Тут пастор разозлился. Никогда ему не приходилось бить эту лошадь, не хотелось делать это и сегодня. Бросив поводья, он, прежде чем расстаться с ней, сказал:

— Ну что ж, здесь мы и простимся, если ты желаешь идти своей дорогой.

Но не успел он пройти и несколько шагов, как лошадь побежала за ним следом, догнала и осторожно захватила зубами за рукав, пытаясь остановить. Пастор обернулся и заглянул лошади в глаза, желая понять, отчего она так странно себя ведет.

Позднее он сам себе не мог объяснить, как все произошло. Пастор хорошо помнил только, что несмотря на темноту, он явственно видел морду лошади, особенно ее глаза. И прочитал в них, словно это были глаза человека, все, что испытывало животное: лошадь терзал ужасный страх и беспокойство. В глазах ее читались и мольба, и укор. «Я служила тебе верой и правдой, я изо дня в день покорялась твоей воле, — казалось, говорил ее взгляд. — Неужто ты не пойдешь за мной хотя бы этой ночью?»

Пастора тронули умоляющие глаза животного. Что бы там ни было, ясно, что нынче ночью лошадь нуждалась в его помощи. А так как он был человек не робкого десятка, то решил последовать за ней. Не медля долее, он подвел лошадь к первому попавшемуся камню, чтобы удобнее было сесть в седло.

— Ну, трогай! — сказал он. — Я не оставлю тебя. Пусть никто никогда не посмеет сказать, что пастор из Дельсбу отказался помочь кому-либо в беде.

Он пустил лошадь идти, куда ей хочется, и думал лишь о том, как бы удержаться в седле. Дорога стала трудной, опасной и, казалось, почти все время шла в гору. Лес окружал путников дремучей стеной, и в двух шагах ничего не было видно. Но пастора все равно не покидало ощущение, будто они въезжают на какую-то высокую гору, взбираются на страшные кручи. Ему самому никогда и в голову бы не пришло вести свою лошадь по такому пути.

— Уж не собираешься ли ты, чего доброго, подняться на горную гряду Блаксосен? — спросил пастор и усмехнулся, так как Блаксосен была едва ли не самой высокой горной грядой в Хельсингланде. Но пока они поднимались в гору, пастор стал замечать, что он и лошадь не единственные нынче на этом пути. Он слышал в ночи, как скатывались с круч камни, как трещали сломанные ветви. Казалось, будто какие-то крупные животные и звери прокладывали себе дорогу в лесу. Он знал, что в здешних краях полно волков, и не переставая думал — уж не везет ли его лошадь на единоборство с хищниками?

Дорога шла все в гору да в гору; и чем выше они взбирались, тем сильнее редел лес.

Наконец они очутились на почти оголенном горном гребне, где пастор мог осмотреться по сторонам. Он увидел вокруг лишь бесконечные громады скал и утесов, поросших мрачными дремучими лесами; они то поднимались ввысь, то опускались долу. В царившей вокруг кромешной тьме ему трудно было разглядеть, где они находятся, но вскоре все стало ясно.

«Ну и дела! Ведь я и впрямь въехал на горную гряду Блаксосен, — подумал он. — А может, это другая гора? Да нет! Вон на западе высится скала Йёрвсё — Росомахи, а на востоке, вокруг острова Агён, сверкает море! Да и на севере что-то блестит. Это, наверно, озеро Деллен. А здесь, подо мной, курится белая дымка водопада Нианфорсен! Да, сомнения нет, я поднялся на горную гряду Блаксосен. Вот так история!»

Когда они взобрались на самую высокую вершину, лошадь, словно желая спрятаться, остановилась за густой елью. Пастор, наклонившись, отвел рукой ветви так, чтобы свободно видеть все вокруг.

