Только сейчас Сергей заметил в углу Таниной комнаты новый предмет — большую радиолу, размерами с хорошую тумбу.

— Откуда это?

— О, это Дядисашин подарок, — гордо ответила Таня. — Привезли сегодня утром. Хорошая, правда?

— Толковая штука. Это что, не наша?

— Кажется, откуда-то из Прибалтики, не знаю. Сережа, поищи что-нибудь хорошее…

Она забралась на кушетку, сбросив туфельки в поджав ноги под себя. Сергей сел возле радиолы, быстро разобрался в незнакомой системе управления, стал вертеть ручку настройки. Красная струна индикатора поползла по шкале, посвистывая и с треском продираясь сквозь мешанину звуков, волоча за собой клочья музыки и обрывки разноязыких голосов.

— Ой, оставь это! — сказала Таня, когда в комнату ворвалась бурная мелодия. — По-моему, это «Полет валькирий», Вагнера, мы с Люсей слушали прошлой зимой в филармонии. Сделай только потише и садись сюда…

— Нравится? — спросил Сергей, приглушив радио и пересев на кушетку.

— Очень. А тебе?

— Черт, что-то пока не пойму… вроде ничего. Так что про Жанну ты не купила… И по-прежнему, значит, мечтаешь о подвигах? Я помню, как ты в прошлом году говорила — помнишь, когда в первый раз были в кино? Насчет гражданской войны.

— Угу, помню. Ну конечно, тогда было интереснее жить, правда. Сейчас какое-то время совсем неинтересное…

— Да ну, чего там… всякое время по-своему интересно, нужно только найти, чем заниматься.

— Конечно… нет, я говорю просто так, вообще. А мне-то самой очень интересно жить, особенно теперь. Как подумаешь, сколько интересного у нас с тобой еще впереди, — просто дух захватывает!

Сергей улыбнулся и забрал ее руки в свои. Вагнеровская музыка кончилась, из приемника слышалось только слабое потрескивание разрядов.

Ее пальцы шевельнулись в руках Сергея, словно сделав нерешительную попытку высвободиться, потом она затихла, придвинувшись еще ближе. В комнате, залитой голубоватым светом фонаря, было очень тихо; внизу по улице промчалась запоздалая машина, коротко просигналив на перекрестке; шипело и чуть потрескивало радио; потом тишину вспорол режущий звук фанфар — медный, исполненный какого-то безжалостного торжества. Таня вздрогнула и посмотрела на Сергея. Когда фанфары пропели и смолкли, заговорил мужской голос — с теми же торжествующими интонациями, бросая тяжелые рубленые фразы.

— Немцы, — шепнула Таня, опять глянув на Сергея. — Ты что-нибудь разбираешь?

Он прислушался.

— «Оберкоммандо» — что это, верховное командование? Это я разобрал… а вообще-то они совсем не так говорят, ни черта непонятно. Наверное, сводка какая-нибудь… вот, «Энгланд» — это значит Англия. Факт, сводка. Послушаем еще, может, что-нибудь разберем.

— Нет, выключи. — Таня быстро выдернула свои пальцы и почти выкрикнула: — Скорее!

Сергей вскочил и повернул щелкнувшую рукоятку, шкала погасла.

— Может, поискать что-нибудь веселое?

— Нет, не нужно. Иди ко мне, садись…

Сергей вернулся. Таня обняла его и прижалась щекой к его плечу.

— Сережа, мне вдруг стало страшно… Неужели мы тоже будем воевать?

— Ну вот, с чего ты взяла…

— Да, а почему Дядясаша и вообще военные так в этом уверены… конечно, прямо никто этого не говорит, но все равно — это ведь все время чувствуется! Ты не заметил, как Виген начал сегодня что-то говорить, а Дядясаша посмотрел на него, и он сразу замолчал…

— Какой Виген?

— Ну, Сароян!

— А-а… нет, не заметил. Так что ж с того, Танюша… она ведь народ военный, каждый говорит про свое. Мы вот тоже, как соберемся — только про свое и говорим, кто чего не выучил, кто куда собирается поступать… ну, и они так же. Не думай ты об этом, Танюша, чего голову зря ломать. Пока-то ведь еще ничего страшного нет?

— Пока нет…

— Ну вот, а ты заранее боишься.

Таня вздохнула и коснулась губами его щеки.

— Я больше не буду, правда… Сережа, если бы ты знал, как я тебе благодарна за эти цветы… Для меня сегодня — самый лучший вечер в моей жизни. Конечно, за исключением того — помнишь?

