Крестьянин не скрывал, сколь радостно ему слышать такое.

— Ну а если грянет беда и Финспонгский рудник тоже утратит свою славу?

— Нелегко тебе угодить, — вздохнула хозяйка Ульвосы, — но я все же могу заглянуть в будущее и предсказать: вижу, как господа возводят в приозерье большие, богатые поместья. Думается мне, эти господские усадьбы украсят наши края куда больше, чем все, о чем я говорила.

— Ну а если настанет время, когда эти большие поместья никого уже не удивят? — стоял на своем крестьянин.

— Все равно, не бойся, — сказала хозяйка Ульвосы. — Вижу, как у самого берега озера Веттерн бурлят старейшие у нас в стране целебные источники на лугах Медеви. Эти источники принесут нашим краям небывалую славу!

— Великую новость узнал я от тебя, — обрадовался крестьянин. — Ну а если настанет время, когда люди станут искать исцеления у других источников?

— Не печалься из-за этого, — ответила хозяйка Ульвосы. — Вижу, как тысячи и тысячи людей селятся на нашей земле от Муталы до Мема, и неустанно трудятся. Они проложат водный путь через всю провинцию, и все снова станут славить Эстеръётланд.

Но крестьянин никак не унимался.

— Вижу, как водопады у Муталы вертят колеса, — продолжала хозяйка Ульвосы. На щеках ее выступили красные пятна, она начала терять терпение. — Слышу, как стучат кузнечные молоты в Мутале, а ткацкие станы в Норчёпинге.

— Да, добрая это весть, — согласился крестьянин, — но ведь все на свете меняется.

У госпожи лопнуло наконец терпение.

— Ты говоришь — все меняется, — сказала она. — А я вот назову тебе такое, что останется вечным и неизменным. Это — такие вот спесивые и упрямые крестьяне, как ты! И не переведутся они в здешних краях до конца света!

Не успела хозяйка Ульвосы вымолвить эти слова, как крестьянин поднялся, радостный, довольный, и поблагодарил ее за добрые вести.

— Наконец-то я доволен, — сказал он.

— Теперь-то мне ясно, чего ты желал, — вымолвила хозяйка.

— Думаю я, любезная фру, — сказал крестьянин, — все, что возводится на земле по приказу королей, духовенства и сильных мира сего, не проживет века. А вот когда вы сказали: в Эстеръётланде не переведутся крестьяне — гордые и стойкие, я знаю: края наши вечно будут в чести. Только те, кто своими руками украшают землю, могут из века в век приносить своей стране благосостояние и славу!

XXI

СЕРМЯЖНЫЙ ЛОСКУТ

Мальчик летел высоко-высоко в поднебесье. Под ним простиралась огромная равнина Эстъётаслеттен. А он, сидя верхом на белом гусе, пересчитывал на лету бесчисленные белые церкви, поднимавшиеся над небольшими рощами. Прошло совсем немного времени, а он насчитал уже целых пятьдесят. Но сбился со счета и перестал.

Во многих усадьбах высились огромные, выкрашенные в белый цвет двухэтажные дома, такие богатые на вид, что мальчик не переставал удивляться.

«Должно быть, крестьян в здешних краях нет, — сказал он самому себе, — крестьянских усадеб я не вижу».

Тут все гуси как загогочут:

— Крестьяне живут здесь, как господа! Крестьяне живут здесь, как господа!

На равнине лед и снег уже растаяли, и всюду начались весенние полевые работы.

— Что за длинные раки ползут по полям? — немного погодя спросил мальчик.

— Это — плуги и волы! Плуги и волы! — хором отвечали дикие гуси.

Волы тащились так медленно, что трудно было даже понять, двигаются они или стоят на месте. И гуси кричали им:

— Этак вам землю до будущего года не вспахать! Вам землю до будущего года не вспахать!

Но и волы не оставались в долгу. Задрав морды, они мычали:

— От нас за один час пользы больше, чем от таких, как вы, за целую жизнь!

Кое-где плуги были запряжены лошадьми. Они двигались вперед куда ретивей и быстрей, чем волы. Но гуси и тут не могли удержаться, чтобы не подразнить лошадей.

— Не стыдно вам воловью лямку тянуть? — гоготали они. — Не стыдно вам воловью лямку тянуть?

