— Что ты говоришь? Вы шли по другую сторону ущелья? — спросил крестьянин и глубоко задумался.

— Я никогда прежде так не боялся, — продолжал мальчик. — Когда вы бросили тролленка вниз в пропасть, троллиха хотела бросить меня следом за ним. Кабы не матушка…

Крестьянин чуть замедлил шаг и стал выспрашивать мальчика:

— Расскажи, как тебе жилось у троллей.

— Иногда бывало трудновато, — ответил малыш, — но когда матушка бывала ласкова с тролленком, троллиха бывала ласкова ко мне.

— Била она тебя? — спросил крестьянин.

— Не чаще, чем вы били её детёныша.

— Чем тебя кормили? — продолжал расспрашивать мальчугана отец.

— Всякий раз, когда матушка давала тролленку лягушек и мышей, меня кормили хлебом с маслом. Когда же вы ставили тролленку хлеб с маслом, — троллиха предлагала мне змей и репейник. Первую неделю я чуть не умер с голода. Кабы не матушка…

Не успел ребёнок произнести эти слова, как крестьянин круто повернул назад и стал быстро спускаться в долину.

— Не знаю, отчего бы это, — сказал он через некоторое время, — но, сдаётся, от тебя пахнет дымом пожара.

— Ничего тут удивительного нет, — сказал мальчик. — Ведь прошлой ночью меня бросили в огонь, когда вы швырнули тролленка в горящий дом. Кабы не матушка…

Крестьянин так торопился, что почти уже бежал. Внезапно он остановился.

— А теперь скажи, как получилось, что тролли отпустили тебя на волю? — спросил он.

— Когда матушка пожертвовала тем, что было для неё дороже жизни, тролли уже потеряли власть надо мной и отпустили меня, — произнёс мальчик.

— Разве она пожертвовала тем, что для неё было дороже жизни? — спросил крестьянин.

— Да, верно, так оно и было, когда она позволила вам уйти ради того, чтобы сохранить тролленка, — ответил мальчик.

Жена крестьянина по-прежнему сидела у колодца. Она словно окаменела. Не в силах пошевельнуться, она не слышала и не видела ничего, что творилось вокруг. Казалось, она омертвела. И вдруг она услыхала, как вдали кричит её муж; он звал её, и сердце её забилось вновь. К ней опять вернулась жизнь. Она открыла глаза и огляделась вокруг, словно человек, только что пробудившийся ото сна. Стоял ясный день, светило солнце, выводил трели жаворонок, и казалось совершенно немыслимым, что и в этот чудесный день ей придётся тащить на плечах свою беду. Но она увидела обуглившиеся бревна, которые валялись вокруг, и толпы людей с чёрными закопчёнными руками и разгорячёнными лицами. И подумала, что возродилась к ещё более горестной жизни, чем прежде. Но все-таки в ней поселилось ощущение того, что страдания её подошли к концу. Она оглянулась: где же подменыш.

Он не лежал больше у неё на коленях, и нигде поблизости его не было. Будь по-прежнему, она бы вскочила и начала его искать, но теперь она как-то непостижимо почувствовала, что это не нужно.

Она услыхала вновь, как со стороны леса зовёт её муж. Он спускался вниз к усадьбе но узкой тропинке, и люди, что помогали гасить пожар, устремились к нему навстречу. Они окружили его тесным кольцом, и она его не видела, слышала только, как он все снова и снова звал её им имени, словно ей тоже надо было поспешить ему навстречу, ей, как и всем остальным.

И в голосе его звучала огромная радость, но она все равно продолжала сидеть, тихо и молчаливо. Она боялась шевельнуться. Наконец огромная толпа людей окружила её, и муж, отделившись от остальных, подошёл к ней, держа за руку прекраснейшего ребёнка.

— Вот наш сын. Он вернулся к нам, — сказал он, — и спасла его только ты, и никто иной.

― ЧЕРСТИН СТАРШАЯ И ЧЕРСТИН МЕНЬШАЯ ―

(перевод Н. Беляковой)

Черстин Старшая и Черстин Меньшая стояли на крылечке. А навстречу им брела по зеленой тропке старая колдунья. Черстин Старшая и Черстин Меньшая поцеловали ей руку, назвали матушкой.

— Ах, мудрая матушка, ты все можешь, — сказали они, — вразуми нашего батюшку. Два молодых королевича хотели было взять нас в жены, да он не дал на то согласия. Вели ему выбросить дурь из головы, охота нам, бедным дочерям крестьянским, есть на золотом блюде, хотим, чтоб ласкали нас княжеские руки, унизанные перстнями.