Перед ним открылась лысая макушка горы, но она вовсе не была пустынной и необитаемой, как он ожидал. Посреди открытой площадки высился громадный валун, вокруг которого собралось множество диких зверей. Казалось, они прибыли на тинг. Ближе всех к огромному валуну расположились медведи; тяжелые, крепко сколоченные, они напоминали одетые в меховые шубы каменные глыбы. Они лежали, нетерпеливо помаргивая маленькими глазками. Медведи явно пробудились от зимней спячки только ради того, чтобы пойти на тинг. Но их все время клонило ко сну. За ними плотными рядами, окутанные мраком, сидели несколько сотен волков. Уж их-то никак нельзя было назвать сонными! В этой зимней мгле они казались куда оживленнее, чем когда-либо летом. Они сидели на задних лапах, как собаки, хлестали землю хвостами и тяжело дышали, разинув пасти и высунув длинные языки. За спинами волков неслышно крались на своих пружинистых ногах рыси, похожие на огромных уродливых кошек. Они, казалось, не желали попадаться на глаза другим зверям, сторонились их и шипели, когда кто-нибудь подходил к ним поближе. Следующий ряд за рысями занимали росомахи; их морды напоминали собачьи, а шкуры — медвежьи. Им было непривычно, неуютно на земле, и они нетерпеливо топтались на своих широких лапах, стремясь поскорее взобраться на деревья. За ними по всей площадке до самой лесной опушки кишели лисицы, ласки, куницы. Казавшиеся совсем маленькими рядом с другими хищниками, они, ловкие, гибкие и такие красивые, были гораздо более жестоки и кровожадны, чем многие крупные звери.

Пастор видел все очень хорошо, поскольку площадка была ярко освещена багровым пламенем. Ведь на огромной каменной глыбе стояла самая настоящая троллиха с сосновым факелом в руке — от него-то и шел свет. Эта лесная дева, длинная-предлинная, вровень с самыми высокими деревьями в лесу, напоминала со спины гнилой пень; на ней был плащ из еловых ветвей, а на голове вместо волос росли еловые шишки. Она стояла молча, к чему-то прислушиваясь, и, обратив лицо к лесу, всматривалась во тьму.

Хотя пастор видел все совершенно отчетливо, зрелище было настолько невероятное, что все его существо словно восстало и он отказывался верить своим глазам. «Нет, такое просто немыслимо, — думал он. — Я слишком долго скакал в лесной мгле. Все это мне просто мерещится».

Тем не менее он во все глаза смотрел по сторонам, ожидая, что же будет дальше.

Ждать пришлось недолго. В лесу раздался звон колокольчиков, а затем шум, топот и треск ломающихся ветвей, как бывает, когда стадо животных прокладывает себе путь через лесную чащу.

И правда, огромнее стадо домашних животных поднималось в гору. Они выходила из леса в таком порядке, в каком направлялись обычно на летнее пастбище. Впереди шла корова-вожатка с колокольчиком на шее, затем бык, за ним — другие коровы, а в хвосте молодняк — телки и телята. За ними, теснясь, следовало стадо овец, за овцами — козы, а замыкали шествие лошади с жеребятами. Рядом со стадом бежала овчарка, но ни пастушонка, ни девушки с горного выгона не было.

У пастора защемило сердце; ведь домашние животные шествовали прямехонько навстречу хищникам, на растерзание. Ой хотел было преградить им путь, криком заставить их остановиться, но понял, что задержать скотину нынче ночью не во власти человеческой, и промолчал.

Как мучились домашние животные, идя навстречу тому ужасному, что их ожидало! До чего они были жалкие и перепуганные с виду. Корова-вожатка с колокольчиком на шее шла, понурив голову, еле передвигая ноги. Даже козы не бодались, не прыгали и не резвились. Лошади пытались бодриться, но все равно дрожали от страха. А самой жалкой казалась овчарка. Поджав хвост, она почти ползла по земле.

Корова-вожатка с колокольчиком на шее подвела стадо почти к самой лесной троллихе, стоявшей на вершине каменной глыбы. Корова обошла вокруг валуна, а потом повернула назад к лесу, и ни один из хищников не тронул ее. Точно так же проследовало и все остальное стадо; и ни один из хищников даже не коснулся домашних животных.

Пока скотина проходила мимо лесной девы, она то и дело склоняла свой сосновый факел над кем-либо из животных.

И всякий раз, когда это случалось, хищники испускали громкий и веселый рев, особенно, если факел метил корову или какое-нибудь другое крупное животное. А животное это, видя склоненный над ним факел, кричало громко и пронзительно, словно в него вонзали нож. Стадо же, к которому оно принадлежало, также разражалось жалобами и сетованиями.

Тут пастор начал понимать, что происходит. Ему и раньше доводилось слышать, будто всякий раз под Новый год животные и звери из Дельсбу собираются на горной гряде Блаксосен и лесная троллиха метит своим факелом домашних животных, которые в этом году будут отданы на съедение хищникам. Он испытывал глубочайшее сострадание к несчастной скотине, которая попадет во власть диких зверей, хотя иного господина, кроме человека, у нее не должно бы быть.