— Украинская земля, — спокойно ответил Петр. Офицер поднялся из-за стола, крепко уперся в грязные доски и горящими глазами посмотрел в лицо Петру.

— А вас давно уже следовало расстрелять! Вас, таких, как вы! Тогда не было бы того, что теперь творится!

— Если уж расстреливать за это, так кого-то другого надо было, и раньше, намного раньше. Вы это знаете, господин поручик, только вам не хочется поразмыслить, не хочется присмотреться…

— А ты собственно кто такой? — грубо выпалил вдруг Забельский.

— Я? Я крестьянин, украинец с берегов Стыри, коммунист, политический заключенный.

— Еще месяц тому назад ты бы не посмел так рассуждать!

— Рассуждал, и не только месяц назад…

— А теперь? Теперь ты предаешь, как всегда предавал?

Петр холодно взглянул на него.

— Так уж как-то странно все сложилось, господин поручик, что я в своей жизни никого не предал. Ни своей деревни, ни своей веры, ни друзей — никого. И вы мне тут о предательстве не говорите. Я долгие недели шел из тюрьмы от немецкой границы. Долгие недели шел я, украинец, коммунист, и искал какую-нибудь часть. Я, украинец, коммунист, — понимаете! — умолял таких вот, как вы, дать мне винтовку. Я видел, как они бегут, как раненые лежат без всякой помощи, как горят беззащитные деревни и местечки, как немцы бросают бомбы, когда и куда хотят. С меня по горло хватит, я уж насмотрелся на измену, на подлость, на беспомощность. Под Варшавой товарищ погиб… Хороший товарищ, поляк… Понимаете, господин поручик, семнадцать лет тюрьмы! Вы понимаете?.. И тут в сентябре, впервые после семнадцати-то лет… Такие, как вы, драпали, а он схватился за пулемет. Так его возле этого пулемета и убило… После семнадцати лет тюрьмы… Понятно, господин поручик? Кто из вас стоит одного волоса на его голове? Уж вы-то мне о предательстве не говорите!

— Зато теперь вы радуетесь, что те идут!

Петр поднял голову.

— Радуюсь. Счастлив, что, наконец… Да как вы можете знать? Где вам понять?.. Хотя и вас ведь только они одни могут спасти.

— Что спасти?

— Польшу.

— Уж я предпочитаю…

— Ну, раз вы предпочитаете… — презрительно сказал Петр.

Забельский нагнулся к столу и зарыдал.

— Ужасно, ужасно…

— Годами вы подготовляли это, годами работали, — сурово сказал Петр. — Вот только расплачиваются за это не те, кто виноват. Те-то спаслись — на время.

— На время?

— Да, на время, господин поручик… Мы их еще найдем, мы еще рассчитаемся. Может, не сегодня, не завтра… но рассчитаемся.

Забельский встал.

— Болтовня. Вы пока не торжествуйте, не спешите. Хорошо смеется тот, кто смеется последний. Расчет будет произведен, это верно. Только кто с кем будет рассчитываться, мы еще посмотрим. Пережили мы двадцатый год, переживем и это!

— Сейчас дела обстоят немного иначе, чем в двадцатом году.

— А это мы еще посмотрим. Охотнее всего я бы вас задушил, как гадину. Но к чему? Лучше пусть вы поживете, посмотрите, убедитесь! А уж вы дождетесь! Уж вам весело придется!

Петр пожал плечами.

— Смешной вы, господин поручик, вы даже не отдаете себе отчета, до чего вы смешной…

Он встал. Забельский смотрел на него исподлобья.

— Уходите?

— Да, конечно, иду…

— К своим?

— К своим, — твердо ответил Петр.

— Ладно, идите, бегите… Пойду и я, только несколько другим путем, господин коммунист.

Петр пожал плечами. Не обернувшись ни разу, он вышел. Прямо из хаты на дорогу.

Поручик с минуту неподвижно сидел за столом, запустив пальцы в волосы. По доскам стола ползала муха, его взгляд бессмысленно следил за ней. Она ползла медленно, приостановилась, почистила лапками крылышки. Быстро мелькали по голубоватой пленке тоненькие черные лапки. Поручик засмотрелся на муху, словно это было сейчас важнее всего. Заметил ее выпуклые, непропорционально большие глаза. Он протянул палец — муха медленно взлетела, лениво опустилась на следующую доску стола и засеменила. Потом внезапно пробежала несколько торопливых шажков, чтобы снова помедлить, остановиться на минутку. Высунулся смешной хоботок, — муха искала чего-то на столе… И поручик вдруг вспомнил, что голоден. В голове мутилось, болели сопревшие, стертые ноги.