Злая, безобразная ведьма, чёрная от печной сажи, сморщенная, будто замызганная тряпка, отвечала им:

— Никто доселе не называл меня матушкой, никто не целовал моих заскорузлых рук. Уж вам-то я всяко помогу. Только обещайте мне слушаться во всем отца своего.

Черстин Старшая и Черстин Меньшая ударились в слезы.

— Тогда, стало быть, не нашивать нам короны, не дождаться, чтобы пажи носили за нами шлейф по белым дворцовым лестницам.

Но мудрая колдунья побрела прочь по зеленой тропке.

Воротился бедняк крестьянин домой, а дочери встретили его ласковые да послушные. Сняли у него с плеч вязанку дров, постелили на лавку солому, подали на стол хлеб. И при том лили слезы, не переставая.

— Ах, дочки мои, Черстин Старшая и Черстин Меньшая, — сказал отец, — сухой можжевёловый куст не пускает ростки с золотой хвоей, рыжая лиса не укладывает лисят на шёлковые подушки. Разодень вас в золотую парчу, так вы станете смеяться над моей домотканой сермягой. Коли я стану искать вас в богатых покоях, вы велите мне идти на псарню.

Черстин Старшая и Черстин Меньшая заревели пуще прежнего. Крестьянин ударил кулаком по столу.

— Найду я вам женихов таких, что не станут смеяться над моей сермягой. Будет у вас дом, где меня станут сажать на почётное место.

Вышел крестьянин на крыльцо с Черстин Старшой и Черстин Меньшой. Поклонился на Восток и на Запад. Приподнял шляпу, поглядел на Юг и на Север. Поворотился к большому лесу и крикнул:

— Есть у меня дочка, звать её Черстин Старшая. Хочет ли кто взять её в жены?

Из леса послышался ответ:

— Я хочу взять её в жены.

— Тогда иди, забирай её! — прокричал во всю мочь коестьянин.

Тут из леса выбежал здоровенный баран с рогами, закрученными, точно крендели, со шкурой, толстой, словно поле клевера. Крестьянин поднял Черстин Старшую и посадил барану на спину. Баран привёз её к шалашу из ветвей в глухом лесу. Рядом — болото, усеянное морошкой, да полноводный ручей. Много дней прожила тут Черстин Старшая.

Крестьянин вышел на крыльцо с младшей дочерью. Поклонился на Юг и на Север. Приподнял шляпу, поглядел на Запад и на Восток. Поворотился в сторону большого озера и крикнул:

— Есть у меня дочка, звать её Черстин Меньшая. Хочет ли кто взять её в жены?

Со стороны большого озера донёсся ответ:

— Я хочу взять её в жены.

— Тогда иди, забирай её! — прокричал во всю мочь крестьянин.

Тут с озера прилетел громадный баклан, крылья широченные, размахом с дверь, с глазами, горящими, будто раскалённое железо. Крестьянин бросил Черстин Меньшую ему в когти. Баклан умчал её в скалистую пещеру у самой воды и оставил её там. На отмели полно ракушек, в расселинах скал воды пей — не хочу. Прожила там Черстин Меньшая много дней.

Однажды прибежал баран в лес к Черстин Старшой и говорит:

— Сегодня придёт к нам в гости твой отец. Величай меня при нем супругом и господином да состряпай ему обед повкуснее.

А она отвечала:

— Морошку да чернику приготовить — дело немудрёное. А воду для моего отца не надобно ни кипятить, ни заквашивать.

Тогда баран ударился лбом о ствол дерева, да так, что жилы лопнули и кровь потекла струёй. Черстин Старшая сварила из неё пальт — кровяной хлебец. Как пришёл отец, встретила она его ласковая и послушная.

Побывав в гостях у Черстин Старшой, воротился домой крестьянин и говорит жене:

— Не печалься боле о своей дочери. Она усадила меня на почётное место и угостила на славу. У неё в гостях я научился, как добывать еду в дом. Глянь-ка, вот так делает её муженёк.

Крестьянин подошёл к каменной стене и ударил о неё трижды лбом. Жилы у него не лопнули, но разум помутился. Близко подошла к нему смерть неминучая.

— Не иначе как помрёшь ты из-за своей дури, — сказала жена. — И поделом тебе, раз отдал своих дочерей неразумным тварям.