— Не помню, забыл.

— Непра-а-авда… Я ведь знаю, что ты никогда этого не забудешь — никогда-никогда. И я тоже никогда. Мы будем приезжать сюда каждый год — именно в этот день, правда?

— Конечно, Танюша, каждый год.

— Как я тебя люблю, Сережа…

Она взяла его руку и прижалась к ней горячей щекой.

— …Ты знаешь, мне вдруг сегодня пришло в голову: теперь мне придется много работать со своим отрядом, а как же мы будем встречаться? Значит, реже?

— Так мы же и так встречаемся каждый день в классе, Танюша.

— Ну-у, в классе… в классе — это мало. Я хочу быть с тобой каждый день, каждый вечер — понимаешь? Вообще, Сережа, со мной делается что-то странное, правда… Смотри — когда, например, летом очень жарко и начинаешь пить воду, и никак не можешь напиться — чем больше пьешь, тем больше хочется. В общем, у меня сейчас получается именно так. Когда я одна, мне кажется, что стоит только тебя увидеть, и мне уже не нужно будет ничего-ничего больше… а когда я с тобой, то мне сразу хочется, чтобы ты меня обнял или поцеловал, понимаешь… но все равно — даже если я с тобой так, как вот сейчас, — то мне все равно кажется, что этого мало, что это все что-то не то. Я не знаю, Сережа, может быть, ты меня не поймешь… Это такое странное чувство — вроде жажды, когда все время хочется больше и больше. Интересно — это всегда так, когда любишь? Или я тебя люблю как-то особенно?

— Не знаю, Танюша… ты вообще вся какая-то особенная… Я все-таки так и не понимаю, что ты могла во мне найти… и вообще — не знаю, кем нужно быть, чтобы…

— Чтобы что, Сережа?

— Ну, понимаешь… чтобы чувствовать себя на высоте. У меня вот все время такое чувство, вроде я что-то украл — что-то драгоценное, что вообще не может мне принадлежать…

— Какие ты говоришь глупости, Сережа, я ведь совершенно тебе принадлежу. Почему ты меня не поцелуешь?

Они целовались до тех пор, пока Сергей не почувствовал, что должен уйти — немедленно, сию же минуту. Он вскочил и отошел в сторону, с грохотом опрокинув стул. Таня сбросила на пол ноги, глядя на него с недоумением.

— Пошел я, Танюша, — сказал он неповинующимся голосом. — Пора, да и вообще… на завтра заданий много…

— Сережа, ну посиди еще пять минуточек, ну что тебе стоит, правда? — жалобно сказала Таня.

— Нет, пора. Ты тоже ложись, а то не выспишься. Не могу я, понимаешь? — Он вернулся к ней и, взяв руку, прижал к губам теплую ладошку. — Приведи себя в порядок, — шепнул он, — волосы поправь, слышишь? Я пошел. Нет, не провожай, не нужно…

2

В воскресенье они устроили вылазку на Архиерейские пруды, решив воспользоваться остатками лета. Собралась целая компания, весь их кружок — Земцева, Лисиченко, Глушко, Гнатюк, Лихтенфельд, увязался даже Женька Косыгин. Как полагается для экскурсии, Таня оделась попроще: на ней были мальчишеская ковбойка с засученными рукавами, старенькая коротковатая юбка и измазанные в зелени тапочки, и Сергей не мог оторвать от нее глаз.

Они расположились в отличном месте, на втором пруду, подальше от рачьих норок, которых Таня боялась панически. Девушки расстелили на траве принесенные с собой одеяла, Гнатюк с Косыгиным затеяли бороться. Сергей насвистывал от удовольствия, радуясь всему — Таниному виду, чудесной золотой осени, предстоявшему купанью. Потом им вдруг овладели смятение и мрачность — когда Таня, продолжая болтать с Глушко, преспокойно расстегнула юбку, переступила через нее и осталась в ковбойке и черном трикотажном купальнике. Он насупился и стал смотреть в сторону, борясь с желанием надавать Володьке по шее.

— А ты чего не раздеваешься? — окликнул его Косыгин. — А ну давай, маханем до того берега и обратно — кто кого, а? Я тебя обставлю как миленького, не я буду…

— Ты меня? — снисходительно покосился на него Сергей. — Подрасти еще на пару сантиметров…

Женьку он, конечно, обставил. Ненамного, всего на несколько секунд, но обставил; ему даже похлопали.