Вошел капрал Войдыга.

— Ну, что там?

— Ничего, господин поручик. Разрешите доложить, жратвы никакой нет.

Забельский пожал плечами.

— Воды бы принес, что ли.

— Воды, разрешите доложить, тоже нет. Все колодцы вылакали. На дне один ил остался.

— Слушай.

Капрал подошел к столу.

— Нужно обдумать, как быть.

Войдыга почесал голову.

— Да что ж я…

— Карты нет. Ты знаешь, где мы сейчас находимся?

— Немного вроде соображаю. Здесь направо будет, километров за двенадцать, может за пятнадцать, местечко…

Оно оказалось гораздо дальше, а может быть, просто отряд заблудился. До местечка добрались только поздно ночью. Сперва поручику показалось, что он видит его во сне. После стольких дней, прожитых словно в кошмаре, когда все приобрело призрачное обличие, он снова ступил на твердую почву. На небольшой станции были расставлены на посты железнодорожники с винтовками. Всюду расхаживали вооруженные полицейские.

— Каково положение? — спросил Забельский у железнодорожника.

— Да ничего. Вот дожидаемся поезда. Должен пройти поезд из Сарн. Тогда будем эвакуироваться.

— Эвакуироваться?

— Да, вы ведь уже знаете, господин поручик… Ковель уже как будто занят. А может, прорвемся. Попробуем. Может, не станут задерживать.

Забельский задумался.

— Значит, обратно…

Железнодорожник пожал плечами.

— Ну, а здесь?

— Что здесь? Всю ночь стрельба у нас тут была.

Поручик удивился:

— Стрельба?

— Мужики. Ну, мы их отогнали.

Загорелый господин в высоких сапогах подошел поближе.

— Зашевелились мужички, зашевелились. Как же, почувствовали опору! А вы, господин поручик?

Офицер попробовал воспроизвести какой-то культурный, давно уже забытый жест.

— Моя фамилия Забельский.

— Очень, очень приятно. Габриельский. Здешний помещик.

Оценивающим взглядом он окинул Забельского с сапог до пилотки.

— А вы, господин поручик, тоже дожидаетесь поезда?

— Не знаю, — пожал плечами офицер. — Откуда мне знать?

Помещик что-то обдумывал.

— Вы один, господин поручик?

— Нет. Со мной еще десять человек. Все, что осталось.

— Десять человек… — медленно повторил тот. — Знаете что, господин поручик, правда, хорошо бы сейчас закусить?

— А здесь можно что-нибудь достать?

— Отчего же нет? Можно. Вот пожалуйте-ка со мной.

— А поезд?

— Плюньте вы на него. Они уже двое суток ждут, а его все нет. Да и кто его знает, будет ли когда.

Они медленно пробирались по забитому народом переулку. Здесь толпились женщины, дети, взад и вперед сновали люди с узлами, с рюкзаками. К станции стягивались солдаты. Но с того дня, как он покинул памятное местечко, Забельский впервые увидел кое-какой порядок. Перед булочной стояла длинная очередь, быстро продвигавшаяся вперед. Запахло свежим, теплым хлебом, и Забельскому даже дурно стало.

— Сейчас. Я вот только своих людей…

Войдыга оказался тут же, рядом.

— Я уж все разведал, господин поручик. Жратва есть. Так мы на всякий случай будем возле станции.

— Хорошо, хорошо, — махнул рукой Габриельский и подтолкнул поручика к садовой калитке. Потом открыл дверь деревянного домика.

— Пани Юзефова, а ну-ка закусочку и еще чего-нибудь… Ну, вы сами знаете!

Комнатка была маленькая. На кроватях зеленели плюшевые одеяла, со стен глядели цветные открытки с улыбающимися конфетными женскими личиками. Будто и не было войны, не было этого ужасающего кошмара, пережитого за последние недели. В комнате стоял запах плесени и чего-то лежалого, веяло полным и невозмутимым покоем.

На столе появились пузатая бутылочка, сыр, колбаса. Габриельский наливал, офицер жадно набросился на еду.