Его руки взлетают к моим волосам, хватая, сжимая и потягивая за каждую прядь. Я стону в его рот, язык моего тела говорит ему, чтобы он двигался дальше.

Если бы это не было так неправильно, то я бы пригласила его в свою комнату, легла бы на кровать и молила бы его ко мне прикоснуться.

Но Хьюстон разрывает поцелуй, словно может читать мои мысли. Его рука движется вниз к моему подбородку в извиняющемся жесте.

– Мне нужно уйти, прежде чем я не смогу остановиться.

Я хочу умолять его не уходить. Ужасно хотеть что-то, что ты не должен хотеть. «Не останавливайся», «Продолжай» – эти слова, которые я хочу выкрикнуть. Но страх держит мой рот закрытым, а мои глаза широко открытыми от удивления из-за того, как его губы ощущались на моих.

Он целует уголок моего рта, его язык скользит по моей нижней губе.

– Позволь мне уложить тебя в постель.

Очко в его пользу. Я хочу этого. Он выдавливает улыбку видя явное возбуждение на моем лице.

– Чтобы уложить тебя спать.

 Он сжимает меня в своих руках и относит в мою комнату.

 – Хорошая комната, – говорит он, оглядывая мою коллекцию сумок и медицинских журналов, разбросанных повсюду.

 Хьюстон опускает меня на кровать, пушистое пурпурное одеяло охлаждает мою кожу, и мгновение комната вращается. Он укрывает меня одеялом, и поглаживает мою лодыжку через него.

 – Приятных снов, Марли.

Глава 8

Хьюстон

18 марта

С приближением даты, я становлюсь безумным человеком. Моих мыслей и действий больше нет, и я больше не могу их контролировать.

 Я бросаю свой галстук. Черт, мне сегодня ничего не хочется делать. Прошлой ночью, примчаться к дому Марли – было для меня легким решением. Она была пьяна, ей было больно ... но почему я ее поцеловал? Хороший вопрос.

 Ее губы были для меня красноречивее всяких слов, они умоляли ее поцеловать. Я никогда, ничего и никого не хотел больше, чем ее.

 Если я не остановлюсь, есть большая вероятность того, что Марли могут выгнать из медицинской школы. Меня это волнует. Почему? Потому что она не похожа на других. Она была силой, возникшей из ниоткуда, побуждавшей меня к действиям. Она являвшейся причиной моего странного поведения.

 Я покупаю билет на поезд в Принстон. Я еду к своим родителям. Но боюсь встречаться с ними. Там всегда все происходит одинаково.

Сожаление. Печаль. Боль. Эмоции, от которых мне становится плохо. Эмоции, от которых я бы хотел избавиться. И каждый день я пытаюсь их вытеснить. Кому вообще, нужны чувства?

 Поезд приезжает в Принстон, и я беру такси.

– Привет, мама, – приветствую ее, когда вхожу в счастливый дом, в котором я вырос. И снова я ничего не чувствую.

– Привет, – говорит она, сияя и обнимает меня. Я обнимаю ее в ответ.

 Отец входит в большой коридор и улыбается. Его фигура сильна, а его темные волосы отражение моих собственных.

– Привет, пап, – говорю я, отпуская маму.

 Приезжать сюда было ошибкой.

 Не поймите меня неправильно, я люблю своих родителей. Я очень люблю своих родителей, но иногда они просто не понимают меня.

 Никто не понимает.

– Ну же, присаживайся, – говорит мама. – Ланч скоро будет готов.

 Папа ведет меня в гостиную. Естественный свет просачивается через огромное эркерное окно, и мне нравится веселая атмосфера, которую он создает. Моя мама такая же солнечная, как и эта комната. Ее личность проступает во всей обстановке комнаты: в желтой кушетке, стоящей в центре, в ярком разноцветном ковре, покрывающем паркет, в картинах, бросающихся в глаза из-за ярко-красных и желтых оттенков. И вот стою я, темное грозовое облако в ее красочном мире.

 Папа опускается в большое коричневое кожаное кресло, и мы проводим время за разговорами о спорте и общением на поверхностные темы, пока нас не прерывает мама:

– Давайте есть, – она улыбается милой улыбкой, которая всегда, когда я был ребенком, позволяла мне чувствовать себя в безопасности. Ее улыбка всегда заставляла меня чувствовать себя лучше: когда я испытывал боль от падения с велосипеда или боялся темноты. Но прямо сейчас, она не оказывает на меня никакого эффекта.

