя брови у переносицы и с минуту подумав. - Нет. Не слыхал таких.

Митя неприметно вздохнул и стал торопливо расспрашивать об Архангельске. Власов так же тороплио отвечал ему. Потом он попрощался и ушел по своим делам, а Митя пошел разыскивать агитпропа. Спустя полчаса, нагруженный брошюрами и газетами, он появился в штабарме.