— А вам не стыдно лентяйничать? — ржали в ответ лошади.

По двору усадьбы расхаживал баран. Его только-только остригли, и он то легко носился по двору — бодался, ронял на землю малышей, загонял цепного пса в конуру, то расхаживал с важным видом, будто он всей усадьбе — хозяин.

— Баран, а баран, куда шерсть девал? — допытывались гуси из поднебесья.

— Отослал на камвольную фабрику Драгс в Норчёпинге, — протяжно блея, ответил баран.

— Баран, а баран, куда рога девал? — допытывались гуси.

Но рогов у барана, к его величайшему горю, никогда не бывало. И спросить барана о рогах — значило нанести ему кровную обиду. Баран так разгневался, что долгое время бегал по двору, бодая лбом воздух…

По проселочной дороге шел какой-то человек, гоня перед собой стадо поросят из Сконе. Им было всего несколько недель от роду, и хозяин собирался продать их на севере. Малютки бодро семенили ножками и, тесно сгрудившись, держались рядышком.

— Хрю-хрю-хрю! Зачем так рано отобрали нас у батюшки с матушкой! Хрю-хрю-хрю! Что будет с нами, бедными детками? — хрюкали поросята.

Тут даже дикие гуси пожалели и не стали задирать несчастных малюток.

— Вам будет лучше, чем вы думаете! — загоготали они, пролетая мимо.

Проносясь над равниной, мальчик глянул вниз на провинцию Эстеръётланд, и ему вдруг вспомнилась сказка о сермяжном лоскуте, которую он слышал уже давным-давно. Он плохо помнил ее, но в сказке говорилось что-то о кафтане, сшитом наполовину из златотканого бархата, а наполовину из сермяжины. Но хозяин кафтана так богато изукрасил сермяжный лоскут жемчужинами и драгоценными каменьями, что он ярко сверкал и казался гораздо красивее и намного дороже, нежели золотое тканье.

Вот и провинция Эстеръётланд состояла из одной большой равнины, зажатой между двумя поросшими лесом нагорьями — одним на севере, другим на юге. Оба они, окутанные золотистой дымкой, казались голубыми и чудесно светились, озаренные утренним солнцем. Равнина же, раскинувшая бесконечные, по-зимнему оголенные поля, была ничуть не лучше обыкновенного серого сермяжного лоскута.

Но люди, видно, благоденствовали на этой равнине, щедрой и доброй. Вот они и попытались украсить ее как можно богаче! Мальчик, летя высоко-высоко в поднебесье, думал, что города и усадьбы, церкви и фабрики, замки и железнодорожные станции усеяли серую равнину, словно мелкие и крупные драгоценные камни. Черепичные крыши блестели, а оконные стекла сверкали, словно дорогие украшения. Желтые проселочные дороги, блестящие железнодорожные рельсы и голубые воды каналов протянулись между отдельными городками и селениями, как стежки шелкового узора. Город Линчёпинг раскинулся вокруг своего собора точно жемчужная оправа драгоценного камня, а усадьбы походили на маленькие брошки и пуговицы. В узоре не было большого порядка, но было великолепие, которым никогда не устанешь любоваться.

Гуси, покинув окрестности Омберга, летели на восток вдоль Йёта — канала, уже начавшего прихорашиваться к лету. Всюду расхаживали рабочие, приводившие в порядок берега канала и смолившие большие ворота шлюзов.

Да, повсюду кипела работа, все готовились встретить весну, даже в городах. На лесах перед домами, преображая их, трудились маляры и каменщики, служанки мыли оконные стекла. Внизу, в гавани, люди чистили-красили парусники и пароходы.

У Норчёпинга дикие гуси покинули равнину и полетели в Кольморденский лес. Некоторое время они мчались над старой проселочной дорогой, извивающейся вдоль ущелий и тянувшейся под дикими горными уступами, как вдруг мальчик закричал:

— Мортен-гусак, Мортен-гусак, я уронил башмачок!

Нильс сидел верхом на гусаке, болтая ногами, и один башмак, неожиданно соскользнув с его ноги, упал на землю.

Гусак повернул назад и стал снижаться, но тут мальчик увидел, что двое детей, которые шли по дороге, подобрали его башмачок.