 Я следую за отцом в большую кухню. Стеклянные вазы со свежими цветами на гранитных столешницах, перемежаются с электроприборами из нержавеющей стали. Теплая и уютная атмосфера – это психологический трюк, который мои родители стараются применить ко мне всякий раз, когда я прихожу в гости.

– Как к тебе относятся в Университете Нью-Йорка? – спрашивает мой отец, отставляя стул, стоящий у дубового кухонного стола.

 Садясь, я пожимаю плечами. Солнечные лучи проникают сквозь жалюзи на французских дверях, заставляя меня щуриться.

– Как и всегда.

 Конечно же, я не сообщаю своей семье о Марли и о моем сомнительном притяжении к этой девушке.

– Это выглядит великолепно, мама.

 Комнату наполняют приглушенные стуки столовых приборов, звуки поглощаемой еды и легких шуток, до тех пор, пока мои вкусовые рецепторы не немеют от следующих слов мамы:

– Я видела Дженнифер, когда она была в гостях у своей семьи. Она говорит, что ты ей не перезваниваешь, – я прекращаю жевать и смотрю на нее. – Я действительно думаю, что тебе стоит поговорить с ней, – она кажется нервной, когда эти слова покидают ее губы. И она должна нервничать.

 Мой мозг отключается.

Выражение моего лица становится холодным.

– О’кей, может быть.

На самом деле, я больше никогда не собираюсь звонить ей.

Мы заканчиваем наш ланч, но теперь, он омрачен напряжением, заполняющим воздух. У моих родителей что-то на уме, но они не решаются спросить.

– Просто скажите это, – наконец говорю я.

Они обмениваются взглядами, и ко мне поворачивается мама.

– Мы просто хотим для тебя всего лучшего, – говорит она, ее карие глаза наполнены беспокойством. – Мы хотим, чтобы ты был счастлив.

– Я очень счастлив, – лгу я.

 Мне не нужно, чтобы мои мамочка и папочка целовали мои бо-бо. Мне никто не нужен.

 Мой отец кашляет, прежде чем заговорить, и вот оно. Я чувствую, как слова прорезаются сквозь меня, даже прежде чем он начинает их произносить. Всегда одно и то же.

– Хьюстон? Почему ты не хочешь ей позвонить?

 Я закрываю глаза, желая быть в данный момент в тысячах километров отсюда.

– Я не знаю, – мой обычный ответ при отступлении. Стул бьет по стене, когда я отталкиваюсь от стола. – Мне пора идти.

– Как проходят встречи с психотерапевтом? – спрашивает отец, но я не слушаю, я уже нацелен на входную дверь. Если понадобится, я дойду пешком до проклятого вокзала.

 Побег так близок, но отец хватает меня за руку.

– Тебе нужно решить эту проблему. Ты не можешь продолжать в том же духе.

 Я останавливаюсь как вкопанный, и поворачиваюсь к нему лицом.

– Ты издеваешься? Мне не нужно, чтобы ты или кто-либо другой рассказывал, как я должен со всем справляться. Я в порядке, – говорю я низким голосом.

– Я просто думаю…

 Я его прерываю:

– Мне все равно, что ты думаешь. Я в порядке.

 Моя мать становится между нами, поглаживая меня по руке и пытается остановить поток моих слов.

– Хьюстон, все в порядке. Позволь мне отвезти тебя на станцию. Гарольд, просто оставь это, – умоляет она своего мужа.

– Кэрол, я просто хочу, чтобы он понял, – говорит отец.

 Вот оно. Все с ним ясно.

– Понять? Это ты должен понять, – указываю пальцем ему в лицо. – Ты не имеешь ни о чем понятия. Ты думаешь, что можешь прочитать мне лекцию, и все станет лучше? Это так не работает.

 Он отступает.

– Тебе нужно двигаться дальше.

– Двигаться дальше? Пошел ты. Ты ничего не знаешь, – я никогда в жизни не разговаривал с отцом таким образом. По выражению, появляющемуся на его лице, понимаю, что эти слова причиняют ему боль. Я качаю головой и сбегаю по ступенькам к машине мамы.