Война спущена с цепи, но пока еще повинуется тому, кто это сделал; армии «Оси» наступают в Северной Африке, наступление в Греции завершено, окончательная ликвидация последних опорных пунктов англичан на Крите — вопрос дней; траурное знамя со свастикой реет над десятью покоренными столицами. Сейчас, в начале лета сорок первого года, пути и сроки войны определяет Берлин.
Фактически лето уже началось, хотя до солнцестояния еще целых три недели. Давящая, словно предгрозовая жара изнуряет и днем и ночью. В такую погоду только не хватает сдавать выпускные экзамены!
Таня совершенно извелась за эти дни, потеряла аппетит и сон, под глазами у нее опять появились синие тени, и уже зловредные соседки посматривали на нее с подозрительным любопытством. К счастью, она находилась в таком ошалелом состоянии, что не замечала этих взглядов.
Сдав очередной экзамен, она плелась домой, принимала душ и заваливалась спать — днем заснуть еще удавалось. Около одиннадцати ее будил Дядясаша, к этому времени он обычно успевал вернуться и приготовить чай. Проглотив стакан почти черного настоя — в этом отношении полковник привил ей свой вкус, — Таня обретала способность соображать и отвечать на вопросы. Да, на этот раз пронесло — тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить. Три вопроса, из них один очень трудный, но на него она ответила сразу, а с одним из легких почему-то немножко запуталась — но неважно, комиссия все равно поняла, что она запуталась не по незнанию, а просто от страха… Угу, следующий через два дня. Нет, это не самый страшный — конечно, некоторые разделы механики ей казались очень трудными, но теперь Сережа ей объяснил, — а самый страшный это будет по стереометрии, тут она определенно окажется в собачьем положении. Да нет, это вовсе никакая не грубость, это просто анекдот, и, наверное, очень старый: чем экзаменуемый похож на собаку? — тем, что тоже смотрит умными глазами, все понимает и ничего не может сказать. Вот это ей только и останется — смотреть умными глазами…
После чая она выходила на часок подышать воздухом на бульваре и усаживалась за работу, на этот раз уже до утра. Система была — хуже не придумаешь, но что поделать, заснуть ночью ей просто не удавалось. Утром, когда приходил Сергей, Таня встречала его совершенно измученная, уже мало что соображая. От занятий с полковником — отличным математиком — она отказалась именно потому, что Дядясаша не обладал должным терпением, но теперь оказалось, что терпения не хватает даже у Сережи. То ли его тоже утомили экзамены, то ли он просто беспокоился за нее — трудно сказать. Во всяком случае, занятия их часто прерывались совершенно неожиданными вспышками то с одной, то с другой стороны: стоило Тане чего-нибудь не понять, как он начинал на нее покрикивать, она отвечала тем же, сначала просто так, а потом уже и с горькой обидой.
Из коллективных занятий в парке по проекту Лены Удовиченко, разумеется, ничего путного не вышло. Задумано было хорошо, а на деле совместная подготовка превратилась в «хаханьки и вздоры», как говорила Таня, повторяя полюбившееся ей тыняновское выражение. При этих условиях заниматься математикой лучше всего было, конечно, отдельно, и именно с Сережей; но вот поди ты — даже с ним занятия то и дело кончались слезами.
Впрочем, плакать она теперь была готова часто и по каждому пустяку. Не желающий разгораться примус, тетрадка, завалившаяся за тумбу письменного стола, или оторванный крючок на лифчике — все это были отличные поводы для маленьких истерик; проходили они очень быстро, но оставляли чувство глубокого отвращения к самой себе и еще большее предрасположение к слезам. А впереди было еще почти три недели экзаменационных мук.
Потом наступил перелом — сразу и неожиданно, как обычно случаются в жизни все крупные события. Сдав химию, Таня вдруг сообразила, что благополучно выдержала выпускные экзамены: три оставшихся — немецкий, история и география — ее совершенно не тревожили. Это было шестого июня. К тому же в этот день, как нарочно, изменилась погода и с самого утра было прохладно. Все складывалось теперь просто великолепно!
Они вышли из класса вместе, но Людмила сразу же убежала по общественным делам, — комиссия по организации выпускного вечера уже начала действовать, и сегодня предстояло совещание с девушками из параллельного. Сергей должен был освободиться минут через двадцать. Таня уселась на своей излюбленной скамейке и, злорадно улыбнувшись, раскрыла на середине толстый потрепанный учебник химии. Впрочем, корешок оказался еще довольно прочным. «Ах, так», — сказала Таня и дернула уже изо всей силы, книга с треском разодралась, обе половинки полетели в разные стороны, шелестя страницами. Таня расстегнула на блузочке еще одну кнопку и запрокинула голову, с наслаждением вдыхая прохладный ветер. Уже пахло близким дождем, лапчатые листья каштанов шелестели оживленно, словно вместе с ней радуясь всему тому, что делало жизнь такой прекрасной, — пасмурной свежести, окончанию экзаменов, только что полученному «хор» по труднейшей органической химии. Таня закрыла глаза и от избытка чувств сморщила нос. «Вот с вами — друзья — мы прощаемся вновь — ждем — вас — во Львове! — запела она вполголоса модную „Песенку Львовского джаза“, взявшись за края скамейки и раскачиваясь в такт мелодии. — Вас встретит — горячая наша — любовь — просим — во Львов!..» Если бы не возраст, обязывающий как-никак к известной благопристойности, она, кажется, пустилась бы сейчас в пляс прямо здесь, на аллейке школьного сада.
На крыльце показался Сергей. «Ау-у!!» — звонко крикнула Таня, сложив ладошки рупором. Сергей обрадованно махнул ей и сбежал по лестнице, прыгая через ступеньки.
— Ну, поздравляю! — сказал он, сев рядом. — Видишь, а ты боялась. Здорово ты им выдала! Знаешь, мне прямо расцеловать тебя хотелось.
— Я думала, тебе всегда этого хочется, — с упреком сказала Таня, — не только когда я сдаю эти углеводороды.
— Конечно всегда, — поправился Сергей. — Только кроме тех случаев, когда ты капризничаешь.
— Это было от нервов, правда. Я больше не буду, никогда-никогда.
— Так я тебе и поверил. Слушай, а ты заметила, что ошиблась в одном месте?
— Где ошиблась?
— Ну факт, с перестройками углеродного скелета. Твое счастье, что это было в самом конце и комиссия тебя уже почти не слушала. Они как раз в этот момент о чем-то стали шушукаться, я обратил внимание. Поэтому и не заметили. Смотри — он тебя спросил: «Что дает перестройка прямой углеродной цепи пентана в разветвленную и как этот процесс называется?» — и ты сказала, что это циклизация и она повышает октановое число на тридцать процентов…
— Ну, а что?
— Чудачка ты. Насчет октанового числа правильно, во только это будет изомеризация, понимаешь? A циклизация — это когда углеродистый скелет перестраивают таким образом, что прямая цепь превращается в кольчатую… — Сергей взял палочку и начал чертить на земле вытянутые шестиугольники. — Смотри, вот как из гептана получают толуол…
— Ой, ну их совсем, Сережа, слышать уже не могу про эти гептаны и изобутаны! — Таня отняла у него прутик и затерла подошвой чертеж. — Довольно химии, я даже учебник свой предала казни…
Сергей оглянулся и покачал головой, увидев останки растерзанной книги.
— Тоже, сообразила, — сказал он неодобрительно, — ребята без учебников сидят, а ты дурачишься…
Он встал, подобрал обе половинки, сверил номера страниц.
— Ничего, можно еще склеить. У нас во дворе один парнишка есть, подклею вот и отдам ему. Как-никак у человека пятерка в кармане останется… — Он сложил учебник и аккуратно завернул его в газету.
Таня смутилась:
— Дай мне, я лучше сумею… давай, давай, я же своих пионеров учила переплетать! Я просто не подумала об этом, правда… Слушай, а что Стрелин пишет?
— У него тоже сейчас сессия, полный аврал. А вообще он молодец, вот голова у человека! Ты послушай, я вот тебе прочитаю…
Сергей достал из кармана письмо, развернул густо исписанные листки.